Веймар 1918—1933: история первой немецкой демократии - Генрих Август Винклер

1922 г. в войсковом ведомстве была создана «Особая группа Р(оссия)» (Зондергруппе Р), которая должна была координировать соответствующие действия. О необходимых денежных средствах позаботился Вирт, который до ноября 1921 г. был также министром финансов. Львиная доля суммы в 150 млн марок, которую министерство рейхсвера получило в начале 1922 г. благодаря посредничеству Вирта от северо-немецкой конторы Ллойда, была выделена заводам Юнкерса. На основании предварительного договора с «Особой группой Р» в России было начато то, что строжайшим образом запрещалось Германии в Версале: строительство военных самолетов. В течение 1922 г. в Россию были также отправлены первые офицеры рейхсвера для прохождения летной подготовки. Еще одним плодом немецко-советских военных контактов было создание «Общества содействия промышленным предприятиям» (Гезельшафт цур Фёрдерунг геверблихен Унтернемунген), сокращенно «ГЕФУ», с местопребыванием в Берлине и Москве. «ГЕФУ» играло роль головной организации для филиалов немецкой промышленности в России. Для производства отравляющих газов было образовано германосоветское акционерное общество «Берсол», а в Россию был отправлен немецкий технический директор. Уже в конце 1922 г. «военные» ограничительные пункты Версальского договора в значительной степени утратили силу в результате германо-советского сотрудничества. Направление ревизии послевоенного мироустройства было задано, и решающую роль в этом сыграл именно тот рейхсканцлер, который первым признал «политику исполнения» возможной{163}.

Ничего из того, что протекало под флагом военно-технического сотрудничества между Германией и Россией, не было упомянуто в договоре Рапалло, и вопреки всем тотчас же появившимся слухам он не содержал дополнительных секретных пунктов. Несмотря на это, заключение договора вызвало бурные протесты западных держав, и временами казалось, что конференция в Генуе вообще будет сорвана. Самый сильный шок испытала Франция. Германо-советское соглашение поставило под вопрос сомнительную роль гегемона на европейском континенте, выпавшую Парижу в 1919 г., и именно поэтому нельзя было полагать, что французская дипломатия смирится с поражением. 24 апреля, спустя неделю после Рапалло, премьер-министр Раймонд Пуанкаре, занимавший этот пост с января 1922 г., в своей речи в Бар-де-Дюк обозначил возможность военной интервенции со стороны Франции. 2 мая 1922 г. Верховный главнокомандующий войсками союзников в оккупированной Рейнской области генерал Дегутт предупреждал в письме, адресованном военному министру А. Мажино, что, принимая во внимание произошедшее в Рапалло германо-советское сближение, Франция больше не должна терять времени, если она стремится к оккупации Рура. Договор в Рапалло сделал невозможным осуществление политики Висбадена — мирного экономического взаимопонимания. Это не значило, что оккупация Рурской области стала неизбежной, но нет никаких сомнений в том, что германо-советский договор ослабил умеренные элементы во французской внешней политике и усилил несговорчивых националистов{164}.

Несмотря на сильное раздражение англичан и французов, Генуэзская конференция была завершена надлежащим образом, но не принесла каких-либо значимых практических результатов. «Небольшой заем» в размере 4 миллиардов марок, переговоры о котором вели немецкие и французские эксперты, очевидно, и без Рапалло не был бы предоставлен Германии. Но многое говорит в пользу того, что тот успех в репарационном вопросе, который был достигнут в финансовой комиссии, мог быть бы расширен, если бы Франция не чувствовала, что ей брошен вызов подписанием германо-советского договора. Рейхсминистр финансов от Партии Центра Гермес, лично принимавший участие в Генуэзской конференции, тотчас же высказал свои сомнения, заявив, что «создание приемлемой почвы для разрешения репарационного вопроса важнее для Германии, чем заключение договора, в отношении которого нельзя предвидеть, какие плоды он принесет Германии… Совершенно недостаточно того, что у нас в кармане лежит договор с русскими, мы должны также привезти домой запас доверия союзников для решения репарационного вопроса». Хирш, статс-секретарь ведомства Гермеса, стал автором более короткой и пластичной формулировки. В своем письме от 19 апреля он выразил сожаление, что в Рапалло немецкие дипломаты «пожертвовали жирной репарационной синицей в руках ради русского журавля в небе»{165}.

В Берлине реакция на Рапалло была смешанной, но в целом благоприятной. Рейхспрезидент Эберт, огорченный тем, что Вирт и Ратенау не посчитались с его указаниями, оказал, хотя и задним числом, поддержку имперскому правительству. Содержание договора получило позитивную оценку партий от КПГ до ДФП, и даже немецкие националисты выразили сдержанное одобрение. В рейхстаге договор был ратифицирован в третьем чтении 4 июля 1922 г. большинством голосов, против голосовали только несколько депутатов от ДНФП. Но были также и критика, и замечания. Так, газета социал-демократов «Форвартс» уже 20 апреля 1922 г. выразила сомнения, насколько удачны были выбраны место и время для дипломатического шага, вызвавшего такое внимание. Рудольф Брейтшейдот НСДПГ в конце апреля охарактеризовал договор как самый тяжелый урон немецким интересам, который только можно представить на «ближайшее будущее», поскольку он мешал установлению прочного экономического взаимопонимания с Западом. Эксперт по России от партии немецких националистов Отто Хётцш в ходе парламентских дебатов 29 мая высказал сожаление по поводу отсутствия гарантий отказа русских от ведения большевистской пропаганды и опасение, что следствием договоренности о предоставлении друг другу режима наибольшего благоприятствования станет массовая иммиграция в Германию восточных евреев{166}.

Споры вокруг Рапалло не утихли вплоть до сегодняшнего дня. Когда имя итальянского курорта используют в качестве лозунга, то обычно это делают для обозначения германо-советского заговора против Запада, иногда даже в качестве прелюдии к пакту Риббентропа — Молотова 1939 г. Но содержание договора не имеет ничего общего с таким толкованием. Защитники Рапалльского договора в немецкой историографии указывают на бедственное положение, в котором оказалась немецкая делегация в Генуе, и подчеркивают оборонительный характер германо-советских договоренностей. Пока речь идет о мотивах Ратенау, эта оценка является верной. Но настоящие пионеры германо-советского сотрудничества, такие как Вирт, фон Сект и Мальцан, преследовали более амбициозные, а именно наступательные, цели, которые можно было осуществить только в результате войны. Нет смысла оспаривать также то обстоятельство, что Рапалло роковым образом воздействовал на германо-французские отношения и гораздо больше связан со вторжением союзников в Рур в январе 1923 г., чем это готовы признать благожелательно настроенные интерпретаторы. В апреле 1922 г. Германия смогла существенно расширить границы своей свободы действий, но за это она заплатила внутренним и внешним кризисом, который на следующий год привел рейх на край пропасти. Германия должна была однажды дипломатически признать Советскую Россию, но совершить этот шаг в бесцеремонной по отношению к Западу форме означало возврат к вильгельмианской политике повышенного риска. Те, кто, как Эберт, предостерегал от этого шага и считался с возможными негативными последствиями заключения договора, очень скоро получили возможность убедиться в свое правоте.

31 мая 1922 г. истекал срок, данный Германии для выполнения условий, которыми союзники в январе сопроводили предоставление ей моратория на выплату репараций. Ни одно из этих условий не казалось имперскому правительству и партиям более