Манящая корона - Борис Алексеевич Давыдов

графу-отцу, в последний раз сошлись у изголовья умирающего. И тут распахнулась дверь, и в опочивальню вошел сотник Гумар… точнее, не вошел, а был внесен, поскольку еще не оправился от тяжелой раны.

Далее следовали самые невероятные и разнообразные версии. Одни утверждали, что умирающий мальчик тотчас же открыл глаза и, соскочив с кровати, с радостным криком кинулся на шею Гумару, а высокоученые медики застыли в изумлении с открытыми ртами. Другие клялись всеми святыми, что ребенок даже не шевельнулся, и Гумару пришлось приблизиться вплотную и взять его за руку, тогда-то и свершилось волшебное исцеление, ввергшее врачей в вышеописанный столбняк. Третьи рассказывали, что сотник и не думал касаться руки мальчика, а стал громко читать какую-то странную молитву, обращенную неизвестно к каким богам. И будто бы ректор медицинской академии, возмущенный таким святотатством, обратился к графу-отцу с просьбой прекратить это безобразие, но Хольг так глянул на почтенного медика, что тот чуть не помер от испуга на месте. А ребенок выздоровел сразу после молитвы…

Слушатели вели себя по-разному: кто с испуганным аханьем хватался за голову, кто с ликованием спешил в ближайший храм, чтобы поставить свечку во здравие графского наследника, кто несся в трактир, торопясь обсудить эту невероятную новость с друзьями за кружкой пива…

На самом деле все было иначе.

Гумара внесли в опочивальню мальчика вместе с кроватью, на которой он лежал, поскольку встать и пойти раненый, естественно, не смог, а носилок не нашлось во всей усадьбе. Старший десятник Трюкач, временно по должности ставший начальником стражи, предложил графу выбор: либо послать верховых в город, чтобы они позаимствовали носилки в ближайшей лечебнице, а при необходимости просто забрали их силой, либо изготовить что-то подобное из жердей и досок. Но Хольг, опасаясь потери драгоценного времени, распорядился по-другому.

Трюкач тут же отобрал восьмерых крепких стражников примерно одного роста, которые по команде «Раз-два!», поднатужившись, оторвали кровать от пола и понесли, стараясь ступать в ногу: граф строго-настрого приказал нести раненого плавно, без резких толчков. Вскоре лежащий Гумар оказался рядом с мальчиком.

Врачи, повинуясь жесту графа, отошли в сторону. Их вид красноречиво выражал, что именно они думают, но свои мысли они держали при себе.

Сотник молча всматривался в исхудавшее, красное от жара лицо ребенка. Потом медленно, с трудом вытянув руку, положил ладонь на лоб мальчику и тихо позвал:

– Молодой господин!

Граф, затаив дыхание, впился глазами в сына. Он готов был поклясться, что веки ребенка дрогнули… или ему это только привиделось?

– Молодой господин! Прошу вас, очнитесь! – настаивал Гумар, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал достаточно громко. По изможденному лицу сотника ручьем катился пот, орошая бороду, глаза лихорадочно сверкали.

Веки мальчика, дрогнув, слегка приоткрылись. Граф прижал ладони ко рту, силясь унять рвущийся крик.

– Ваше сиятельство! – не выдержал ректор академии. – Я не могу… я считаю своим долгом… Вы же убьете этого человека!

Хольг стремительно обернулся, и его глаза полыхнули таким дьявольским огнем, что ректор тут же испуганно забормотал:

– Молчу, молчу… Делайте что хотите.

– Гумар! – взмолился граф. – Попробуй еще!

Сотник, испустив сквозь крепко сцепленные зубы мучительный стон, нечеловеческим усилием приподнялся, навис над мальчиком, опершись на локоть и стиснув обеими руками его крохотную ладошку.

– Сынок, очнись… – разнесся в наступившей мертвой тишине всхлипывающий, рвущий душу голос. – Прости меня, дурака! Открой глаза! Ну, пожалуйста… Умоляю тебя, сынок…

Через секунду, закричав, Хольг метнулся к ребенку.

Глаза мальчика, широко открытые, безмерно уставшие, но без следа лихорадочного блеска, озирали комнату. Когда он увидел лицо Гумара, его губы дрогнули, растянулись в улыбке:

– Это ты! Ты живой!

Онемевшие от изумления медики застыли на месте.

Граф, заливаясь счастливыми слезами, подхватил сына на руки, крепко прижал к себе, обнимая исхудавшее тельце.

В это мгновение сотник лишился чувств. Медленно качнувшись, он завалился набок, на кровать мальчика, и уткнулся щекой в подушку. Нагрудная повязка, насквозь пропитавшаяся кровью, испачкала белоснежную расшитую простынь.

– Гумар! – отчаянно закричал ребенок.

– Не бойся, сынок! – торопливо стал успокаивать его граф. – Гумар просто устал, ему сейчас помогут, сменят повязку… Ну, что же вы стоите?! – сердито набросился он на медиков. – Займитесь им, быстро!

Чтобы лишний раз не тревожить раненого, его, с согласия Хольга, оставили лежать на кровати графского наследника. Мальчика хотели перенести в другую комнату, но он яростно запротестовал:

– Нет, папочка! Я хочу быть рядом с Гумаром! Ведь он спас меня.

В голосе ребенка была такая мольба, что отец не решился возразить. Молодого графа разместили на кровати сотника, застелив ее другим бельем.

Утомленный этой вспышкой, мальчик очень быстро заснул. Хольг, прислушавшись к его ровному, чистому дыханию и осторожно коснувшись губами лобика – теперь, благодарение богам, холодного и сухого, – облегченно вздохнул: опасность миновала.

Медики, оказав помощь раненому, поочередно осмотрели ребенка и с видом людей, переставших верить не только себе, но и всему окружающему миру, развели руками:

– Это необъяснимо, ваше сиятельство! Это чудо, самое настоящее чудо!

* * *

Отец Дик, озадаченно хмыкнув, почесал в затылке:

– Ну и ну! Никогда бы не подумал… Вот, оказывается, в чем дело.

– Боги свидетели, я очень жалею, что недостойно поступил с той бедной девчонкой, – вздохнул барон. – В свое оправдание могу лишь сказать, что это случилось, когда я был совсем молодым и легкомысленным. Мне и в голову не могло прийти, что она так к этому отнесется! Если бы каждая простолюдинка, которую дворянин взял силой, накладывала на себя руки, в Империи почти не осталось бы женщин.

– Эх, мужики! – не сдержавшись, укоризненно воскликнула Эйрис. – Вас бы хоть разок изнасиловать, по-другому бы запели!

– Дочь моя! – ахнул священник.

– Что ты мелешь, сумасшедшая?! – возопила хозяйка. – Сударь, не слушайте ее, она давно не в своем уме!

– Да уж, конечно! – негромко проворчала Эйрис. – Кто бы говорил…

Барон, нахмурившись, погрозил служанке пальцем:

– Женщина, не путай божий дар с яичницей! Как говорится, каждому свое… Вскоре после этого я женился, тут-то и сбылось ее проклятие: «Пусть у него не будет детей, пусть пресечется его род!» За все годы нашего брака жена ни разу не понесла! Ни разу! Я обращался и к святым отцам, и к лекарям – никто не смог помочь! Молился, постился, заказывал поминальные службы за упокой души той бедняжки, помогал храмам, больницам, приютам – без толку! Пять лет назад объявился какой-то высокоученый медик, посоветовал перебраться в ваши края: мол, климат тут особенный, благоприятствует зачатию… Я догадывался, конечно, что это чушь, но утопающий-то хватается за соломинку: а вдруг повезет?! Увы, не повезло: ребенка как не