Одновременно: жизнь - Евгений Гришковец

Девятиэтажки в Набережных Челнах в основном такие же, в какой я жил много лет в городе Кемерово. Такие, которые с одной стороны с балконами, а с другой – с лоджиями. Только в Кемерово такие девятиэтажки ставили лоджиями во двор, а балконами на улицу, а в Набережных Челнах сделали наоборот. Люди, разумеется, все эти лоджии застеклили и закрыли рамами. Застеклили кто во что горазд и каждый по-своему, так что от стройности макета и проекта не осталось ничего. Печально народное творчество в области стекления лоджий и балконов, удручает оно своим диким разнообразием. Город очень длинный, больше двадцати километров. И понять, находишься ты в центре или на окраине, приезжему человеку не удастся ни за что. Дороги ужасные, они таковы, что кажутся испытательным полигоном для выпускаемых в городе «КамАЗов». Да к тому же приехал я вечером и в такое время года, когда при всей благожелательности город невозможно увидеть с лучшей стороны и признать хотя бы местами красивым. Возможно, в разгар лета, когда деревья будут зелены, а дороги не будут похожи на череду малых и больших водоёмов, и не будет гор тёмного, талого снега по обочинам, Набережные Челны можно будет увидеть такими, как их задумывали построившие город люди, которые, уверен, не желали зла тем, кто теперь здесь живёт.

Встречал в Набережных Челнах и очень ждал меня мой бывший сослуживец Фанис. Немного нашлось в мире тех, с кем мне когда-то довелось служить. Я встречал людей, с кем мы едва пересекались за три года, с кем служили недалеко друг от друга, но ни разу друг друга не видели, с кем скорее всего встречались, но друг друга по службе не помним. Таких же, с кем я служил бок о бок, долго, да ещё имел приятельские отношения, к кому была симпатия и осталось тепло, я встретил только троих. Это грузин Джемал Беридзе, который волею судеб живёт теперь в Хабаровске и в Грузию не вернулся, это Артур, который живёт в Уфе, и Фанис. Два татарина и грузин.

Фанис, надо отдать ему должное, приложил много усилий, чтобы мы повстречались и у нас появилась какая-то ниточка отношений. Он лет пять тому назад не поленился и приехал в Уфу, когда я был там на гастролях, проделал длинный путь, не будучи уверен, что я его узнаю и буду ему рад. Он очень волновался в нашу первую встречу, ему явно было непросто прийти ко мне за кулисы: а вдруг бы я сделал удивлённое лицо или вовсе отказался разговаривать?.. Потом он не раз приезжал, с подарками и гостинцами, и в Уфу, и в Казань, когда я там был со спектаклями.

Фанис был у нас на корабле секретчиком. Я всё время удивлялся – он говорил и говорит с заметным акцентом, и мне думается, что по-татарски он говорит, думает и пишет свободнее, чем по-русски. Однако по-русски он писал без ошибок, очень хорошо формулировал и обладал исключительно красивым почерком. Ещё он был самым высоким в экипаже. За 1.90 точно. Высокий, стройный, с идеальной осанкой и тонким, орлиным носом. А ещё, чёрт возьми, он был самым аккуратным. Понятное дело, что, будучи секретчиком, он имел дело с пишущей машинкой и документами. Ему не было надобности чистить пушки или обслуживать механизмы. Однако он был невероятно аккуратен, чистоплотен и почти элегантен. Он даже робу (рабочую одежду) умудрялся ежедневно наглаживать утюгом так, что, казалось, можно порезаться о стрелки. Он всегда был идеально чист, опрятен и безупречен. Многие, да и я в том числе, сердились на него, потому что чуть ли не каждое утро старпом или боцман выговаривали нам в том смысле, что посмотрите: вот вам татарин, и он такой чистый и аккуратный, а вы… Ивановы, Петровы, Сидоровы, мать вашу…

Фанис снова волновался, ожидая меня в своём городе. Это было заметно, да и жена его потом сказала. Он забрал меня из гостиницы, повёз к себе домой, точнее, на квартиру. Фанис занимается строительством, подробнее он не говорил. Живёт он скромно и хорошо. В семейные его истории я не вдавался. У него молодая жена, детей пока нет, и живёт он планами, как человек около тридцати или едва за тридцать. По дороге он показал мне строящийся дом, в котором у него скоро будет хорошая квартира с видом на реку и с видами на жизнь. Принял меня Фанис, что называется, шикарно. Я давным-давно не был за семейным домашним столом, накрытым и исполненным в незабвенном советском стиле. У нас дома таких застолий не бывает, мы про них забыли, да и у моих родственников и знакомых теперь так не принято. У Фаниса же на столе было всё в лучшем виде, и всё продумано, к тому же это был татарский стол, а за таким столом я сидел впервые в жизни. Я поел всего. Всё было отменно, и многое имело незабываемый с детства вкус. Неподражаемый вкус! Выпили мы с Фанисом бутылочку местной татарской водки, и она была хороша. В финале ужина был подан белеш (я не ошибся, именно белеш, не беляш). Это закрытый пирог круглой формы, тонкого теста, начинка которого – мелко резанная картошка и говядина. Бывает белеш с гусем, его я отведал на следующий день в ресторане. И тот и другой были чертовски вкусны. Особо вкусно тесто, которое является дном пирога, оно тонкое и пропитано соком. Его кладут, видимо, сначала гостям и уважаемым людям, небольшими кусками, так как на всех дна, как известно, не хватает. С такой начинкой бывают и маленькие пироги треугольной формы, так и называются – треугольники. Только по-татарски я слово «треугольник» не смог ни выговорить, ни запомнить. Потом был чай из правильных чашек и чайника, вкуснейший чак-чак, баурсаки (это татарский десерт, его описывать не буду, иначе захочу, а где ж я это возьму?).

Тёща Фаниса, в белом платке и в традиционной татарской одежде, за чаепитием выразительно высоким голосом, по просьбе Фаниса, читала стихи советских поэтов. Меня в этом доме задарили. Для меня был приготовлен очень высокий чак-чак, вяленый гусь был хорошо упакован и уложен в красивую холщовую сумку, были ещё гостинцы… Но больше всего меня поразил мой сослуживец тем, что для всех членов моей семьи он приготовил валенки. Валенки разноцветные, разной высоты и очень хорошего мягкого войлока. Я был тронут, абсолютно растаял и давил в себе наворачивающуюся слезу. Находясь в небольшой, очень аккуратной и какой-то стерильно чистой квартире Фаниса, с этим богато накрытым столом, с маленькой тёщей и улыбчивой женой, я чувствовал себя не в квартире, а в доме… В традиционном татарском доме, и совсем не в девятиэтажке, и совсем не в новом, индустриальном, неуютном городе… Наоборот. Я был в тепле, добре и сердечности, у человека, который меня ждал и очень хотел доставить мне радость.

Фанис не был бы Фанисом, если бы не потряс меня окончательно тем, что достал откуда-то совершенно затёртый маленький блокнот, точнее, записную книжку с адресами и телефонами, открыл её и показал мне исписанную страницу. Я сначала даже не понял, что он мне показывает, но пригляделся – и не поверил глазам. Я увидел свой юношеский почерк и прочитал адрес дома, из которого когда-то ушёл на службу и в который со службы вернулся. Адрес девятиэтажки, какими застроен город Набережные Челны… Эту запись в блокноте у Фаниса я сделал почти двадцать шесть лет назад, за какой-то час до того, как покинул службу и расстался с Фанисом больше чем на двадцать лет. У меня даже голова закружилась от того, что я увидел, и от того, что держал эту записную книжку в руках. Аккуратный малый мой сослуживец и товарищ Фанис!..

На следующий день я дал спектакль «Как я съел собаку» в Доме культуры КамАЗа. Фанис не дал мне его пригласить на спектакль, потому что купил билеты заранее – на всё своё семейство и на родственников. В его присутствии играть спектакль было и радостно, и очень непросто. Я прямо чувствовал, как он где-то там, в зале, реагирует, и в какие моменты… Обязательно приеду к нему в следующий раз подготовленным. Ну а уж если он решится приехать ко мне с берегов Камы, ему точно мало не покажется.

Десять лет назад, в это время, я узнал, что умерла моя бабушка. Та самая, любимая. Баба Соня. Это она всю жизнь проработала учителем биологии и даже родилась 1 сентября… Умерла она 16 апреля. А узнал я об этом ещё 15-го: я был тогда в Лос-Анджелесе, и у меня 16-е ещё не наступило. Я был предельно далеко, всего пять дней. До того и с тех пор я в Америке ни разу не был. Я предпринял какие-то действия, но тогда рейс в Лос-Анджелес был не ежедневным, на ближайшие два дня билетов из Нью-Йорка, до которого тоже нужно было лететь, в Москву не было. То есть я никак не успевал на похороны. Бабушка так любила меня, что, кажется, специально выбрала время, чтобы я никогда не увидел её мёртвой. И мой деда Боря, её муж, с которым она прожила с 1944 года, тоже умер, когда я был далеко и был абсолютно счастлив. Тогда я уехал на первый свой успешный театральный фестиваль к Чёрному морю, в Лазаревское. Там у меня случился первый заметный профессиональный успех с театром «Ложа», и обо мне впервые написали критики. Телефонной связи со мной у родителей не было, я сам пару раз ходил на почту и, счастливый, звонил отцу, радостно говорил о своём успехе, а он не сказал мне, что горячо любимый дед умер. И его я тоже не видел в гробу. Только он остался в сибирской земле, а бабушка лежит в восточно-прусской. Она не хотела ехать в Калининград…