Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Дейдра Макклоски

Ахилла, а не подозрительной буржуазной хитрости Одиссея. Добрый буржуа у Остин тоже обладает чувством и будет любить, пусть и не всегда с умом. Но в романах Остин героическая добродетель не нужна. События не несутся по течению с неостановимой силой. Обратите внимание, как невозможны в романе Остен легкомысленно-аристократические, ахиллесовы чувства. Ответственность, честь/честность (в буржуазном смысле - держать слово) и, прежде всего, "приятность", качество, вызывающее восхищение, доминируют на сцене. Не довлеет над героизмом "мальчишеская газета". Несомненно, братья Остин - морские офицеры - проявляли героизм, когда это требовалось, и призывали своих людей снова идти на прорыв. Без физической храбрости вряд ли можно было дослужиться на флоте Его Величества до звания адмирала флота, как это сделал Фрэнсис (бедному Чарльзу пришлось довольствоваться званием контр-адмирала).

Большая армия и особенно большой флот времен Остен обеспечивали квазиаристократическую карьеру сыновьям низшего дворянства и высшей буржуазии. Историк Питер Эрл полагает, что непрекращающиеся британские войны на протяжении всего XVIII века вплоть до 1815 года, финансировавшиеся за счет оттока средств по голландскому образцу и эффективной налоговой системы, "обеспечили полезную нишу для младших сыновей джентльменов, и эта тенденция в конечном итоге... способствовала развитию снобизма. Эрл утверждает, что в течение XVIII века антибуржуазные чувства среди дворянства и высшей буржуазии не ослабевали, а усиливались. Аналогичная псевдоаристократизация средних классов с аналогичными последствиями в виде отмены преклонения перед деловой цивилизацией происходила в Европе в XIX веке в гораздо больших масштабах, как побочный эффект подготовки офицеров для гигантских, оснащенных железными дорогами армий того времени, быстро мобилизуемых, как это было в августе 1914 года. Германская армия во Второй мировой войне (да и в Первой тоже), пишет военный историк Р.А. Паркер, "отличалась высоким качеством руководства ... как среди офицеров всех уровней, так и среди сержантского состава". Престиж армии означал, что кадры армии военного времени формировались из людей с высоким потенциалом".²⁰ То же самое можно сказать о японской армии и флоте к 1930-м годам. Сформировавшись за более короткий период времени, но имея полезный опыт мифа о самураях, она была мобилизована на основе того же крайне небуржуазного представления о том, что необходимо героически завоевать Lebensraum, в случае Кореи, Тайваня, Маньчжурии, Индонезии, "увеличить экономические ресурсы и сделать их безопасными", как выражается Паркер (не понимая экономической нелогичности этого выражения), путем применения насилия, а не буржуазных достоинств обмена.²¹

Но в социальном мире Остен самой необходимой добродетелью, как в королевском флоте, так и в любом флоте, который собирался преуспеть в эпоху, когда военный корабль был очень сложной организацией, самой совершенной из существующих машин, была буржуазная добродетель благоразумия - то есть тактика и стратегия, или теория игр, как выражается Чве. От морских офицеров ожидалось, что они сделают все возможное, а в случае неудачи их расстреливали, чтобы подбодрить остальных. Но помимо необходимой храбрости в прорыве или на квартердеке, от них ожидали благоразумия. В отличие от принятой в то время аристократической практики управления полком в армии, управление большим парусным военным кораблем требовало строгого соблюдения привычных в коммерции процедур. Капитан корабля должен был заботиться о провизии, никогда не пропускать приливы и отливы, умело ориентироваться, избегать подветренных берегов. Со времен Пиписа в конце XVII века все офицеры Королевского флота должны были иметь опыт работы на нижних палубах, начиная с мичманов в раннем возрасте (братья Джейн, моряки, ушли в море в двенадцать лет). В армии ничего подобного не требовалось. Хотя в эпоху паруса рождение и социальное положение человека имели значение для продвижения по службе (Фрэнсис Остин получил свое продвижение по службе отчасти благодаря влиянию Уоррена Гастингса), здесь не было прямой покупки комиссий и повышений, как это практиковалось в британской армии до 1871 года. На море не допускалось ни дикой зарядки пушек, ни разбрасывания дорого обученной жизни на бесполезные, но героические поступки, ни подвергания опасности победы флота Его Величества стоимостью 105 тыс. фунтов стерлингов (420 млн. долл. в современном исчислении), будучи неумным, чересчур склонным к самонадеянности штурманом или безрассудным, слишком аристократичным бойцом.

Джейн Остин и Адам Смит, как утверждает литературный критик Элси Мичи, в основном занимаются вопросами как хорошего, так и плохого, что может произойти в результате обладания богатством и преследования интересов. Стратегия - это иногда хорошо, утверждают и Остен, и Смит, но не всегда, если при этом приходится жертвовать совестью. "Изменения в изображении богатой женщины при переходе от "Гордости и предубеждения" к "Мэнсфилд-парку" и "Эмме", - пишет Мичи, - показывают, что Остен борется с амбивалентностью, которую мы находим в работах Смита: ощущение того, что в коммерческой культуре стремление к богатству может быть как полезным, так и вредным, и необходимость найти способ признать и принять универсальность таких корыстных побуждений и в то же время представить психологические и социальные механизмы, которые будут держать их в узде"²² Конечно. И Смит с либеральной стороны, и Остин с консервативной стороны беспокоились о смысле и разумности.

В этическом плане наиболее удивительным является то, что Джейн не является христианской писательницей. Ее персонажи, как главные, так и второстепенные, мало что говорят о своем англиканском христианстве. Надежда, вера и любовь к Богу - вот "христианские" добродетели, или так утверждали христиане с древнейших времен, не утруждая себя тем, чтобы проявлять их на практике. Но неоклассицизм XVIII века поставил религию на место, не доходя, как правило, до атеизма, который стал столь распространен столетие спустя среди передовых мыслителей, таких как Харди, Золя или поздний Дарвин. Однако даже в контексте XVIII века Остин удивительно легко обращается с трансцендентным. Она была дочерью священнослужителя, за ней ухаживали священнослужители, она была сестрой двух священнослужителей, а также тетей или двоюродной бабушкой священнослужителей. Как сказал мне один друг, "в романе Остин нельзя плюнуть, чтобы не попасть в англиканского священнослужителя". Но она редко упоминает Бога, и во всех ее книгах официальное слово, обозначающее англиканского священника, - "священник" - используется только один раз.²³ Правда, в OED по поводу слова "священник" отмечается, что "в XIX веке [оно] было более распространено в английском региональном [то есть северном] употреблении", то есть на севере, где сохранилась крошечная группа английских католиков, пополняемая ирландскими иммигрантами, что может объяснить его отсутствие в южных романах Остин. Позднее оно стало "ассоциироваться с церковными и англокатолическими кругами". Но в этом-то и дело: Остен - "широкая церковь", ничего похожего на англокатоликов, не говоря уже о евангелистах, и мало что говорит о своей вере.

О том, что Остин не отличалась религиозным пылом,