Архитектура для начинающих (СИ) - "White_Light_"

«Предательство?» — заходилось вопросом сердце. Отбивало метрономом события из прошлого. — «Нет его. Она же мне ничего не обещала, не объяснялась в любви, у нас и романа-то не было, сразу секс — нечего предавать! А “чувства” и “нас” я сама себе придумала и…»

«И в общем, это неважно!» — плавилось в груди то самое «сердце», ноющее, как зубная боль, все последние дни об Ольге. Напоминая о ней ежечасно, ежесекундно оно молило/мечтало о встрече, как о панацее от душевной болезни, обещало себе «непременно враз станет легче» и в который раз ошиблось! Вместо «легче» стало «катастрофически».

«Под ногами ее хрустели не гравий и не песок — мое доверие, чувства и растоптанное в пыль самолюбие. Вот что особенно больно. Никогда не станет жизненным эликсиром встреча с собственным палачом, и глупо было мечтать/ждать эфемерного чуда», — как мантру, повторяя в полусне еще миллион причин, по которым можно законно/оправданно ненавидеть Ольгу, и тем яростнее, чем сильнее пыталась за ними скрыть одну тоненькую, тянущуюся красной нитью, мысль — несмотря на личный крах всей своей жизни, вопреки пережитому унижению и адской, душевной боли — она любит ее…

Безнадежно!

…Хочет быть с ней.

…Быть ее.

…Делить единственную жизнь на двоих… И это не-воз-мож-но! — до обморока хлестало по щекам понимание.

«Слишком… Больно…» — вспыхивало и затихало аварийной лампой сознание, когда Рита медленно погружалась в небытие, где эта самая нить затянулась петлей на шее.

Описывая Рите фатальную встречу с ее отцом, Диана однажды охарактеризовала ее как «не любовь, но больная эмоциональная зависимость друг от друга с первого взгляда. Нас обоих невозможно тянуло друг к другу, и временами мы оба страдали от того, что просто физически не могли бы расстаться и идти каждый своей дорогой».

— Это так романтично, — тихо отвечает далекой маме Рита. — Я всегда слушала с восхищением эту историю, мечтала так же встретить свою любовь, а вот теперь могла бы поспорить с тобой о страданиях. Ибо, несмотря ни на что, у вас была взаимность, вы были вместе, а у меня не то что нет даже надежды, у меня нет даже права мечтать о ней. Я должна ее ненавидеть за все, что произошло, а себя презирать.

И если со вторым пунктом план перевыполнен тысячепроцентно, то с первым безнадежно ушел в минус, что добавляло обид и боли.

Словно в трауре по погибшей самооценке, Рита занавесила зеркала. Скрываясь от себя самой, она забаррикадировалась от всего мира. Перестала выходить из квартиры и отвечать на стук в дверь. Заблокировала телефон, оставив право на вход лишь звонкам с маминого номера. В электронной почте лишь входящим от Олега Игоревича.

— Жаль, на мысли нельзя/невозможно навесить цензуру, — потеряв счет суткам в осаде, сама с собой беседовала Рита. — Но можно найти иной способ — на каждую сладкую слабость от предательницы-памяти вспоминать сразу, как Ольга отводила глаза. Больно? Но отрезвляет!

«Я не знаю, сколько времени мне понадобится…» — размышляя о прошлом, разбирая накопившиеся в стирку вещи, Рита нехотя берет в руки нетерпеливо зазвонивший телефон:

— Да, мам, привет. Я не поеду сегодня, скажи Пал Юрьичу, чтобы не тратил время, — разговаривая по телефону, закладывает вещи в стиральную машину, засыпает порошок, нажимает кнопку «старт».

— Все хорошо, мам, просто поработать немножко нужно. Я домой взяла. Как там Сонечка? — мысли о дочери последнее, сильнейшее средство в войне против собственных чувств. Ради Сони Рита сейчас скрывается от мира, изо всех сил пытаясь прийти в себя — девочке нужна мама с улыбкой, а не псих с тоской в глазах!

Слушая восторженные отзывы Дианы Рудольфовны об их совместном с внучкой времяпрепровождении, Рита постепенно осознает, что смотрит (тупит) на собственное отражение в единственной не прикрытой зеркальной поверхности — ободе круглой дверцы стиральной машины, и то, что она видит – ужасает: бледное, осунувшееся лицо, дикий, затравленный взгляд, искусанные губы.

— Я понимаю, что выходные, — отвечает, механически повторяя за матерью определение. На самом деле в своем добровольном затворничестве она потеряла ориентацию в днях недели. И даже разница между ночью и днем перестала быть существенной. Главным стало холодное, виртуальное пространство идеально выверенных линий, моделей 3-D, фактур, электронных текстов и таблиц. Все, что подчинено холодному, чистому разуму, логике, расчетам, графическому восприятию и ничем (даже отдаленно) не напоминает о чувствах.

«Я не просто далеко не совершенство, я тупая курица, возомнившая себя жар-птицей, — на последние свои наличные Рита приобретает видеокурс по интерьерному дизайну. — Размечтавшаяся о сказочной любви, которая есть лишь в дурацких романах! В жизни ее нужно либо заслужить, либо купить, либо жить с тем, что есть, и не возмущаться».

«Как говорил де Тревиль, мы все явились в Париж, чтобы подороже себя продать» — я отдалась за бесценок, (большего, видимо не стоила), но мне несказанно повезло, на этом начальном этапе мне достался истинный профессионал своего дела. Это можно счесть определенным подарком судьбы.

«Спасибо, Ольхен, за промо-акцию на уровне высшего пилотажа и элитный, практически вводный курс. Дальше сама-сама? Ведь так? На большее я тебе не годна».

Очередные сутки подчиняются жесткому, почти военному расписанию, где изучение материалов и выполнение заданий чередуется с физическими нагрузками, заставляющими мышцы звенеть от напряжения — тоже помогает справиться с неугодными мыслишками.

— Мам, даже не думай (Диана настаивает на прогулке дочери к ним в выходные), у меня сейчас действительно нет на это времени, — «ты не понимаешь?! Я не могу, не хочу, не… отстаньте!!!» — мысленно выкричав протест, Рита желает приятного вечера привычно ровным голосом, прощается, отключает сотовое соединение и даже умудряется не заплакать.

Нина Андреевна настороженно смотрит на мужа.

— Что ты решил? — ее вопрос вот уже продолжительное время висит в воздухе и рискует вовсе остаться без ответа. — Телефон она отключила. Соня за городом с Дианой. В сад они ее уже неделю не водят.

— Чего ты хочешь от меня? — Никита Михайлович сам не рад сложившейся ситуации, выхода из которой пока не предвидится. — Ритка, видишь, какая оказалась.

Женщина сердито поджимает губы. О снохе у нее свое нелицеприятное мнение, но муж почему-то не разделяет его на все сто процентов, а сын и вовсе делает вид, что его и их это не касается. Он вообще нашел себе странный выход — день и ночь сидит теперь за компьютером (или в телефоне). Однажды она в его отсутствие влезла в «историю посиделок» — вспоминать стыдно. Такой срам!!!

— Поговорить с ними. Чего они хотят. Что дальше делать…

Никита Михайлович отмахивается от назойливого голоса жены.

— Иди, займись чем, а то я тебе скажу, что дальше, — он поднимается из-за стола, но выходить из кухни не торопится, копается в ящичках со всякими мелочами из серии «вдруг пригодятся».

— Что ты там ищешь? — Нина убирает за мужем со стола грязную посуду.

— Не твое дело, — отвечает Никита. — Только ворчать бы день и ночь, все настроение мне испортила.

Нина хмыкает.

— Ишь ты, настроение! — моет посуду. — А какое оно вообще может быть хорошее, если такое в собственном доме и с собственным сыном творится! — чашки сердито брякаются на привычное в буфете место. — И эта еще, королева Кампински как ни в чем не бывало — «Здравствуйте, Нина Андреевна. Как здоровье, Нина Андреевна».

— Ей ничего не сказала? — зло, подозрительно поворачивается к жене Никита.

Нина выключает воду:

— А что тут скажешь? Хозяин же запретил! Он же лучше все знает!

— Нина, — предостережение в голосе мужа немного остужает пыл жены. — Ты говори, да не заговаривайся.

Женщина гордо поправляет волосы и сердито-отчаянно смотрит на своего мужчину.

— А ты сделай тогда что-нибудь. Не чужие же они нам. Сын родной и дочь его… — ее голос долго еще звучит в его сознании, даже когда Нина выходит из дома в огород «рассаду проверить», Никита тяжело вздыхает и идет в спасительную свою вотчину — гараж.