Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века - Олег Валентинович Ауров

вообще равны таковым незаконных сыновей умершего[748]. Таким образом, законодатель явно озабочен статусом наследника, а не его принадлежностью (или непринадлежностью) к лицам мужского пола. Это впечатление еще более усиливают положения дополнений Гримоальда. Среди них, пожалуй, особенно выделяется подтверждение 30-летнего срока давности владения по римскому образцу[749]. Наконец, эдикт Лиутпранда 713 г. прямо декларирует, что при отсутствии наследников мужского пола вся масса наследуемого имущества, как движимого, так и недвижимого, переходит к дочерям[750].

Конечно, гипотетически рассмотренные положения законов бургундов и эдиктов лангобардских королей не противоречат общим принципам военной организации варваров. Не случайно, например, Add. Grimoald. 4 упоминает о судебном поединке (pugna), который может быть использован как средство установления прав на спорное имущество (пусть применительно к норме 30-летней давности владения он и не действует). Но не остается никаких сомнений в том, что влияние вульгарного правового значения термина «hereditas» не проявляет себя ни в бургундском праве дофранкского периода, ни в законодательстве лангобардских королей.

Совершенно иная картина фиксируется в тех «варварских правдах», которые были составлены на территориях либо находившихся в сфере политического влияния франков, либо прямо ими подчиненных (в последнем случае речь идет, как правило, об эпохе Каролингов). Следуя хронологии провозглашения этих правовых памятников, перечислю их в следующем порядке: «Рипуарская правда» (рубеж VII–VIII вв.), «Аламанская правда» (ок. 717–718 гг.), «Баварская правда» (ранее 748 г.) и, наконец, самая поздняя из рассмотренных «Правда франков-хамавов» (ок. 813 г.)[751]. Эти тексты сильно отличаются как по объему и содержанию, так и по характеру источников составляющих их правовых норм.

Ныне уже нельзя, вслед за А.Я. Гуревичем, воспринимать эти тексты как отражающие «прежде всего и по преимуществу народный обычай»[752]. Необходимо учитывать, что между таковым обычаем, существовавшим исключительно в устной форме, и результатом его письменной фиксации нередко стояла почти настоящая Великая китайская стена. Собственно, воплощение народного правового опыта в «ius scripta» являлось началом его романизации, даже если такая задача субъективно и не ставилась законодателем. К тому же даже при неоспоримо варварских истоках той или иной конкретной нормы всякий раз приходится учитывать, об обычае какого именно варварского народа идет речь, поскольку наряду с церковно-каноническими и римско-правовыми влияниями нельзя не заметить и влияний одних «варварских правд» на другие.

Пожалуй, наиболее показательным примером является «Баварская правда», в числе источников положений которой следует назвать «Салическую правду», «Аламанскую правду», эдикты лангобардских королей, капитуляриев меровингских правителей и др.[753] В данном случае учет таких влияний для меня очень важен, поскольку это объясняет сопоставимость норм наследственного права, зафиксированных в названных памятниках, с положениями «Салической правды»; важно и их общее отличие от соответствующих законов бургундов и лангобардов.

Наиболее близкими к «Салической правде» в интересующем меня аспекте являются записи законов варварских народов, этнически родственных салическим франкам, а именно «Рипуарская правда» и «Правда франков-хамавов». Так, в первом из этих текстов встречается прямая параллель с подробно разобранным выше Lex Sal. 46 («De acfatmire»). Ему соответствует Lex Ribuar. 50 (48–49), который близок к первому даже по названию («De adfatimire»). Менее архаичный по содержанию, рипуарский закон заменяет сложный правовой ритуал бросания палочки-«fеstuса» составлением завещания в письменном виде по римскому образцу[754]. Зато мы встречаем здесь упоминание не только о «heredes», но и о «hereditas», причем ключевой германский термин «adfatimire» дублируется римским «adoptare in hereditate» (дословно: «усыновить и сделать наследником»)[755]. Идентичность этой терминологии с понятийной системой «Салической правды» не вызывает сомнений.

Не удивляет и то, что в законах и рипуарских франков и франков-хамавов законодатель отдает ясный приоритет лицам мужского пола при наследовании земли. Правда, в краткой «Правде франков-хамавов» нет упоминания аллода, но общий контекст данного закона вполне соответствует его «салическим» критериям[756]; в «правде» же рипуарских франков это германское понятие, как и в «Салической правде», является синонимом латинского «hereditas», и эта терминологическая близость в полной мере соотносится с близостью содержательной[757]. Военный характер владения в рипуарском судебнике подчеркивается четко выраженной контекстуальной связью между понятиями «свобода» и «наследственное владение» и указанием на отстаивание соответствующих прав в судебном поединке[758]. Наконец, не самый важный с точки зрения содержания, еще один рипуарский закон принципиально значим для меня с точки зрения терминологии: поскольку фигурирующее в нем понятие «hereditas» в принципе не может подразумевать наследство, речь идет исключительно о наследственном владении[759].

Отдельно надо рассмотреть положения судебников аламанов и баваров, сложившиеся, как уже говорилось, в результате сложного синтеза многочисленных источников римского и варварского происхождения: эти более поздние, записанные в первой половине VIII в., тексты значительно превышают по объему рассмотренные выше. Тем не менее в терминологическом плане видны прямые параллели с понятийной системой «Салической правды»: термины «alod» и «hereditas» здесь также фигурируют как синонимы[760]. Причем в данном случае, как и в законах рипуарских франков и франков-хамавов, эта синонимичность является прямым свидетельством идентичности институтов, скрывающихся за соответствующими понятиями.

Выделю три основные группы положений обоих текстов, подтверждающих этот вывод. Во-первых, «alod»-«hereditas» предстает в памятниках как исключительное владение свободного человека[761]. Особенно последовательно эта идея проводится законодателем в «Баварской правде», в которой даже существует специальный закон, декларирующий нерушимость свободного статуса человека и неразрывно связанных с ним владельческих прав на «hereditas» (причем оно здесь фигурирует в значении «наследственное владение», а не «наследство»). Провозглашается, что от личной свободы и от наследственного владения человек может отказаться лишь по собственной воле или в случае совершения тяжкого преступления[762]. Сыновья свободного, рожденные от рабынь, могут получить наследство лишь в виде милости (здесь любопытна ссылка на источник — новозаветное «Послание к галатам», ссылка на которое, впрочем, на деле призвана лишь придать особую весомость провозглашенной норме), ибо наследство свободного может перейти лишь к свободным[763].

Во-вторых, значимый момент (уже оговоренный применительно к «Баварской правде») касается содержания слова «hereditas» как владения — на это недвусмысленно указывается и в «Аламанской правде»[764].

В-третьих, хотя законы аламанов и баваров не содержат однозначного запрета передавать земельную часть наследства женщинам, абсолютное преимущество наследников мужского пола выглядит очевидным. Так, «Аламанская правда» рассматривает противоположный вариант как явление исключительно вынужденное и временное: предполагается, что реально землей, доставшейся в наследство женщинам, должны будут распоряжаться их мужья; наследницы же призваны выступать лишь в роли своеобразных посредниц[765]. Согласно же «Баварской правде» вдове полагается лишь движимое имущество; остальное должно перейти к родственникам мужа; если их не найдется вплоть до седьмого колена, то земля должна отойти фиску