Государи и кочевники - Валентин Рыбин

— Батюшки! Да это михайлина документация!

Выйдя на свет, он расстегнул сумку, достал бумаги и принялся разглядывать их. В сумке, помимо счетов и договоров, оказалось около ста рублей ассигнациями. Тут Санька совсем диву дался: «Неужто староста не посмотрел, что в ней есть?» Пересчитав деньги, он сунул их в карман и принялся рассматривать бумаги. Внимание его привлёк последний договор за подписью Кият-хана и заверенный его печаткой. В нём говорилось, что все обитатели Огурджинского являются работниками купцов Герасимовых и что ни Кият-хан, ни другие туркмены не могут ими распоряжаться. Санька с благодарностью подумал о младшем брате: «Умён был Мишка! Не только вавилоны слепил, но и людей всех прибрал к своим рукам!» И порадовался, что Кеймир теперь собственность Герасимовых и расправиться с ним будет проще простого.

Казаки тем временем вышли на западный берег и увидели парусник пальвана. Кеймир, видимо, собирался бежать, да запоздал. Бриг «Аракс» и купеческий шкоут «Св. Андрей» преградили ему выход из лагуны. Кеймир не оказал никакого сопротивления: бесполезно, да и не потерял он надежду, что русские, может быть, знают истинного убийцу. Он безоговорочно поднял руки и, когда Санька с казаками взбежал на палубу, заслонил собой жену и детей.

— Сволочь проклятая, убивец! — истерически взвизгнул Герасимов, ударил Кеймира по лицу и, отскочив в сторону, потёр руку об армяк. — Свяжите всех!

Казаки тотчас выполнили волю купца. Когда всех схваченных посадили в баркас и повезли на шкоут, Путятин приказал расстрелять оставленную в лагуне гями. Артиллеристы кинулись к пушкам и дали залп по раскачивающейся на волнах лодке Кеймира. Несколько зарядов угодило в цель, и парусная лодка загорелась. Корабли поплыли на север, огибая остров, над которым расплывался чёрный дымок…

Как только шкоут отошёл от острова, Санька велел музурам привести «убивца». Его вывели и усадили на палубе со связанными за спиной руками.

— Ну, сказывай, кровожадная тварь, чем тебе не угодили Герасимовы? — с яростью выговорил купец. — Видимо, островок не по своей воле отдал, а теперь решил мстить?

Кеймир молчал, тупо рассматривая шершавый дощатый пол палубы.

— За что убил Михайлу?! — крикнул Санька и ударил пальвана сапогом в грудь.

— Не убивал никого! — с отчаянием выговорил Кеймир. — Али-Бакар убил.

— Ишь, стерва, — зашипел купец. — Уже нашёл какого-то Али-Бакара! Сам напакостил, сам и отвечай. Степан, поучи его малость…

Боцман — рябой здоровяк с серьгой — приподнял подбородок пальвана, заглянул в глаза и ткнул его кулаком в челюсть. Кеймир упал, ударившись головой об пол, но как-то сразу извернулся, вскочил и ударом ноги сбил с ног боцмана. Тот хрястнулся о борт спиной и, охнув, опустился на четвереньки. Му-зуры остервенело бросились на Кеймира и принялись молотить его, пока Санька не прекратил избиение.

— Степан, — сказал он боцману. — Посади этого медведя в трюме на цепь… И сынка его тоже. Жену с девчонками посели где-нибудь в кубрике, чтобы мои глаза их не видели. У-у, убивец, — опять прошипел Санька, поднёс под нос Кеймиру кулак и пообещал: —

Всю свою жизню просидишь в трюме. Когда шкоут тонуть будет, вместе с ним на дно пойдёшь!

Пальвана вновь спустили в трюм и к ночи заковали в цепи…

Военные корабли «Аракс» и «Ардон» под командованием капитана первого ранга г-на Путятина прибыли к юго-восточным берегам Каспия для постоянного полицейского надзора и наведения надлежащих порядков на море. В инструкции так и было записано: «…государю императору благоугодно было повелеть учредить со стороны эскадры нашей строгий полицейский надзор, дабы воспрепятствовать возобновлению тех беспорядков»[23]. Однако в понятие «полицейский надзор» входили не только меры по умиротворению атрекских туркмен и персиян, которые беспрестанно враждовали между собой. Главной задачей эскадры было всячески поддерживать исполнение 8-й статьи Туркманчайского мирного договора, согласно которой ни одно военное судно — ни персидской, ни какой иной державы, кроме России, не могло находиться на Каспии. Сейчас, когда престиж Англии в глазах шаха поднялся высоко, как никогда раньше, а Россия вследствие целого ряда поражений (под Хивой и в Дагестане) утеряла былое влияние на близлежащие государства, требовались самые энергичные меры. И командир эскадры был преисполнен желания и веры выполнять их самым ревностным образом. Всякие поползновения Персии проникнуть по восточному берегу на север рассматривались русской военной администрацией как попытки Англии выйти к среднеазиатским ханствам. Война между туркменами и Персией могла бы привести к нежелательным последствиям: армия шаха была численно сильнее туркменской, к тому же инструкторами в ней были британцы… Путятин понимал: необходимо во что бы то ни стало не допустить кровопролития и внушать и той, и другой стороне, что граница по Атреку между Персией и Туркменией — священна. Но командир крейсерской эскадры понимал и другое: ничто в этом мире не вечно. Не вызывая крайне неприятных осложнений с Персией, он может, если это возможно, углубиться к самому Астрабадскому заливу и способствовать торговым делам своих соотечественников в южной оконечности моря.

«Аракс» и «Ардон» остановились в пяти милях от гасанкулийского берега. Пушечный выстрел с корабля оповестил атрекцев, чтобы прислали на переговоры своих предводителей. Вскоре по заливу заскользила большая вёсельная лодка, и на борт «Аракса» поднялись Кият-хан, Якши-Мамед и ещё несколько туркменских старшин. Путятин встретил их сухо. Ни угощений, ни подарков, даже не пригласил гостей в каюту и не предложил сесть. Со скептической усмешкой оглядел Кият-хана и сказал:

— Уважаемый бек, я много наслышан о вас и вашей службе государю императору. У вас, если не ошибаюсь, и награды наши имеются?

— Есть, есть, — с величайшим желанием подтвердил патриарх. — Орден есть, медаль…

— Так почему же, позвольте вас спросить, вы ведёте двурушную политику?

Кият растерянно развёл руками и часто-часто заморгал: вопрос сбил его с толку. Якши-Мамед с презрением посмотрел на отца и вмешался в разговор:

— Господин офицер, о каком двурушничестве вы сказали?

— О таком, что я прибываю на Челекен, а мне говорят: «Кият-ага уехал на Атрек воевать с каджарами». Разве ему не известно, что после установления границы между вами и персиянами возбраняются всякие военные действия? А коли на словах сей патриарх считается с нашим государем, а на деле поступает по-своему, то это и есть двурушничество.

— Господин офицер, — нетерпеливо возразил Якши-Мамед. — Не мы напали на каджаров, а они на нас! Вот я составил письмо командующему Кавказа. Прошу побыстрее переправить его.

Путятин неохотно взял бумажный свиток, развернул его и прочитал: «Вашему превосходительству должен я донести, что в нынешнем 1267 г. в мухареме месяце (в феврале) сын Аллаяр-хана Асафут Довлет с войском, состоящим из 22 000 человек, выступив из Мешхеда, внезапно напал на наших единоплеменников, называемых деведжи… По случаю этого происшествия наши туркмены желают открыть с Мухаммед-шахом неприятельские действия…»[24]

— Но какое отношение вы имеете к этим «деведжи?» — удивился Путятин, отложив в сторону недочитанное письмо. — Они живут где-то на границе Хорасана, а вы на побережье!

— Мы имеем отношение ко всем туркменам, господин офицер. Мы желаем создать единое государство туркмен. Ныне наш совет старейшин постановил закрепить за собой потерянные пять лет назад территории от Кура-Су до Атрека!

— Господин Кият-бек, вы подтверждаете слова вашего сына? — насторожившись, спросил Путятин.

— Ай, они совсем перестали меня слушаться, — ответил тот слезливо. — Они мне говорят — русские совсем обессилели, за себя постоять не могут. Туркменам надо самим возвратить потерянное.

— Ну, вот что, господин Кият-бек, и вы, Якши-Мамед-бек, нам давно известно, что туркменцы живут лишь за счёт ограбления соседей. Не прикрывайтесь благородной местью и помыслами о высоких идеалах! Государю императору угодно, чтобы при существующих дружественных отношениях России и Персии, туркменцы вовсе прекратили свои грабежи и насилия по берегам персидским. За малейшее нарушение сей высочайшей воли я истреблю все ваши лодки!

— Хорошо, господин офицер, — с завидной лёгкостью согласился Якши-Мамед и, раскланявшись, ступил на трап.

— Не советую вам, бек, столь легковесно принимать моё предупреждение, — пригрозил Путятин. — Не забывайте, бек, что и без купечества русского вам не обойтись!

— Хорошо, господин офицер… Хорошо… Не забудем… До свидания.

— Ну что ж, Кият-ага, — сказал начальник крейсерской эскадры и подтолкнул патриарха, — вы тоже можете идти, у меня — всё. Если понадобитесь— сообщим. Но попробуйте взять себя в руки и сослужить службу моему государю. Рано вы отдали бразды правления мальчишке!