Тропа Исполинов - Феликс Эльдемуров

- Скажи, ты действительно веришь всему этому?

- Верю.

- И ты думаешь, что где-то там, в каком-то царстве, нам с тобой будет лучше, чем тут, на Земле?

- Я не знаю, где это царство, - ответил Тинч. - Но мне кажется, что человек и здесь может быть... должен получить хотя бы капельку счастья.

- Скоро ты уходишь...

Это было правдой. Клем подыскал для товарища подходящую работу. В Башне Тратина, где проживало братство художников, требовался уборщик.

"Заодно и рисовать поучишься..."

Договор был заключён, вещи собраны, и назавтра с утра ожидался Клем - провести в центр Бугдена, познакомить с будущими хозяевами.

- Ты не бойся, я буду себя хорошо вести, - сказала Тайра, не отводя от Тинча напряжённого взгляда, помрачневшая и загадочная как Удана.

Потом добавила строго:

- Погаси лампу. И иди ко мне.

Тинч, чувствуя, как всё сжимается внутри, неловко повиновался.

- Не знаю, я, наверное, воровка, воровка, - ласкаясь, приговаривала она. - Ворую чужое счастье, но, знаешь, ведь мне тоже иногда хочется, так его хочется, хотя бы капельку... ну, обними меня, ну хотя бы чуть-чуть, крепче, крепче...

И он, подавшись к ней, впервые в жизни почувствовал на губах всю полноту, влажность и мягкость поцелуя и - действительно, обнял её, и даже не чуть-чуть, а по-мужски, грубо и сильно, крепко-крепко-крепко...

- Я знаю, знаю, - шептала она, задыхаясь в его объятиях. - Ты путешественник, ты долго со мной не останешься. Но я всё равно буду любить только тебя, только тебя, ты слышишь, только тебя...

Среди холодных скал и замерзших рек этого мира, крепко обнявшись, согревая друг друга, мирно спали двое... Были ли они уже взрослыми? Были ли они детьми? Ведал о том, очевидно, лишь один, Сам вечно молодой и седобородый Господь Бог...

Приворожи меня, приворожи,

Заставь остановиться на пороге,

С собой незримой ниточкой свяжи

Солдата, заглянувшего с дороги...

Рассыпь по небу звезд алмазных горсть

Над полем нераспаханным, уснувшим...

Так долго шёл он,

Столько горьких верст

В его котомке, плечи оттянувшей.

И с исповедью скорой - не спеши,

В молчании само созреет Слово,

Чтоб истинно пред Богом две души

Соединить безгрешно и сурово.

Над нами небо Вечности вскружит,

И ввысь умчатся золотом чертоги...

Приворожи меня, приворожи,

Заставь остановиться на пороге!..

Глава 16 - Башня Тратина

Подобно молнии-пружине

Исполнен дерзости, опять

Ты скромный лик своей Богини

Решил у плоскости отнять.

Твой карандаш плясал сердито,

Стуча, крошился на листе

И возникали Афродиты -

Совсем не те, не те, не те.

Ты клял себя в порыве рьяном

И недостойным, и лжецом,

Долбил бумагу как тараном

И тёр измятое лицо...

И - в новый бой!

И - в бой сначала!

Чтоб, в гневе, в боли рождена,

Из многоликости восстала

Неповторимая,

Одна!

"Баллада о Художнике"

1

Башней Тратина в Бугдене прозывали большой трехэтажный особняк с высокой гребенчатой крышей. Былой чудак-хозяин украсил его прихотливым карнизом с зубцами и декоративными бойницами - за что дом и получил это прозвище. Со временем Харман Тратин перебрался жить в родной Бэрланд, а бастион его имени несколько раз переходил из рук в руки, пока его не присмотрел под свои планы некто Моуллс, полуразорившийся богач и художник-любитель - с намерением основать здесь братство художников.

В первом этаже Башни размещались мастерские, где резчики по дереву трудились над изготовлением причудливой тонкой мебели. Её продажа приносила Моуллсу доход, позволявший неплохо сводить концы с концами. Здесь же, в душных, пропахших серным газом комнатках, трудились ювелиры, а в просторных залах учились рисовать будущие художники. Второй этаж дома был отведен под столовую и спальные комнаты. На третьем размещался сам Моуллс - его собственная мастерская, спальня и небольшой гимнастический зал. Заходить сюда дозволялось лишь по специальному приглашению. В мансарде жила и принимала пищу прислуга.

Помимо всех этих помещений, под Башней существовали глубокие подвалы, и о том, что хранилось в тех подвалах мало кто ведал. Поговаривали, что дело тут не совсем чисто, а поскольку Моуллс, как все просвещённые люди того времени, не чуждался занятий астрологией и магией, о лабиринте подвалов и подземных ходов бытовали Бог знает какие слухи.

Тинч проживал в отдельной тесной комнатке с единственным окном, выходившем во двор. В ней было достаточно места для лежанки, табурета и небольшого стола. Одна из стен каморки, со стороны улицы была холодной, другая - тёплой... Странно, но Тинчу пришлась по душе эта келейная теснота, что позволяла собирать воедино мысли и чувства. И более - со временем он полюбил эту уютную норку, где в полном одиночестве можно было без помех читать книги, взятые под залог из городской библиотеки, а порой, как накатывало желание - по-прежнему доверять бумаге свои зарисовки.

Оказалось, что братству художников требовался не просто уборщик, но по совместительству и истопник. Последнее, впрочем, оказалось делом несложным. Надо было лишь время от времени следить за работой керосиновой форсунки и не забывать подливать воду в бак. Чудо-аппарат работал безотказно, а если что - отключался сам. Если не считать того, что от Тинча теперь вместо прокислого пива всегда попахивало керосином... хотя, с другой стороны, керосином попахивало от доброй половины жителей города.

Неплохое жалованье позволило приобрести тёплые вещи, его вполне хватало на еду, а в каждый пятый день - для посещения бани. Свечи, карандаши и бумагу Тинч доставал в мастерских. Уборку полагалось делать два раза в день, во время обеда и поздно вечером. Он дожидался, пока ученики разойдутся и, припадая то на одну, то на другую ногу, подбирал обрывки и комки бумаги, оттирал пятна краски и клея, подметал стружки. Комки бумаги он потом тщательно расправлял и разглаживал. У каждого припасенного таким образом листка непременно была драгоценная чистая обратная сторона...

Испросить разрешения присутствовать на занятиях он побаивался: уроки стоили дорого, а уборщику не полагалось бывать в мастерских, пока шла работа.

Впрочем, Тинчу и самому не хотелось лишний раз показываться на людях. Он узнал, что среди учеников за ним прочно закрепилось прозвище "Хромой". Однажды, развернув очередной комок дорогой, белоснежно мелованной бумаги, которому он обрадовался - нечасто ему попадались такие трофеи, он увидел карикатуру на себя. То ли мальчик, то ли чертёнок со злым лицом заметает сор преувеличенно огромных размеров метлой.