Французская защита - Анатолий Арамисов

И девушка быстро вышла из ресторана, спиною ощущая взгляд, полный злобной ненависти.

Женевьева задумчиво курила тонкую длинную сигарету, просматривая свежий журнал, доставленный юрким хозяйчиком книжного магазина. Она внимательно изучала все материалы, касающиеся Виктора Одинцова.

И снова и снова спрашивала себя:

«Как? Почему я упустила такого мужчину? Привычное оружие: утонченный шантаж — сработало против меня. Недаром я столько читала о загадочной русской душе, он необычен, но, в общем — прост. Просчитать возможные последствия моих интриг не представлялось возможным. Это наши мужланы похожи друг на друга как две монеты в один франк.

А он — надо же, каким то образом сумел здесь записать на видео наш разговор! Как ему удалось так поставить скрытую камеру?»

И женщина до боли в ладонях сжала пальцы с длинными аккуратными ногтями, вспоминая сцену демонстрации пленки в своем кабинете.

…Одинцов сидел на кожаном диване, уже полчаса невозмутимо парируя все язвительные колкости начальницы тюрьмы в свой адрес.

— Ты необычайно хороша собой, я это признаю. Но… — он сделал паузу, — ты пойми, не все мужчины в этой жизни бросаются на женщину, едва та им намекает на возможность близости.

— Я не знала пока за свои прожитые годы такого мужчину. Ты первый, — волнующая дрожь внутри, которая Женевьева с трудом удерживала усилием воли, становилась все сильнее.

— Ну и хорошо. Каждый человек должен познавать неизведанное.

— Ты издеваешься надо мной? — оливки глаз сверкнули короткой молнией.

— Ничуть. Я пришел к тебе, как к юридическому лицу за помощью. В деле, о котором тебе давно известно. А ты сводишь разговор в другое русло — к постели. Мне она сейчас не нужна.

— Быть может, ты голубой? — усмехнулась женщина.

— Считай, как хочешь, — пожал плечами Виктор, — подпиши бумагу, пожалуйста!

— Нет, ты не голубой! Ты кретин! — разозлилась Женевьева.

— Пусть буду кретин. Подпись поставь, я прошу уже в десятый раз.

— Хоть в сотый! Я тебя тоже давно о чем-то просила! Меня никто так не унижал, как в ресторане с вашим дурацким названием «Балалайка»! Для моего жизненного понимания это было непостижимо!

— Да, для вашего французского — это точно, а для русского так очень нормально.

— Вы сумасшедшие, как и вся ваша страна! Строители коммунизма! Над вами весь мир смеялся!

— Давай, милая Женевьева, не будем путать глобальную мировую историю с личными проблемами. Ты подписываешь бумагу — разрешение на вывоз тела Серова, и мы расстаемся добрыми, хорошими друзьями…

— О! Я уже у тебя «милая»! Какой прогресс! Еще немного, и стану «любимой».

— Не станешь. Любимая у меня уже есть, — спокойно проговорил Одинцов.

— Ты уверен!

— Да.

— Тогда свободен! Я сейчас буду занята! Приходите, мистер гроссмейстер Одинцов в другой день! Потом еще и еще, пока…

— Ты меня шантажируешь?

— Называй это, как хочешь! — тонкие пальцы Женевьевы дрожали. — Но подпись ты не получишь. И скоро срок подойдет для погребения тела во Франции ввиду его невостребованности родственниками.

— Тогда позволь мне ответить тебе тем же! — Виктор встал с дивана и сделал шаг к собеседнице.

— Что??? Ты хочешь сказать, что…

— Давай посмотрим один эпизод из личной жизни начальника тюрьмы Seine Saint Denis. Можно воспользоваться твоим видео?

И, не дожидаясь ответа, нажал на кнопки включения телевизора и видеомагнитофона, стоящего рядом с диваном, вынул из пакета с документами кассету и вставил ее в аппарат.

На мерцавшем экране появилась фигура Женевьевы с приподнятыми коленями, со сползающей юбкой, под которой не было нижнего белья.

Едва послышался женский голос, намекающий на интимные отношения с собеседником, как его хозяйка в ярости швырнула в экран первое, что попалось ей под руку: какую-то тяжелую книгу.

Телевизор задрожал всем корпусом, но устоял на тумбе.

— Ах, ты… ах, ты…!! — Виктор Одинцов в первый раз видел женщину в такой ярости. С трудом сохраняя самообладание, он нажал на кнопку выхода кассеты и вытащил ее из видеомагнитофона.

Женевьева молнией метнулась к нему, вырвала пленку из рук и растоптала ее на полу каблуками туфель.

— Мерд!!! — вслед за этим воплем полился водопад трудно переводимых французских слов.

— Я думаю, руководству будет полезно узнать о причинах твоих отказов несчастной вдове Зое Серовой.

— Мерзавец! Ты ходишь ко мне со скрытой камерой!! — рука женщины метнулась к лицу Виктора, и он едва успел уклониться, чтобы не получить пощечину.

Женевьева металась по кабинету как сумасшедшая. Через минуту на шум отреагировала белокурая секретарша: ее встревоженная голова возникла в проеме двери.

— Убирайся! — какой-то предмет полетел в сторону блондинки. — Убирайтесь оба!!

Секретарша увернулась и с внезапной прытью подбежала к начальнице. Она схватила Женевьеву за руки и умоляющие слова на французском стремительным потоком полились из ее губ. Обезумевшая фурия рванулась так, что послышался треск разрываемой материи. Но блондинка цепко держала начальницу.

— Пошла вон!! Ты, дрянь, уволена!!! — заорала Женевьева.

И трактором вытолкала побледневшую секретаршу за дверь.

— Подпись! — хладнокровно проговорил Виктор. — Иначе копия пленки будет доставлена по назначению!

Начальница тюрьмы замерла.

Из нее как будто в мгновения ока вылетел этот всеразрушающий демон, и глаза приняли осмысленное выражение. Женевьева приняла какое-то внутреннее решение.

Она села на кресло, закрыла лицо руками и с минуту молча сидела в таком положении.

Потом выпрямилась, опустила ладони и тихо сказала:

— Хорошо, давай…

Виктор положил на стол документ.

Женщина пробежала его глазами, взяла ручку и поставила размашистую подпись.

— Спасибо, — Одинцов засунул бумагу в папку, — я не хотел прибегать к…

— Не надо оправданий. Я подписала это не из-за того, что боюсь разоблачений. Нет.

Пауза.

— Я просто сейчас поняла, почему меня так тянет к тебе.

Виктор молчал.

— Но не стану говорить об этом. И только одно могу обещать — мы еще встретимся с тобой, обязательно, иначе…

Она не договорила и, как-то странно скривившись, повернулась боком к мужчине:

— Уходи!

Когда дверь за Одинцовым закрылась, Женевьева снова закрыла лицо руками и просидела так с полчаса.

Два чувства — любовь и ненависть боролись в ее душе.

Наконец, победило последнее.

Она решила отомстить.

Во что бы то ни стало.

Но в эту минуту еще не знала — как.

— Я не понимаю, что с ними делать, милочка! — воскликнула, обращаясь к Симоне, пожилая женщина с манерами аристократки. — Мой Василий Петрович уже, похоже, и сам не рад, что пригласил в гости эту пару! Анастасия Михайловна, жена коллекционера картин, была потомственной дворянкой. Ее, завернутую в пеленки, как самое ценное сокровище, что было у семьи, в лихую годину подняли на палубу парохода, увозящего из Севастополя в Константинополь толпы беженцев.

И все — никаких чемоданов, баулов и сумок.

Они слышали, как вдалеке гремят выстрелы последних бойцов Белой Гвардии — солдат и офицеров барона Врангеля. Крымский берег уходил все дальше от бурлящей под винтами воды Черного моря, позади оставалась безумная Россия, впереди была — неизвестность.

Родители Анастасии Михайловны всю жизнь ждали возвращения на Родину. Они надеялись, что вот вот и вернется прежняя Россия, примет их в свои объятия.

Но, в отличие от отца и матери Василия Петровича, им хватило ума не поддаться на большевистскую приманку НЭПа, не попасть впоследствии в кровавую мельницу 37-го. Они так и просидели жизнь «на чемоданах», в ожидании перемены власти в родной стране.

Но не дождались.

В предчувствии смерти попросили свою внучку, которая работала гидом во французской туристической фирме, привезти из России пакетики земли. И на их похоронах высыпать ее в могилы.

Внучка выполнила просьбу.

Анастасия Михайловна, бывшая парижанкой всю свою сознательную жизнь, уже немного отличалась от родителей. Общение с французами неизбежно накладывает отпечаток на характеры людей. Нет, они не становятся хуже в обычном понимании этого слова.

Но они становится — другими.

Неуловимо. Незаметно. В мелочах. Но — другими.

Анастасии Михайловне была непонятна сентиментальность родителей в отношении коммунистического СССР. Она пожимала плечами и говорила:

— Что так жалеть, убиваться? Они выбрали свой путь, явно бестолковый, и когда-нибудь все эти утопии рассыплются в прах. Вы живете в прекрасной Франции, так наслаждайтесь данным фактом, радуйтесь, что эта страна приняла вас, что мы здесь не голодаем и не живем в нужде. Что еще надо?