Ледовое побоище - Наталья Павлищева

– Вятич… ты… видишь?…

– Да, Настя, вижу! Не все, лицо расплывчато, но вижу!

– Вятич, миленький! – я орала еще что-то, целуя его глаза, щеки, снова глаза.

Федька смотрел, смотрел на вопящую мать изумленными глазами, а потом вдруг с ревом принялся отталкивать меня от отца, видно, решив, что я его обижаю. Но теперь я уже целовала по очереди того и другого:

– Федечка, папа прозрел. Он видит, понимаешь, видит!

Конечно, ребенку это было непонятно, зато мы с Вятичем просто плакали. Из теперь уже не из слепых глаз мужа катились слезинки, а я так вообще ревела в три ручья.

Вдруг меня осенило:

– Ты только не смотри на солнце, не смотри, слышишь! Не перегружай глаза!

– Настя, ты чего? Зачем я буду смотреть на солнце?

Вятич видел, он больше не был беспомощным, не был обузой, он снова стал прежним Вятичем. Ну, не совсем, конечно, прежним, но все-таки…

Конечно, я бы очень хотела, чтобы Вятич поехал со мной, но об этом не могло быть и речи. Мы понимали, что зрение восстановилось, потому что мы что-то такое искупили, а еще, чтобы я могла ехать спокойно.

Мы постарались, чтобы прощание не было слишком долгим и слезливым. Прощаться всегда тяжело, а когда дома остаются самые дорогие тебе люди и ты не знаешь, увидишь ли их еще раз…

– Я вернусь! Вы слышите, я вернусь!

Вятич фыркнул:

– Кто бы сомневался.

И почему-то именно вот этот ответ, а не заверения, что «обязательно», «несомненно», вселил в меня уверенность, что действительно вернусь.

В низовьях Волги куда жарче, чем в Новгороде, а Батый от самой реки ушел в степь, его в Сарае не было, пришлось разыскивать, поэтому пока добрались, не то что семь, семь раз по семь потов сошло. В Сарае у Батыя трон и множество бездельников вокруг, на лето он выезжал на пастбище с куда меньшей толпой ненужных людей, потому и чувствовал себя куда лучше и свободней.

Жарко, душно, тошно, очень хотелось плюхнуться с разбегу в пусть и теплую, но все же воду реки, поплавать, лучше бы в купальнике… Но об этом не то что мечтать, вспоминать нельзя. Из воды бы не вышла.

Господи, как они могут париться в толстых халатах круглый год? Вообще, в тринадцатом веке для меня проблемной была не зима с ее стужей и ледяным ветром, а лето. Лен прекрасно впитывал пот, в нем легко и приятно, но я все равно мучилась от жары, а здесь в степи тем более.

Чтобы не закипеть или не наделать глупостей, я занимала голову ребусами на темы окружающей жизни.

Все-таки Вятич научил меня одному – думать. И не только думать, прежде чем что-то сказать, думать вообще. Размышлять, сопоставлять факты, делать выводы.

Мы в двадцать первом веке настолько привыкли получать уже обработанную информацию, что этого даже не замечаем. Интернет соберет, Интернет проанализирует, Интернет проинформирует. Без него, как без рук, без глаз, без головы. И мало кто задумывается, что за дрянь там выложена, кто ее выложил, как подал, кому выгодно, чтобы мы увидели именно эту информацию, а не другую, чтобы прочитали именно эти новости, сделали именно эти выводы… Нет, Интернет не промывал мозги, он их загружал, остальное просто выходило само собой.

Здесь у меня не было почти никакой информационной базы, никто не выдавал жвачку из сведений, не подсовывал готовые выводы, думать приходилось собственной головой. Занятное оказалось дело! Я и дома дурой не слыла, но как же часто ловила себя на том, что направление размышлений, а то и сами выводы мне ненавязчиво уже подсказаны новостийными каналами, заголовками статей или репортажей, самой тематикой передач и сообщений. Это удобно, далеко не все меня интересовало настолько, чтобы в этом копаться, а тут предлагают готовое, проглотила и побежала дальше.

Да и некогда заниматься долгими размышлениями о других, своих дел всегда было невпроворот.

А тут у меня масса свободного времени. Это когда я с рассвета дотемна крутилась как белка в колесе в Волково, мне некогда было думать. В седле, тащась в Сарай, а потом еще и по степи в поисках Батыя, я переосмыслила многое, и начала почему-то с гибели в Каракоруме князя Ярослава Всеволодовича. Словно чувствовала, что если разгадаю эту загадку, то многое смогу понять в жизни Орды, а это поможет совершить задуманное.

Что мы знали о смерти князя Ярослава? Только то, что сообщил странный монах Плано Карпини. Те, кто ездил с князем, как‑то вдруг последовали за своим хозяином либо делали вид, что ничего не слышали и не видели. Предательство, конечно, но как их укорить? Жизнь дорога каждому.

Скользкий, как угорь, монах сумел втереться в доверие к Туракине – регентше, правившей Империей после смерти Угедея до избрания Гуюка. Монах видел, как ханша собственноручно подала еду и питье русскому князю, после чего он слег и через семь дней умер.

То, что Ярослав Всеволодович был отравлен, сомнений не вызывает, его тело посинело и распухло. А вот все остальное вызывает очень большие сомнения. Кому была выгодна эта смерть? Уж Туракине совершенно нет. Провинился чем-то Ярослав Всеволодович? Но таких просто убивали, а не травили тайно, монголы чувствовали себя достаточно уверенно, себя в столице, чтобы наказывать открыто.

Что же произошло там, в Каракоруме, и почему свидетелем тайного убийства оказался только францисканский монах? Не приложил ли к этому руку добродушный толстяк Плано Карпини? Дело в том, что Ярославу Всеволодовичу давно предлагалась дружба с Латинской церковью, похоже, что он к таковой склонялся, но крестовые походы на Русь, которые пришлось отбивать и самому князю, и его сыну Александру, заставили Ярослава изменить решение. Кажется, в Каракоруме Ярослав противостоял не ханше Туракине, а скромному францисканскому монаху.

Скажи русский князь хоть слово Туракине или новому Великому князю о попытках Карпини склонить его на союз с папой, монах и до своей кибитки не дошел бы. Похоже, Карпини просто опередил, возможно, руками русского боярина Федора Яруновича, как упоминают летописи. Подбросить ненавидевшему все западное боярину сведения о том, что князь Ярослав после возвращения поставит Русь под руку Латинской церкви в противовес собственному сыну Александру Ярославичу, уже не раз бившему рыцарей, не слишком сложно. Убить князя сам боярин, может, и не мог, а вот рассказать обо всем той же служанке Туракины, запросто.

Как все сложно…

Но к тому времени, когда хан нашелся, вернее, мы смогли его найти, я, кажется, понимала расклад в Каракоруме, да и на Руси тоже. Это хорошо, это поможет мне разговаривать с ханом на равных.

Я осадила сама себя: вот нахалка, кто он и кто я. Нет, мы равны, но только потому, что он может то, чего не могу я, а я знаю то, чего не знает он. И я действительно буду не убивать, а спасать хана. Если бы мне кто-то сказал об этом еще полгода назад, в глаза бы плюнула. Тогда казалось: я и Батый на земле несовместимы, я из Москвы вернулась, чтобы его убить, а теперь спасала!