Ледовое побоище - Наталья Павлищева

Но думать некогда, советник, изумленно оглядев столь наглую представительницу урусов, только сделал знак следовать за ним. Правильно, нечего вступать в теоретические споры с нижестоящими. Кто я для него? Так себе… Ладно, если выживу, я тебе еще покажу столь наглое пренебрежение моей личностью! Надо запомнить этого старикашку, чтобы не нагадить потом по ошибке кому-нибудь другому. Говорят, мы, европейцы, для них все на одно лицо. Но и они для нас тоже, а халат вполне можно переодеть. Вот как его запомнить, разве поставить тавро еще и этому?

Обругав себя дурищей, я двинулась за советником. Поползновения Лушки отправиться за компанию пришлось пресечь в корне. Хватит и одной жертвы. Если придется.

Меня тоже не заставили ничему кланяться, хотя лично мне было бы совершенно наплевать. А вот порог юрты я переступила старательно, даже дома всегда интуитивно соблюдала этот обычай – не наступать на пороги. Стариков надо мной смеялся, считая это мелкой дурью, а вот теперь пригодилось.

В шатре царил полумрак, сразу вспомнилось мое посещение такого же шатра во сне. Конечно, не совсем то, но очень похоже. Не знаю, ходили ли вообще к хану вот такие гости, как я, вряд ли, но к моему появлению внутри советники отнеслись спокойно. Судорожно вспомнив, что должна делать, кажется, четырежды пасть ниц и подняться, но не выше корточек, чтобы не возвышаться над ханом, я… просто низко, до земли, вернее, устилавших землю ковров, поклонилась, с трудом сдержав свой язык, чтобы не сказать: «Привет!» И никаких ниц! Обойдется. За ним должок, обещал не преследовать, а сам загонял до смерти.

Хан молча смотрел на меня, не видя никаких поползновений приветствовать хотя бы кивком, не говоря уже об ответном поклоне, я спокойно уселась на скамеечку рядом с Невским.

– Ну что у вас тут?

Князь Александр ответил тоже шепотом:

– Хотел видеть тебя.

Я уставилась в лицо Батыю. Он хотел меня видеть? Ну вот она я, как видите, жива и даже вполне здорова, не считая нывшего всю ночь зуба.

Хан что-то спросил, Невский ответил. Оказалось, Батый интересовался, говорю ли я по‑кипчакски. Конечно, по‑кипчакски я не говорила, но когда мне очень страшно, из меня начинает лезть нечто такое…

– Парле ву франсе? Шпрех ин зи дойч? Ду ю спик инглиш?

– Настя, ты что?

– Спроси его, говорит ли он по‑английски?

– По-каковски?

Хану надоела наша приватная беседа шепотом, и он снова сделал знак удалиться советнику, а князю приказал:

– Будешь толмачить сам.

Я махнула рукой:

– Пойдет.

Батыя явно изумляло мое поведение, а пусть знает, что я его не боюсь! Бояться действительно было глупо, забравшись в пасть крокодила, нелепо бояться его хвоста. Теперь уж что будет, то будет. Хотелось бы остаться живой, а еще лучше невредимой. И тут все мои умения крутить клинками девятки или пинаться ногами в ухо ни при чем, здесь воля Батыя, а значит, наш с ним моральный поединок.

Поединок начался с весьма саркастического замечания хана:

– Я могу тебя убить.

Вот ведь гад, а! И это после всего хорошего, что я для него сделала. Могла ведь и придушить тогда, но оставила жить, а он меня, кстати, убил, подлец этакий. Хотелось сказать: «А я тебя опозорить» – но я лишь пожала плечами:

– Ты уже делал это, и что?

Мы старательно не смотрели в глаза друг другу, словно понимая, что это станет заключительным аккордом.

Хан не дрогнул.

– Чего ты хочешь?

Он ожидал, что уруска потребует уйти с их земель или сделать Искандера каким-нибудь большим военачальником…

Мне было наплевать, чего ждал Батый, я ответила то, зачем, собственно, притащилась в его ставку:

– Я хочу тебе помочь.

И все же хан первым глянул мне в глаза, даже выражение лица чуть изменилось:

– Помочь?

Вот теперь был поединок взглядов, но на моей стороне оказалось то, что он никак не понимал моих намерений. Я столько времени гонялась за ним, и вдруг речь о помощи…

– Против Гуюка.

Не знаю, сколько длился наш перегляд, но я тоже не моргнула, выдержав долгую, ну очень долгую паузу. Хан отвел глаза первым. Слабак, я еще в детстве в «гляделки» всегда выигрывала и театральную паузу держать тоже умела.

– Я не боюсь Гуюка, – впечатляющей усмешки у Батыя не получилось. Нет, он не боялся Гуюка, но война с Великим ханом означала войну между монголами.

Невский был потрясен тем, что хан ведет разговор с молодой женщиной о своих отношениях с родственником. Теперь князь уже верил, что Настю с Батыем связывает нечто большее, чем просто Рязань, слишком необычной была эта беседа, расскажи кому, не поверят. Но князь Александр прекрасно понимал, что никому ничего рассказывать не будет, в этом залог и его собственной жизни, и жизни тысяч и тысяч русских. Тайна хана и загадочной женщины должна остаться тайной.

– Он твой смертельный враг.

Снова повисла пауза, но теперь уже без искр из глаз, Батый смотрел просто вперед.

– Что можешь сделать с Гуюком ты?

– Отравить, – я пожала плечами так, словно досадуя, что приходится по три раза на дню травить всяких там Гуюков дихлофосом. Или мелок против тараканов лучше? Черт его знает, чем Гуюки травятся наверняка, так чтоб и копытами дрыгнуть не успел. Надо было у Вятича спросить, может, у него цианистый калий припасен на такой случай? А что, одна ампула с ядом в котел – и вся монгольская элита под корень!

Я так увлеклась размышлениями о способах бескровного истребления монгольского генералитета, что чуть не пропустила следующие слова Батыя. Теперь хан смотрел на меня и без надменного выражения:

– Зачем ты хочешь помочь мне?

Ответ был предельно честным (а чего скрывать?):

– Потому что Гуюк еще хуже.

Удивился, кажется, для начала князь Александр, за ним Батый. Некоторое время хан разглядывал меня, словно пятигорбого верблюда, плывущего брассом, потом шатер вдруг огласил его смех! Смех оказался каким-то чуть булькающим, но вполне сносным, я даже начала думать, что этот хан не так уж и плох. Нет, он, конечно, гад еще тот, но Гуюк вполне может быть куда хуже. Говорят, что Гуюк просто безжалостный зверь. А этот жалостливый, что ли?

Резко оборвав собственные попытки разобраться, кто из монголов лучше, а кто хуже, потому как эти размышления могли привести к непредсказуемым последствиям, я снова вперилась в ханскую рожу, пусть только попробует возразить!

Нет, он не возразил, отсмеявшись, Батый вздохнул:

– Тебя не подпустят к Гуюку.

– А ты на что?

Наверное, Невский переводил несколько иначе, все же я не слишком почтительно обращалась к «Светлому хану», мне-то наплевать, а князь норовил чуть подправить. Но Батый и по самому тону понимал эти поправки, мои глаза смотрели уже откровенно нагло, я знала, что он на крючке и не сорвется. Поверив в мою неистребимость, Батый должен был возлагать большие надежды на мою помощь, я помнила слова Вятича о том, что хан одинок, у него мало друзей и даже союзников. Иметь такую неуничтожимую, как я, весьма полезно. Хану ни к чему знать, что моя неистребимость осталась в прошлом, пусть верит в нее, так будет легче и ему, и мне.