Сент-Женевьев-де-Буа - Марина Юденич

— Уже в пути, — Поляков появился на пороге гостиной. Был он бледен, но увидев застывшие за столом, в тех же позах, каких застал их внезапный крик в коридоре, фигуры отца и приятеля, нашел в себе силы усмехнуться — Испугались? Не удивительно — страшна маменька в гневе своем.

Здравствуй, папа. Прости, что не зашел поздороваться сразу И еще раз прости, что завел матушку. Боюсь, надолго. Так что крепись, старик А меня, как видишь изгоняют с позором Идем, Микаэль — Но что произошло? — Поляков старший был не на шутку перепуган и без того бледное лицо его, теперь совсем помертвело — Не сейчас. Это долго, пап. Сейчас я не в силах, да и матушка не позволит. Я позвоню тебе Они вышли в коридор Куракин с облегчением обнаружил, что Александры Андреевны там нет. Очевидно она скрылась в какой-то из комнат квартиры, чтобы избежать встречи с ним Они быстро пошли к двери — их никто не провожал, Поляков — старший так и остался сидеть в гостиной и на прощальные слова Куракина лишь отстранено кивнул головой. Он его не слышал, парализованный страхом настолько, что не смог даже пошевелиться и встать из-за стола, чтобы проводить сына-так понял Куракин Дмитрию потребовалось некоторое время, чтобы сладить с замками, стерегущими дверь родительского дома, но в конце концов тихо лязгнул металлом последний, и дверь открылась, выпустив их на площадку Не став дожидаться лифта и не говоря друг другу ни слова, они стали спускаться вниз и уже миновали несколько лестничных пролетов, когда сверху до них до несся слабый оклик — Дмитрий, подожди, — это был Поляков — старший, шаркающие торопливые шаги которого приближались, он спускался вслед за ними Они остановились на площадке какого-то этажа, поджидая его. Он появился скоро, запыхавшийся, по прежнему мертвенно-бледный, держась одною рукой за левую сторону груди.

Взглянув на Полякова, Микаэль заметил быструю гримасу жалости, пробежавшую по его лицу, и когда он заговорил голос еще более выдал его волнение от острой жалости к отцу — Ну что ты бежишь, папа! Мы же ждем — Подожди, Дмитрий. Я должен сказать тебе нечто важное… — Николай Иванович неловко замешкался и потому, что в этот момент он избегал глядеть в сторону Микаэля, оба приятеля поняли, что отца смущает его присутствие — Я подожду тебя в машине — с готовностью отозвался Куракин и уже направился к лестничному пролету, но был остановлен — Не стоит. Папа, Микаэль — мой близкий друг Что же касается наших семейных дел, то он знает многое, а сегодня слышал еще больше, так что….

— Хорошо, хорошо, как ты считаешь нужным, Митя. Простите меня, Микаэль, я не хотел вас обидеть…

— Никто и не обиделся, папа, — Полякову явно не терпелось узнать, то важное, что собирался сообщить ему отец, — так о чем речь?

— Да, да, конечно Я остановил тебя, вот из-за чего…. Не знаю, имеет ли это отношение к тому, что сейчас произошло между тобой и мамой… Но все равно, ты должен знать… Друзья дедушки недавно, несколько дней назад сообщили ей, что его личным делом интересовался в архиве какой-то журналист.

По-моему, его фамилия Артемьев Он, знаешь часто выступает по телевидению, проводит всякие расследования…. В общем мама очень сильно расстроилась Можно себе представить, что он хочет накопать про дедушку… Возможно, ее реакция сейчас…. Ты понимаешь, одним словом…. И вы, Микаэль… Она успокоиться, вы придете к нам еще раз, мы спокойно поговорим, я думаю… — очевидно было однако, что Николай Иванович совсем не был уверен в том, что говорил сейчас — Спасибо, папа, это серьезная информация и хорошо, что ты сказал мне.

Ну, возвращайся. Я позвоню тебе сегодня вечером, как там у вас.

Поляков неумело как-то и смущаясь своего порыва вдруг обнял отца, а потом, быстро повернувшись, почти бегом устремился вниз по лестнице Микаэль, торопливо пожав явно опешившему Николаю Ивановичу руку, поспешил за ним следом.

Беслан Шахсаидов

Алексей Артемьев пробыл в Москве всего три дня, но за это короткое время успел чрезвычайно много. Однако, привычного удовлетворения и некоего даже самодовольства и самолюбования, которым был подвержен он всегда после напряженной и успешно завершенной работы, на сей раз не было. Тому была причина и крылась она как раз в той массе серьезных дел, которую умудрился переделать Леха всего-то за три дня. Теперь Леха совсем не был уверен в том, что действие запущенной им машины приведет в восторг главного заказчика и, инициатора его свершений — Беслана Шахсаидова. Это тревожило и вселяло некоторый страх. И все же Леха не мог не признать, что удалось ему многое, и при всем беспокойстве и тревоге, не испытывать и некоторое чувство удовлетворения. Причем последнее теплилось, как ни странно, не в сфере личных лехиных интересов и амбиций, а в той малой и глубоко затерянной в дебрях его сознания области, которая отведена была гражданским чувствам журналиста Алексея Артемьева. Были, оказывается, у него и такие.

Дела же его складывались следующим образом.

Несколько часов работы в архиве Федеральной службы безопасности открыли перед ним практически весь жизненный путь и вехи блестящей карьеры генерала госбезопасности в отставке Андрея Валентиновича Тишкина. Разумеется, факты содержащиеся в официальных документах — анкетах, приказах о назначении на новые должности, представлениях к очередным и внеочередным званиям, наградам, личные рапорты и рапорты сослуживцев, результаты служебных расследований и заключения медицинских комиссий — были изложены сухим казенным языком, который, порой кажется, собственно и изобретен для того только, чтобы закамуфлировать обтекаемыми стандартными фразами мерзости, творимые властями, сгладить в глазах будущего читателя этих казенных бумаг да и самой истории острые углы их преступных решений, разящие наповал тысячи а то и миллионы отданных им на растерзание и попрание человеческих душ и жизней. Однако в случае чекиста Тишкина даже это проверенное многократно средство работало плохо — зловонная грязь, густо замешанная на крови, почти зримо и едва ли не ощутимо проступала сквозь выцветшие строки пожелтевших листов его личного дела. Артемьеву было не по себе — причем это ощущение было устойчивым, ощутимым почти физически, и с каким-то налетом мистики.

Такое чувство испытывает человек, столкнувшийся с явлением необъяснимым и пугающим его: отчетливо услышав, к примеру, шаги или голоса в заведомо пустом доме, или чувствуя на себе чей-то пристальный взгляд, будучи уверенным, при этом, что находится в полном одиночестве. Не прошло оно и после, когда сделав некоторые выписки и почти полностью скопировав отдельные документы, он покинул гостеприимное для него здание на Лубянке, словно записи в его блокноте стали некой связующей нитью между ним и чекистом Тишкиным, и своими очень светлыми, а на старой фотографии — так почти белыми глазами, тот внимательно следит теперь за ним, Алексеем Артемьевым из своего кровавого небытия. Однако времени предаваться эмоциональным переживаниям у Лехи не было. К тому же, первое задание Беса им было выполнено — зная имя человека, учинившего кровавую бойню в степном монастыре, и без особого труда выяснил, кто из его прямых потомков где пребывает ныне Следующий этап его деяний снова привел Артемьева на маленькую уютную дачу под сенью огромных корабельных сосен, к человеку, отец которого первым пытался расследовать страшные дела чекиста Тишкина.

Побеседовав некоторое время и еще раз просмотрев все документы, спасенные от неизбежного и бесследного исчезновения, они вместе отправились в Москву, где в тихом переулке в районе Остоженки, носящем подобающее ему вполне название — Чистый, в небольшом аккуратном особнячке их принял один их иерархов Русской Православной церкви. Эта беседа длилась несколько часов, в итоге ее святой отец снял трубку массивного телефонного аппарата цвета слоновой кости с государственным гербом в центре диска и пухлой старческой рукой набрал четыре цифры короткого телефонного номера. Не было, пожалуй, ничего более неуместного, чем этот аппарат правительственной связи в обстановке старинной мебели, икон и самой атмосфере официальной резиденции Святейшего Патриарха всея Руси — тихой, неспешной, торжественной и домашней одновременно, но именно этим звонком и последовавшим за ним коротким телефонным разговором запущена была машина, работа которой вызывала в Алексее Артемеьеве двойственное чувство. Некоторой гордости, связанной как раз с обнаружившимися гражданскими чувствами, ибо на самом высоком, как принято говорить в официальных сообщениях уровне, принято было решение о возбуждении уголовного дела по факту массового убийства, совершенного в далеком двадцатом году, создании специальной комиссии для решения вопроса захоронения останков его жертв и увековечивания их памяти, кроме того — Московская патриархия намерена была отдельно изучить вопрос о гибели настоятельницы монастыря — матери Софьи.