На семи морях. Моряк, смерть и дьявол. Хроника старины. - Хельмут Ханке

Немало корабельных пожаров произошло из-за неосторожности обращения с огнем при курении. Возможно, по этой причине случился пожар и на «Береговом братстве», о чем стало известно из письма, отправленного «бутылочной почтой». «Июль 1750. Мы горим посередине Атлантики. Напрасны были надежды на спасение экипажа, за исключением 12 человек, завладевших шлюпкой… Стыдно оглянуться вокруг. Храбрецы оказались подонками. Воздух полон их плачем, напоминающим плач маленьких детей. Наш капитан безуспешно пытался восстановить порядок. Я молча ожидаю смерти. Да вознаградит всемогущий нашедшего это письмо. Прошу передать его моей матери Элизабет Драйден в Лондондерри».

В некоторых портах ввели запрет на курение, поскольку суда становятся вплотную друг к другу и пожар может уничтожить все корабли. Иногда отказываются даже от приготовления пищи на борту. В таких тесных портах, как Марсель, Варнемюнде и Висмар, для этих целей служат специальные портовые кухни.

Ну а если во время долгих ночных вахт нельзя утешиться курением, остается одно – пожевать табачок. Жевательный табак, равно как и нюхательный, – чисто европейское изобретение. Скорее всего, толчком к этому как раз и послужило запрещение курить на кораблях после захода солнца.

Жевали табак и во время корабельных работ, ибо при лазаний по вантам, выбирании тросов, выхаживании якоря и приборки палубы трубка мешала. Изжеванный табак матросы в большинстве случаев не выбрасывали. Его сушили, а затем набивали им трубки. Если случалось, что во время плавания запасы жевательного табака подходили к концу, то жевали просмоленную каболку: ведь жевательный табак тоже черный и слегка отдает дымком. Однако удовольствие это было весьма сомнительным.

Во время кругосветного плавания «Индевора» на Таити произошел небольшой инцидент. Кук сообщает об этом в своем дневнике: «Томио со всеми признаками ужаса на лице ворвалась в форт и запричитала, что ее муж умирает. Он отравился возбуждающим средством, которое ему дал один матрос. Бенкс тотчас же отправился в путь и действительно нашел бедного Тубараи совсем слабым и жалким. Ему принесли тщательно спрессованный лист, в котором, как уверяли, и содержался яд. Он исследовал состав – это был табак. Тубараи получил его от одного моряка и поскольку он видел, что наши люди подолгу держат табак во рту, то решил, что они его едят. Тогда и он разжевал его и проглотил. Произошло отравление, действие которого в короткое время было ликвидировано небольшой дозой кокосового молока».

Должно быть, еще и в наши дни, как величайшая драгоценность, хранятся где-нибудь в коллекциях изгрызенные, прокуренные трубки великих мореплавателей. Среди них – украшенная награбленными бриллиантами трубка Моргана и носогрейка Кидда из слоновой кости. Величайшей ценностью для коллекционера обладают остатки каменной трубки, которую Рейли выронил изо рта, когда его отрубленная голова покатилась по песку. Этот герой моря взошел на эшафот с дымящейся трубкой во рту. Другие моряки сопровождали свой корабль в пучину с зажженной трубкой или жевательным табаком за щекой. С табаком легче умирать.

Все, что любят и ценят бывалые моряки, непременно находит отражение в их песнях. Поэтому весьма удивительно, что совсем нет шэнти, посвященных жевательному табаку или трубке. Каждая вторая корабельная песня – о любви, а каждая третья – о роме и других добрых напитках. Табак же был странным образом забыт, чему просто невозможно найти объяснение, ведь пахари моря зависели от этого приносящего утешение злака в такой же степени, как и от рома. Может быть, причина в том, что хорошо поется во время выпивки, а не при курении.

Лишь в одной немецкой шэнти «Даешь гамбургские сундуки!» речь заходит о курении. Там один морячок печалится о том, что никак не может перекурить во время долгой работы: «Только трубку в зубы взял, как кричат: „Пошел марс-фал!“». Один-единственный раз упоминается и о столь излюбленном на кораблях жевательном табаке, и то в песне не о моряке, а о мулатке Сэлли Браун, которая «пьет ром и табачок жует».

Из множества романистов от Смоллета до Конрада тоже никто не поставил памятника ни трубке, ни жевательному табаку. Один только Мелвилл коснулся этой матросской страсти, и то лишь краем. Как нарочно, этот пробел восполнил сугубо сухопутный человек – Илья Эренбург, который наверстал упущенное в своем сборнике коротких повестей «Тринадцать трубок».

В действительности же за четыреста с лишним лет – такова давность курения на кораблях – случались и подлинно «трубочные драмы». Во время войны американцев за независимость один фрегат взлетел на воздух из-за того, что тяжело раненный комендор высказал последнее желание – сделать еще несколько затяжек из трубки, прежде чем отправиться в свой последний путь. В сумятице битвы никто больше об этом и не вспомнил. Зажженная трубка выпала изо рта умирающего. Она зажгла валявшуюся вокруг перевязочную вату, затем огонь охватил пороховой картуз у близлежащего орудия и в конце концов по несчастному стечению обстоятельств перекинулся на крюйт-камеру.

Другая «трубочная драма» разыгралась в прошлом веке у мыса Горн. Штурман одного брига, очень суеверный, унаследовал от своего отца старую маорийскую трубку из черного камня. Она должна была стать талисманом для сына. Штурман берег фамильную реликвию пуще глаза. Он крепко верил в ее чудодейственные свойства.

Суровое море трепало бриг восточнее Огненной Земли. Порывистые шквалы секли паруса градом и дождем. Тяжелые волны перекатывались через борт и крушили на палубе всех и вся. Капитан был болен и лежал в каюте. Штурман нервно сжимал зубами мундштук своей каменной трубки. Однако ему частенько приходилось вынимать ее изо рта, чтобы прорычать свои приказания палубной команде. Тут-то и случилось несчастье. Вал невиданной высоты и силы ударил по судну и перекатился через бриг. В последнее мгновение штурман успел ухватиться за ванты. Но трубку он не мог уже вынуть изо рта и крепко стиснул ее зубами. Послышался хруст, и он почувствовал такую боль, словно кто-то сильно ударил его по зубам.

Когда после ошеломляющего удара он пришел в себя, то обнаружил, что лишился трубки вместе с четырьмя зубами. В отчаянье искал он свою пропажу. А шторм меж тем начал уже перерастать в ураган. Паруса лопались один за другим и рвались в лоскутья. Суеверному штурману казалось, что после потери его талисмана все ополчилось против него.

Волны валили корабль на оба борта с креном до 40°. Верхний фока-реи обрушился на палубу, вскоре за ним последовала и фок-стеньга. В считанные минуты бриг превратился в разбитое корыто.

На следующее утро, когда шторм стих, команда отыскала штурмана с размозженным черепом под свалившейся на палубу фок-стеньгой. В двух метрах от него лежала трубка из черного камня.