Песнь Бернадетте - Франц Верфель

Коротышка Калле, упившийся первым, барабанит кулаками по столешнице.

— Не по железной дороге, — горланит он, — а на воздушном шаре. Именно на воздушном шаре! И пускай привезет к нам все Святое семейство…

Такое примитивное богохульство веселит сердца простых людей, даже если они привержены вере. Кто в таком тоне говорит с Небесами, тот без особого труда приобретает славу лихого парня. Душный зал трактира сотрясается от хохота. И на фоне этого хохота бригадир внезапно спрашивает:

— Каково это — принадлежать к Святому семейству? А, Субиру?

— Что — каково? — лепечет пьяный.

— Ну как же, Субиру, ты ведь теперь принадлежишь к Святому семейству.

— Почему это?

— Очень просто. Слушай внимательно! Что такое Святое семейство, ты, конечно, знаешь. Это Пресвятая Дева, ее Сын и Святой Иосиф…

— Ха, Святой Иосиф! — кричит кто-то. — Для меня он то же самое, что принц Альберт, супруг английской королевы Виктории…

— Никаких выпадов против глав других государств! — рычит Калле. — Не то нам придется вмешаться.

— Принц Альберт способен на такое, чего Святому Иосифу не сдюжить, — замечает кто-то из знатоков. Но бригадир, любовно поглаживая холеные усы, не отстает. Глаза у него рыбьи, водянистые, лицо красное и одутловатое.

— Раз Пресвятая Дева приходит к твоей Бернадетте, — заявляет он, — значит, у нее имеются к ней родственные чувства. Это же ясно как день. А может, кому неясно? Дева чувствует свое родство с Бернадеттой, так? Этого ты ведь не станешь отрицать.

— Не станешь ты этого отрицать! — повторяет Калле и, повысив голос до крика, подступает к Субиру: — Сейчас же признайся, что ты принадлежишь к Святому семейству!

Субиру только что опрокинул решающую рюмку, после которой приятное опьянение обычно переходит в трагический накал. Он медленно поднимается с места и мрачно выпаливает:

— Признаю, что я член Святого семейства!

Папаша Бабу оглушительно хлопает в ладоши. Но его хлопки перекрывает пронзительный голос Калле:

— Если уж ты член Святого семейства, то нечего рыгать и портить воздух в помещении…

— Тихо! — орет д’Англа и ждет, когда установится тишина. Потом придвигается красным лицом к желтовато-бледному лицу Субиру.

— А теперь ответь мне, Субиру, не стесняйся: каково принадлежать к Святому семейству?

Субиру оглядывается невидящими глазами. Крупные капли пота стекают у него по лбу. Он явно перебрал. Слишком долго он воздерживался. И слишком быстро пил. Язык еле ворочается у него во рту.

— Принадлежать к Святому семейству… — лепечет он. — Это… это… это проклятье!

И он мешком оседает на лавку, роняя голову на стол и прикрывая ее руками. Никто уже не смеется. Жандармы и Калле выходят из зала и после держат голову в холодной воде до тех пор, пока окончательно не приходят в себя и могут показаться на улице. Спустя полчаса они провожают Франсуа Субиру до дома. Из-за этой процессии в Лурде держится упорный слух, что прокурор приказал арестовать отца Бернадетты. Тут уж бригадир д’Англа, жандарм и полицейский Калле испытывают такой стыд что, немного посовещавшись, решают: не подавать рапорт «о случае тяжкого опьянения», хотя их начальники наверняка были бы им за это благодарны, а еженедельник «Лаведан» мог бы поместить по этому поводу статейку частично морального, частично научно-популярного толка под заголовком: «Дочь алкоголика».

Глава двадцать седьмая

ОГОНЬ ИГРАЕТ С ТОБОЙ, О БЕРНАДЕТТА!

Проходит целых двадцать дней, прежде чем Дама «дает знать» Бернадетте, что собирается вновь появиться в Массабьеле. За эти дни ужасающе растет число мистификаций. В них участвуют в основном лурдские дети. Что на них нашло, взрослые не очень-то понимают. Однажды целая орава ребятишек от девяти до двенадцати лет во второй половине дня направляется к Гроту и, пародируя благословение четок и чудесные исцеления, творит такое бесстыдное богохульство, что молящиеся у Грота крестьянки разбегаются, вне себя от возмущения. Декан Перамаль взбешен. Он готов поклясться, что это безобразие спровоцировали некие светские львы из кафе «Французское». Предположительно, после согласования с властями. Но поскольку у Перамаля нет улик против взрослых, он на следующий день забирает из школы обоих мальчишек — зачинщиков богохульного действа — и собственноручно порет их розгами. В воскресенье он же в краткой проповеди защищает Бернадетту — естественно, не называя ее имени, — от подлых подражателей. Прихожане навостряют уши. Что это значит? Церковь меняет свое отношение к чуду? Отнюдь! Мари Доминик Перамаль по-прежнему не верит в полную правдивость Бернадетты и ее душевное здоровье. Все его мысли заняты этой девочкой. И хоть Перамаль никак этого не показывает, он растерян и потрясен. Как бы против своей воли он встает на защиту той, о которой предпочел бы забыть как о досадном наваждении.

Тем временем Виталь Дютур и Жакоме обращают в свою пользу все безобразия, чинимые жалкими подражателями Бернадетты. Пространное полицейское донесение ежедневно отправляется в По барону Масси и главному прокурору. В нем описываются не только «мальчишеские шалости» школьников, не только более или менее удачные подражания Бернадетте различных претенденток на роль чудотворицы, но и такие необъяснимые случаи, как острое помешательство образцового мальчика Алекса и его быстрое излечение отцом Белюзом. Перечисляются также многочисленные припадки, обмороки и аберрации чувств, происходящие возле Грота. Обо всем этом сообщается начальству. Однако не сообщается, что, согласно утверждениям некоторых больных людей, они мгновенно выздоровели или же почувствовали себя лучше, испив воды из источника. Не стоит строго судить полицейского комиссара за то, что он ничего об этом не сообщает. Потому что вести об этих исцелениях основываются на бестолковых или даже сбивающих с толку показаниях.

Министр по делам культов Руллан вполне удовлетворен донесениями из Лурда. Он передает прессе, находящейся на содержании у правительства, отличный материал. Его цель — передвинуть массабьельские чудеса из раздела религиозно-политических дебатов в ту нейтральную и сумбурную рубрику, которую газеты отводят для домов с привидениями, морских чудовищ, мстительных мумий, спиритизма и прочих сенсаций из сверхчувственной сферы. В сумятице откликов появляется новая нота. Во-первых, Бернадетта — обманщица. Во-вторых, страдает подростковой психопатией. В-третьих, она действительно видит в Гроте некую «Даму». С тех пор как существует мир, у людей с повышенной нервозностью бывают такие оккультные видения. Всегда и везде встречались «необъяснимые феномены». Они ни о чем не говорят и ничего не объясняют. За ними пустота. Они относятся не к религии, а к той сумеречно-колдовской стороне жизни, которой еще не коснулись светлые лучи разума. Сама церковь настроена к этим сумеречным темам в высшей степени враждебно. Что касается Дамы, то она, вероятно, не отличается по сути от «черного человека», каким глупые мамаши путают впечатлительных детей, излишне выразительно рисуя его на стене. Приблизительно в таком духе пишет о событиях в Лурде умеренная правительственная пресса, которая отнюдь не хочет нанести ущерб хорошим отношениям между церковью и государством — плоду личных усилий Наполеона III. Но этим возмущаются крайне левые газеты якобинского толка. Они не признают за этим призрачным миром никакого места в жизни людей девятнадцатого века. Все эти таинственные чудеса — порождение мракобесия, и если в интеллектуальной Франции вдруг выплывает на свет Божий какое-то адское чудище, то его надо искоренять всеми средствами. Это в свою очередь приводит в бешенство консервативную и католическую прессу, и прежде всего такую влиятельную газету, как «Юнивер», чей главный редактор Луи Вэйо, к возмущению министра Руллана, собственной персоной едет в Лурд, чтобы серией восторженных статей о Бернадетте вести Даму из Массабьеля в салоны высших кругов наиболее реакционной буржуазии. То, что должно было бы служить обелению этого события на уровне нации, порождает тем самым новые распри и ведет к дальнейшему распространению веры в чудо среди французов — как вольно, так и невольно.

Руллан отправляется к своему коллеге, министру финансов Фулю, играющему роль посредника между императором и правительством. Руллан, историк по профессии, заявляет:

— Наполеон — император. Император должен сказать свое слово.

Два дня спустя министр финансов Фуль наносит Руллану ответный визит.

— Вы же сами знаете, как суеверен наш император, дорогой коллега, — начинает он.

— Значит ли это, что Его Величество верит в Даму? — резко перебивает его Руллан.

— Ничего подобного! Дамы, в существование которых верит император, менее таинственны. Однако он полагает, что Дама, в которую он не верит, может ему повредить. Такова психология суеверия.