Встретимся через 500 лет! - Руслан Белов

– Как скажешь, начальник. Честно говоря, я трупов не люблю. Желтые они какие-то и мертвые. Я живых люблю. Давай расцелуемся по-русски, а?

– С мужиками я не целуюсь, я крепко им жму руку.

Они долго жали друг другу руки, потом Шарапов отдал напарнику отмычки Пуаро, встал и пошел к выходу на нетрезвых ногах.

«Хорошо человеку, – подумал Жеглов, провожая его взглядом. – Сто пятьдесят – и готов». Когда дверь за Мааром закрылась, посмотрел на бармена свинцовым взглядом. Тот выставил на стойку стаканчик и, преданно улыбаясь, налил можжевеловой водки.

Выпив и закусив лимоном, Жеглов изучил полученные отмычки. Не удовлетворившись ими, направился в мастерскую – в Эльсиноре, помимо театральной студии была и слесарно-столярная, гордость профессора, в которой работали пациенты, тосковавшие по ручному труду.

13. Черт-ти что

Аленка и в самом деле не пришла, и Жеглов в 4-15 стоял у дверей морга, располагавшегося в цокольном этаже Эльсинора. Замков в них было два, оба хитрые, так что пришлось повозиться. Посереди мертвецкой, в мертвецкой тишине, на операционном столе, лежал под простыней Наполеон Бонапарт, более чем короткий на вид. Органокомплекс в нем отсутствовал. В этом Глеб убедился, распоров пару стежков и запустив руку в брюшную полость императора – хирургические перчатки нашлись в шкафу. Язык во рту также отсутствовал. Все отсутствующее пребывало в смежной с моргом комнате (всего их вместе с центральной было четыре), видимо, лаборатории, оставленной открытой. Пребывало на полке шкафа со стеклянными дверками в герметичных банках и целлофановых пакетах, помеченных витиеватым вензелем императора. На полке ниже располагались банки и пакеты, помеченные аббревиатурой Э. П.

– Потроха Пуаро, – поежился от холода, Жеглов, рассматривая пакет с вполне товарно выглядевшей печенью. – Вот дела… Но где сперма?

Сперма нашлась в термостате, стоявшем в дальнем углу второй смежной с моргом комнате. Раскрутив агрегат, он увидел десяток пробирок темного стекла, плотно сидевших в резиновых гнездах. На крышке одной из них были его инициалы. Рядом в холодном тумане прозябала пробирка со спермой Луи де Маара – на ней был вензель, такой же, как на бесчисленных платочках дипломата. Жеглов взял свою пробирку, посмотрел на просвет. Ничего не увидев, понюхал. Она пахла горьким шоколадом. Вернул на место, взял пробирку с семенем Пуаро. Представил детский сад, набитый ребятишками, похожими на сыщика, как две капли воды. Тут где-то под потолком зашуршали вентиляторы. Из мертвецкой раздались звуки уверенных шагов, затем – интимный скрип двери. Мысленным зрением Жеглов увидел Наполеона Бонапарта, вставшего со своего паталогоанатомического одра, чтоб помочиться. Холодная испарина окропила лоб бывшего опера – в этом сатанории, он знал твердо, возможно все. Отерев пот омертвевшей рукой, пошел к двери посмотреть в замочную скважину. Нагибаясь, вспомнил, что мочевой пузырь императора покоится в герметичной банке, и потому никак владельца позывать не может. Глеб успокоился. Глянул в скважину. Никого не увидел, кроме Наполеона. Тот по-прежнему лежал под своей простыней. Выпрямившись, стал слушать тишину. Опять шаги! Посмотрел в скважину, увидел мельком двух тощих человек с носилками, на которых под простыней, измазанной шоколадом и кровью, лежала мертвая девушка. Девушка, являвшаяся к нему во снах. Выждав минуты две, осторожно открыл дверь. Высунул голову, посмотрел направо налево. Никого. Отерев со лба пот, лившийся как из ведра, пошел в лабораторию. Органов Пуаро в шкафу не увидел. Вернулся в мертвецкую, посмотрел на входную дверь, которую закрывал на щеколду. Та надежно исполняла свои обязанности. Подумал:

– Интересно… Значит, есть еще один выход? Где?

Прошелся по комнатам. В третьей комнате ровным счетом ничего не было, кроме тяжелой стальной двери без ручки и замочных скважин. Постояв у нее, посмотрел на часы. Был шестой час.

– Пора дергать, – потер затылок, заболевший от напряжения. – Скоро, как пить дать, Лиз-Мари с очередной пробиркой нарисуется.

Представил девушку Маара с пробиркой в руках. Недоуменно пялящую на него свои фиалковые зенки.

– Хотя, что мне Лиза? – пожал плечами. – Я ведь здесь фактически по поручению профессора.

Закрутив термостат и отдав честь императору, он пошел из мертвецкой. Уже у двери вспомнил, что оставил следы своего пребывания в морге, то есть распоротые стежки на животе Наполеона Бонапарта. Матюгнулся шепотом. Вернулся в операционную, нашел нитки, восстановил швы, воображая себя Пироговым, великим русским хирургом, делающим сложную брюшную операцию в тылу англо-французских войск, окопавшихся под нахимовским Севастополем. Воображение помогло, и шов получился похожим на распоротый. Довольный, Глеб двинулся вон. Тихонько затворил за собой дверь. Глянул на стену справа от нее – ничего. Посмотрел слева, увидел то, что рассчитывал увидеть – белый пластиковый зев и косо уходящее вниз отверстие. Хмыкнул:

– Вот и спермоприемник.

Представил себя опустившим в него член. И Генриетту за стеной. На коленях. Засмеялся беззвучно. Направился к себе. Оказавшись в вестибюле (Жерфаньон, голова на столе, посапывал в своем остекленном закутке) почесал затылок, оглянулся – никого. Стал за портьеру. Лиз-Мари в легком халатике появилась на лестнице минуты через четыре. Рука ее в накладном кармане что-то сжимала. Настороженно осмотревшись вокруг, спустилась вниз. Вернулась спустя минуту, позевывая. Еще через четыре минуты (Глеб засек время) открылась парадная дверь, и в фойе появилась… Аленка в шубке нараспашку, накинутой на обнаженное тело.

– Жива, слава богу, – подумал он, – но что за кино?! Кто же был тогда на носилках?

Пробирку девушка не прятала, напротив, несла ее как почетную добычу, за которую полагается минимум медаль. Когда она вернулась, Глеб усмотрел, что шоколада на теле девушки почти нет. – Слизали! – Ревниво сжал кулаки. До боли. – Вот блядский санаторий! Чем же они тут занимаются? Опытами над людьми? Монстров выращивают? Или суперсолдат для диверсионных отрядов НАТО? Ну, Перен, погоди! Сталинград тебе обеспечен, обещаю!

Когда Жеглов уже собрался покинуть свой наблюдательный пункт, на лестничной площадке появилась фрекен Свенсон на троих, то есть с костылем. Она торопилась. В свободной руке у нее была нарядная корзинка, прикрытая алой шелковой салфеткой. На лице старушки сияла счастливая улыбка девушки, облагодетельствованной самим Аленом Делоном. Жеглов ругнулся:

– Твою мать, не санаторий, а молочно-товарная ферма. – Вспомнил органы в банках и пакетах и поправился:

– Мясомолочная, сука.

Через пять минут Жеглов, свернувшись калачиком, крепко спал в своем номере.

14. Проверялся…

К завтраку они явились поздно. Ели молча, Шарапов прятал глаза. Понятно, почему. Чтобы хоть как поднять настроение напарника, Жеглов отдал ему свой эскалоп. Тот посмотрел благодарно, принялся сдержанно есть. Рабле на это взирал благосклонно. Он хорошо знал: без мяса мужчина – не мужчина.

– Теперь ты понимаешь, все это надо ликвидировать, – придвинув решительное лицо, сказал Жеглов шепотом, хотя в зале кроме них было всего несколько человек и сидели они далеко. – Ликвидировать, потому что это не должно существовать в принципе.

– Понимаю, – ответил Шарапов. – Но я против насильственных действий, ведь мы частные лица.

– Такие, как ты, бегут в полицию, бегут, увидев, как колотят немощного старика или насилуют беззащитную женщину, – Жеглов разозлился.

– Я не могу без нее, – поднял горемычные глаза Шарапов.

– Я предлагаю тебе ликвидировать систему, а не Лизу, – Жеглов бросил вилку на стол. – Она человек подневольный. И не распускай сопель, все будет хорошо. Женишься потом на ней, детишек нарожаешь штук пять.

– Хорошо, я согласен… Что вы ночью видели?

– Тут я говорить не буду – смотри, Пелкастер уши как сурок растопырил. Давай, заканчивай с калориями, и пойдем ко мне, там все изложу.

Спустя пятнадцать минут они сидели в номере, и Жеглов повествовал. К концу его рассказа глаза Шарапова намокли.

– Опять ты за своё! – рассердился Жеглов. – Спит она с тобой? Спит. Тебе нравится, как она это делает? Нравится. Представь: она твоя жена, и вы живете в Париже. И она предлагает тебе граждански утилизировать твою использованную сперму, ну сдавать ее для науки в Сорбонну или приготовления лекарств. Что, ты бы не согласился? Конечно, согласился, ведь передовой капиталистический человек! И вообще, с юмором надо ко всему относиться! С юмором и перевербовывать. Вот завтра или когда в другой раз встретитесь, расскажи ей, что все знаешь. Но по-прежнему согласен донором для науки быть, но через раз. А для убедительности предложи ей руку, сердце и замок в придачу. Есть у тебя шато?

Шарапов кивнул.

– С виноградником, небось? – завистливо спросил Жеглов.