Кёсем-султан. Дорога к власти - Ширин Мелек

Кёсем может, да. Вот Хадидже бы точно не стала, ни на миг бы не задумалась – нарушить или нет? Конечно, нарушить, если так надо!

…Очевидно, Осман относился к правилам и клятвам точно так же. Вот и приказал привести себе на ложе безутешную мать, менее трех недель назад похоронившую сына. А может быть, ему просто надоели ничего не умеющие жены. И не мудрено! Он ведь султан, а не бостанджи, чтобы ему нравились бревна в опочивальне!

Весть принес Ахмед, в бытность учеником евнуха отзывавшийся на имя Гиацинт, а ныне воистину «Достойный похвалы» и всеми уважаемый старший смотритель западного крыла. Не послал какого-нибудь расторопного мальчишку, сам пришел, понимая всю необычность и деликатность порученного. С одной стороны – неприлично, да, так никто из султанов никогда не поступал, уважая материнское горе и давая женщине время прийти в себя. Но с другой стороны – кто может оспорить султанский приказ, пусть даже и расходится он со стародавними установлениями? Никто, кроме Аллаха. И уж точно не достойный похвалы и всеми уважаемый старший смотритель западного крыла. Самое большее, что может он, – это самолично доставить султанский приказ осчастливленной избраннице. Своеобразное извинение, не напоказ, но внятное догадливым, ведь покои Кёсем, где нашла пристанище сначала отвергнутая фаворитка со своим маленьким сыном, а потом и безутешная мать, оплакивающая потерю, вовсе не относятся к западному крылу, а значит, и не входят в подведомственную ему территорию.

Ахмед прикрылся маской вежливой бесстрастности, но Хадидже видела его смущение и была благодарна. Не за себя – за Кёсем. Хотела уйти и подготовиться в другом месте, чтобы не осквернять обитель скорби, но Кёсем не пустила ее, сама начав отдавать распоряжения: баня, одежда, наведение красоты и прическа. Привычный ритуал, но столь странный здесь и сейчас… Хадидже постоянно ловила себя на мысли, что все это ей снится.

Да, конечно, под прозрачной рубашкой султанской избранницы невозможно ничего утаить, тем более оружие. Но ведь это и не нужно. Все знают, что последнее время Осман почти не расстается со своим кинжалом даже в опочивальне – тем самым, с янтарной рукоятью. Кёсем полагает, что именно этот кинжал переносит проклятье из поколения в поколение, не давая султанам Блистательной Порты слишком зажиться на этом свете. Она оправдывает Османа – он-де не виноват, виновато проклятье. Она по-прежнему продолжает его защищать и считать своим сыном, даже после убийства Мехмеда. Что ж, это выбор Кёсем.

Но не Хадидже.

Накраситься тоже помогла Кёсем – подчеркивая не столько красоту, сколько болезненность и усталость: более жесткие тени на веках, более широкая полоса под глазами, больше сепии в пудру, чтобы лицо казалось желтоватым и постаревшим, тени под скулы – и вот уже у вчерашней красавицы вид вполне изможденный и несчастный. Не сильно, нет, чтобы Осман не выгнал с порога, ужаснувшись, но чтобы и ни в коем случае не заподозрил неладного, обратив внимание на слишком цветущий и радостный вид горюющей. Тонкий баланс. Наверное, Хадидже сама бы с ним не справилась, перегнув или в одну, или в другую сторону, но Кёсем помогла, удержала, подправила. Из нее получилась бы отличная воздушная плясунья!

Стояла потом, смотрела в спину, хмурилась, как будто подозревала что-то, и Хадидже, которая, удаляясь по коридору, чувствовала ее взгляд между лопаток, хотелось обернуться или хотя бы передернуть плечами, чтобы сбросить его, словно надоедливое насекомое. Кёсем ничего не сказала Хадидже, просто смотрела вслед. А что тут скажешь? Любые слова лишние. Осман – султан, его слово закон, его желания священны. А то, что эти желания, словно весеннее половодье, день ото дня все больше выходят из берегов разумности… что ж, на все воля Аллаха. Наверное, такова общая участь всех правителей Блистательной Порты – рано или поздно утрачивать рассудок. Проклятье золотоволосой роксоланки, сколько поколений минуло, а оно не ослабевает!

Идя привычным путем по длинным дворцовым коридорам и переходам, Хадидже не позволяла себе мечтать. Да, есть крохотная вероятность, что Осману действительно надоели неумелые жены. Только ведь это ничего не значит. Последнее время Осман очень гневен и страшен, даже с бывшими приятелями и соратниками, а слуг так и вообще казнит за любой пустяк – вон недавно приказал запороть до смерти одного, чей вид показался ему недостаточно почтительным.

Может быть, жены тоже не очень почтительны? Может быть, Хадидже удастся ему угодить… И тогда, может быть, все пройдет наилучшим для Хадидже образом, султан останется доволен бывшей хасеки и вернет ей хотя бы малую часть своего расположения…

Нет, почему-то в такой исход сегодняшней ночи Хадидже совсем не верилось. Скорее уж ее позвали, чтобы лишний раз поглумиться, напомнить о скором изгнании. Кому нужны старые наложницы, когда есть молодые? Ну и жены, конечно… Или, возможно, это тонкая месть как раз таки именно жен и издеваться будут они – в присутствии Османа Хадидже не посмеет им ничего сделать, будет беспомощна, как…

Хадидже содрогнулась, не додумав, как кто именно. Да, это, пожалуй, самый страшный вариант – женщины умеют придумать куда более жестокие игры, которые и в голову не придут ни одному мужчине, будь он хоть трижды султан или трижды по тридцать три раза безумен! Что ж, в таком случае останется лишь быть покорной и послушной, низко склоняться перед волей султана, стараться ничем его не прогневить, ибо в гневе он страшен, а тогда точно не удастся не только свершить задуманное, но и попросту уцелеть…

– Мне жаль, что наш мальчик умер… Мне так жаль!

Осман прерывисто вздохнул, устраивая голову поудобнее на животе Хадидже. Но именно вздохнул, а не всхлипнул. Хадидже тоже вздохнула, задумчиво перебирая пальцами его волосы. Шепнула тихо:

– О, мой господин, тебе не стоит об этом печалиться… у тебя еще будут сыновья. Много сыновей…

Ко всему она была готова, когда шла сюда, – к издевательствам, унижениям, к тому, что ее используют и выбросят, как ненужную тряпку, приказав после бурной ночи любовных ласк немедленно покинуть гарем, – но не к тому, что Осман, как мальчишка, будет рыдать у нее на груди, оплакивая их погибшего сына. На какой-то миг ей даже показалось, что все еще можно вернуть и исправить, что все еще может быть хорошо…

Ну да. Кёсем тоже так думала.

И это стоило жизни ее старшему сыну.

– Я так тосковала, мой господин! Позволь же мне угодить тебе еще раз…

Конечно же, он позволил. И не раз. И даже не два. Только вот Хадидже более не чувствовала себя перчаткой. Вернее, нет, не так – перчаткой она ощущала себя по-прежнему, но Осман не был тем, кто достоин наполнить ее своими желаниями и волей. Больше не был. Что ж, значит, так решила богиня, а кто такая Хадидже, чтобы спорить с богиней?