Кёсем-султан. Дорога к власти - Ширин Мелек

Или с младенца.

В данном случае слова прозвучали как вопрос, но на них тоже необязательно было отвечать. Хотя возник соблазн произнести все вслух, назвать того, кого надлежало убить, его именем, упомянуть заодно, чей он сын… И посмотреть, как испуганно вскочит человек в зеленой чалме, как завертится он, заозирается в тревоге по сторонам, – хотя ведь некому здесь подсмотреть и тем более подслушать.

Да, возник соблазн. Но увечный янычар ему не поддался.

На самом-то деле ему приходилось убивать людей всякого возраста – и роста тоже. В том числе такого, как только что показал человек в зеленой чалме.

– Если так, то знай: тебе дана фетва! За этот поступок на тебе нет греха перед Аллахом, как и перед людьми…

Фетва. Ну да, фетва. Решение, которое может сформулировать лишь вероучитель высшего разряда. Полезное дело – фетва: даже сам великий султан Сулейман Кануни счел для себя обязательным обзавестись фетвой, когда, нарушая собственную клятву, отдал приказ о казни своего визиря и друга Ибрагим-паши…

А вот нынешнему султану не понадобилась фетва, чтобы казнить собственного единокровного брата. Впрочем, понадобилась бы – он и получил бы ее: оформленную по всем правилам, а не упомянутую устно.

– Смотри же, Туфангчи. Да, греха на тебе нет, а значит, и перед людскими законами ты чист, но тем, кто может встретиться тебе на пути, этого не объяснить. Поэтому на сей раз все должно произойти… тихо!

– Велика твоя мудрость, мой господин. – Тот, кого сейчас назвали Туфангчи, подал голос впервые с того мгновения, как вошел в тайную комнату. Маленькую комнату без окон, в неприметном здании, владельцев которого никто и никогда не свяжет с резиденцией Хаджи Мехмеда Эсадуллаха-эфенди, уже семь лет как удостоенного высокого звания шейх-уль-ислам. – Мои уши услышали, что сказал твой язык.

Поклонился и вышел.

Тихо, значит. А как же еще…

Только самая неслышимая тишина среди грохота и обитает. Когда объединят свои усилия Топхане, пушечный двор, и арсенал Джебхане, где хранятся пороховые заряды. Когда бронзовыми голосами взревут пушки и дружно подпоют им мортиры, салютуя на параде в честь триумфального возвращения султана с войны… С позорно проигранной войны…

Но тем пышнее должны быть знаменующие победу празднества и тем оглушительнее прогремят залпы!

…Опять приходил злой человек, что пахнет страшно. Не самый злой, другой. Но тоже страшно. Стоял далеко, смотрел. У него одна рука и то, что пахнет страшно и делает громко. Совсем громко. Громко по-другому. Так, что потом сразу тихо. Совсем-совсем тихо. Злая женщина не видит, она не умеет видеть. Только смотрит. А мамы нет. Хочется громко, чтобы увидела. Нельзя громко, надо тихо. Надо тихо, а хочется громко. Мокро в глазах, и очень хочется громко. Мокро в глазах можно, но надо тихо.

Громко по-другому. Везде. Очень громко! Так громко, что больно. И снова. И снова. Пахнет страшно. Злая женщина делает вверх-вниз, но еды не дает. Еды не хочется. Хочется тоже громко, но надо тихо, громко нельзя. Добрых больше нет. Только злые. Злые мужчины. Злые женщины. Самый злой совсем рядом. Когда злые – надо тихо. Даже когда они сами громко. И когда по-другому громко – тоже.

Плохо. Страшно. Хочется не здесь, но злая женщина здесь. Держит. Хочется громко, но надо тихо. Мама! Мамы нет. Есть только злые.

Есть злой мужчина. Не самый злой, другой, который тоже делает страшно. И у которого рука. И та штука, что делает громко по-другому. Он хочет сделать громко по-другому! Так громко, чтобы потом сразу тихо! Злая женщина не видит. Самый злой не видит. Другие злые тоже не видят, никто, никто! Почему? Надо не здесь! Не здесь! Надо громко! Громко! Чтобы увидели. Чтобы поняли – здесь нельзя! Не здесь! Здесь сейчас будет громко по-другому, чтобы потом сразу тихо, совсем-совсем тихо! Совсем-совсем тихо плохо! Как не дышать, если долго!

До чего же противный визг у этого ребенка! Отродье проклятой гяурки вблизи оказалось еще более мерзким, чем мельком и издали.

Не то чтобы Акиле прежде избегала встречаться со старшими сыновьями своего мужа, просто не видела в этом необходимости. Зачем? Они неважны, они дети иноземных наложниц, лишь притворяющихся правоверными, они никогда не станут наследниками. Они неопасны и неважны, как и их матери. Больше неопасны и неважны. Проигравшие, ошибки прошлого. А будущее за детьми настоящих правоверных жен – таких, как она сама и Айше. И тут кто первой родит султану сына-наследника, у той в руках и окажется своеобразная незримая государственная печать, символ власти, благословенный Аллахом ключ если не от всей Блистательной Порты, то от правящего ею султана точно. А ведь это, если подумать, одно и то же. Во всяком случае, так говорил папочка своей маленькой Рукийе, уже тогда прозванной Акиле за послушание и внимание к словам старших (как же она гордилась, когда во дворце Топкапы это прозвище родилось заново, хотя некому было принести его сюда из родительского дома!). А мамочка объясняла, что и как нужно делать, чтобы обязательно понести с первой же ночи, ведь неизвестно, когда будет вторая и не успеет ли за это время подсуетиться несносная Айше.

Не успела. До сих пор так и не успела, на этот счет можно не беспокоиться, рядом сидит, так и норовит острыми локтями да коленками в бок пихнуть. Вроде бы нечаянно. Это она от зависти, понятное дело. Даже и оборачиваться не надо, достаточно глаза скосить, сразу видно, что живот у нее плоский, словно к хребту прилипший. Не то что у Акиле, которой до срока осталось чуть больше месяца. Тяжелым шаром лежит на коленях, распирает длиннополый парадный кафтан алого шелка. Уже не надо и кушак под низ повязывать, чтобы видно было, – и так видно отлично. Только Акиле все равно подвязать именно так служанке велела, и даже не потому, что так легче ходить, просто хорошего не бывает слишком много. Пусть все видят, что скоро уже. Ох, скорей бы… хоть и почетная ноша, но до чего же тяжелая! В тенистом саду у фонтана еще ничего, во внутренних двориках можно одеваться по-домашнему, там нет посторонних, а от появлений на публике можно всегда уклониться, сославшись на плохое самочувствие, свойственное тягости.

Ну, почти всегда.

Сегодня вот не удалось.

Сегодня особый день – парад в честь победы. Хотя папочка и говорит, что никакой победы не было вовсе, причем настолько не было, что гяуры зримо убедились в слабости Высокой Порты и бездарности ее нынешнего султана, – но… Была там победа или не было, а парад все равно есть, и от него отвертеться не вышло. Сиди теперь в султанской ложе, чуть позади самого Османа, как и положено приличной правоверной жене, в душной толпе придворных, евнухов, служанок, кормилиц и Аллах знает кого еще. Задыхайся под парадными многослойными покрывалами и гордись тем, что их так много, – мы не какая-нибудь варварская Персия, где мужчины открыто пьют хмельную бузу и едят ежей, а даже самые знатные их жены ограничиваются лишь прозрачными легкомысленными накидками из газовой ткани, которые вовсе ничего не скрывают от нескромных взоров. Что с них взять: персиянки, одно слово! Дикарки, хуже гяурок. Они, наверное, и ног-то своих не скрывают! Нет, Акиле не из таких, ноги ее, как и завещал Пророк, прикрыты четырьмя слоями одежд: нижние шальвары, верхние парадные и два кафтана – нижний желтого шелка и верхний алого, длиннополый и с разрезами. А еще рубаха, чьи расшитые золотыми и серебряными узорами рукава далеко выступают из широких рукавов обоих кафтанов. Ну и, конечно, праздничная марама – головная накидка под шапочку. Ее верхнее полотнище закрывает лоб до самых бровей, нижнее же прикрывает шею и лицо до глаз, оставляя лишь узкую щелочку, чтобы уж точно ни один посторонний не увидел неположенного. А кроме того – верхняя вуаль, как же без нее: густая и черная, спускается от шапочки до укрытого нижним полотнищем марамы подбородка.