Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917 - Ян Кэмпбелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смерть скромного переселенческого чиновника Российской империи в ходе мятежа, охватившего Среднюю Азию в конце 1916 года, означала провал этой политики, с точки зрения казахов и других жителей региона, чьи земли были отчуждены и переданы славянским поселенцам. Несмотря на систему норм и другие правовые гарантии, переселение нарушило традиционный уклад жизни: нет ничего хорошего в том, чтобы оказаться объектом технократических изменений. Но чтобы по-настоящему понять, почему вспыхнуло это восстание и почему местная интеллигенция в массе своей отказалась поддерживать повстанцев, следует рассмотреть ряд политических решений, принятых царским правительством за предыдущее десятилетие.
Реформы, последовавшие за революцией 1905 года, в степи, как и везде, привели к тому, что надежды и чаяния сменились разочарованием. Созыв и быстрый роспуск двух представительных органов, первой и второй Государственных дум, за которым последовал столыпинский третьеиюньский переворот 1907 года, показал, что эффективное представительное правление несовместимо с самодержавием, по крайней мере, в понимании Николая II. Аграрные реформы П. А. Столыпина, продолжавшие дело, начатое С. Ю. Витте, способствовали индивидуализации землепользования и масштабному переселению крестьян на восток от Урала, в том числе в степные районы. Эти два пункта столыпинских реформ были направлены на поворот сельскохозяйственного производства в сторону рынка и повышение продуктивности земель, пропадавших впустую из-за бездумного следования традиционным формам хозяйствования. Они вызвали широкий спектр критических откликов со стороны политиков, интеллектуалов и простых людей, которых они затронули больше всего. Когда оказалось, что знаменитые столыпинские «20 лет покоя внутреннего и внешнего» так и не наступили, рухнула и надежда на спасение династии Романовых.
В частности, в Казахской степи проблемы земли и представительства во власти были глубоко связаны. Хотя имелись и другие проблемы (включая «женский вопрос» и обсуждение статуса мусульманских институтов), не будет преувеличением сказать, что это были две ключевые темы казахскоязычной прессы почти за весь дореволюционный период ее существования. В сознании большинства на первом плане, конечно же, стояла земельная проблема, поднятая переселением и его последствиями, но она оказалась неотделимой от вопроса о политических полномочиях. Эта взаимосвязь была следствием избирательного закона от 3 июня 1907 года. Надолго превратив Думу в еще более консервативный, националистический и послушный репрезентативный орган, закон не дал степным и среднеазиатским губерниям даже символического представительства[470]. Конечно, то, что законы, позволявшие расширить и ускорить переселение крестьян, обсуждались и принимались в отсутствие представителей степи, не имевших возможности даже высказать свое мнение, было раздражающим фактором. Но в то же время это стало удобной риторической дубинкой, которой можно было колотить непопулярное правительство, – такой же, как лозунг «Нет налогам без представительства»[471] более ста лет тому назад на другом конце мира. Однако дело не ограничивалось гневными речами бесправного населения, звучавшими на языке, понятном мало кому из прочих подданных империи. Проблема порой поднималась и в Думе, устами тех немногих депутатов, которые еще сочувствовали делам казахов, как видно из горячей перепалки во время обсуждения бюджета Переселенческого управления:
X а с-М а м е д о в: И вот, во имя справедливости, вековых прав киргизского населения на земли и гуманности должно быть немедленно приостановлено переселенческое движение в Киргизию.
Березовский: Этого никогда не будет.
X а с-М а м е д о в: Вам это легко говорить, решая судьбу киргизского населения, которое даже лишено представительства своего в Государственной думе[472].
Однако связь между переселением и представительством существовала не только на словах. Корпус знаний о степи и ее жителях, собранный за предыдущие 70 лет и с особой готовностью дополнявшийся русскими учеными и чиновниками на рубеже веков, сыграл решающую роль как в дебатах о переселении, так и в вопросе политического представительства. Во многих отношениях эта роль была опосредованной. Делая выводы о степной среде и о том, какая часть региона была действительно лишней для нужд кочевников, статистика переселения, несмотря на присущий ей налет эмпирической строгости, предлагала царским чиновникам ряд альтернативных решений. Данные о почве и климате степи, казалось бы объективные, могли быть использованы – правильно или неправильно – в поддержку целого ряда аргументов о том, как должно проводиться переселение. Эволюционистское понимание кочевого скотоводства как низшей ступени цивилизации, через которую обязательно проходят все народы, столкнулось в дискуссиях о цивилизационных склонностях казахов с географическим детерминизмом. Соперничающие между собой направления мысли об исламе и его совместимости с империей, где династические и национальные принципы становилось все труднее отделять друг от друга, только осложняли картину.
С точки зрения казахов, как простых людей, так и интеллигенции, ключевые лица, принимавшие решения в Российской империи между 1905 и 1917 годами, во всех этих спорах сделали неправильный выбор. За десятилетия прямого имперского правления казахи как будто сумели выработать стратегию сопротивления: нужно было доказать бывшим собеседникам, что те ошибаются, что казахи, с одной стороны, прекрасно цивилизуемы, а с другой – уже стоят на уровне, достойном политического представительства. Однако на сей раз ожидания этих промежуточных фигур не оправдались. Переселение было слишком важно для экономической модернизации Российской империи и решения «аграрного вопроса» европейской России, чтобы его можно было отложить или обуздать. После того как Николай II обжегся на первых двух Думах, он стал ценить политическую стабильность, а для ее достижения требовался небольшой, надежный электорат, с которым не возникло бы проблем в трудные времена. Наличие представителей, которые говорили бы о проблемах собственного региона без гарантии, что кто-либо захочет их слушать, могло лишь дестабилизровать ситуацию.
Во всей Российской империи катастрофа Первой мировой войны – колоссальная нагрузка на людей, управление и материальные ресурсы – стала проверкой на прочность для много лет буксовавших реформ и нерегулярных попыток договориться с развивавшимся гражданским обществом. Оглядываясь назад, можно с уверенностью сказать: совершенно ясно, что политика Романовых этой проверки не выдержала. Однако конкретный случай ее провала в бесправных провинциях Средней Азии следует рассматривать как явление, в основе своей эпистемологическое. 25 июня 1916 года Николай II повелел привлечь тысячи инородцев мужского пола от 19 до 43 лет к работам в тылу императорской армии. Он поступил так, несмотря на разумные предостережения казахских посредников и без какого-либо упоминания о quid pro quo («услуга за услугу») в вопросах прав
