Век Людовика XIV. История европейской цивилизации во времена Паскаля, Мольера, Кромвеля, Мильтона, Петра Великого, Ньютона и Спинозы: 1648—1715 гг. - Уильям Джеймс Дюрант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Некоторые животные, мужские и женские особи, вызванные лагерем, черные, синюшные и полностью окрашенные в солнечный цвет, привязаны к земле, которую они покрывают и о которой они помнят с непобедимым опиниатром; У них есть как бы членораздельный голос, и когда они поднимаются на ноги, у них виднеется человеческое лицо; в общем, они - люди.*
Эта страница остается классическим местом в классической эпохе Франции.
X. ДЛЯ ПОЛНОЙ МЕРЫ
Неужели теперь, обессилев, мы будем трусливо собирать в приложение некоторых бессмертных, которые начинают умирать?
Это Жан Шапелен, который помог организовать Французскую академию и считался в свое время (1595-1674) величайшим поэтом Франции. Есть Жан Батист Руссо, который писал забытые стихи, но такие язвительные эпиграммы, что его изгнали из Франции (1712) за клевету на характер. Почти все дворяне, занимавшиеся политикой, писали мемуары; мы видели мемуары де Реца и Ларошфуко, позже мы перейдем к мемуарам Сен-Симона; только рядом с ними находятся три тома, в которых госпожа де Моттевиль с очаровательной скромностью описала свои двадцать два года при дворе Анны Австрийской. Отметим, что она соглашалась с Ларошфуко: "Тяжелый опыт фиктивной дружбы людей заставил меня поверить, что в этом мире нет ничего столь редкого, как честность или доброе сердце, способное на благодарность". 105 Она была такой редкостью.
Роже де Рабутен, граф де Бюсси, добился скандального успеха благодаря своей "Истории галльских любовников" (1665), в которой описывались связи его современников под видом древних галлов. Король, рассердившись за язвительную реплику на сайте мадам Генриетты, отправил его в Бастилию. Через год его выпустили с условием, что он удалится в свое поместье; там он до конца своих дней писал свои оживленные "Мемуары". Еще более недостоверны "Истории", в которых Таллеман де Рео рисовал злобные виньетки о знаменитостях в литературе и делах. Клод Флери с его добросовестной "Историей экклезиастики" (1691) и Себастьен де Тиллемон с его "Историей императоров" (1690f) и шестнадцатитомными "Мемуарами для обслуживания истории экклезиастики шести первых веков" (1693) кропотливо и невольно расчищали пустыню для "Упадка и падения Римской империи" Гиббона (1776f.).
И, наконец, Шарль де Маркетель, сеньор де Сент-Эвремон. Он был самым любезным из тех esprits forts, которые шокировали католиков и гугенотов, иезуитов и янсенистов, подвергая сомнению основные доктрины их общей веры. Авантюрная военная карьера вела его к маршальскому жезлу, когда он впал в немилость как друг Фуке и критик Мазарина. Узнав, что его планируют арестовать, он бежал в Голландию, а затем (в 1662 году) в Англию. Его прекрасные манеры и скептическое остроумие сделали его любимцем в лондонском салоне Гортензии Манчини, а также при дворе Карла II. Как маршал д'Окенкур в одном из его самых веселых диалогов, 106 он больше всего любил войну, потом - женщин, в третью очередь - философию. Испробовав все прелести Монтеня и изучив Эпикура вместе с Гассенди, он пришел к выводу вместе со злобным греком, что чувственные удовольствия хороши, но интеллектуальные лучше, и что мы должны так же мало заботиться о богах, как они, кажется, заботятся о нас. Хорошо питаться и хорошо писать казалось ему разумным сочетанием. В 1666 году он снова посетил Голландию, встретился со Спинозой и был глубоко впечатлен христианской жизнью еврея-пантеиста. 107 Пенсия от английского правительства, добавленная к спасенным остаткам его состояния, позволила ему написать длинный ряд мелких работ, все в стиле воздушного изящества, который разделял формирующийся Вольтер. Его "Рефлексии по поводу разнообразных характеров римского народа" помогли Монтескье, а его переписка с Нинон де Ленкло стала частью аромата, пропитавшего французские письма. Достигнув пятидесяти восьми лет и не подозревая, что у него впереди еще тридцать два года жизни, он назвал себя непоправимо немощным. "Без философии месье Декарта, которая гласит: "Я мыслю, следовательно, я существую", я едва ли мог бы считать себя существующим; вот и вся польза, которую я получил от изучения этого знаменитого человека". 108 По продолжительности жизни он почти соперничал с Фонтенелем, умершим в 1703 году в возрасте девяноста лет, и добился редкой для француза чести быть похороненным в Вестминстерском аббатстве.
"Через несколько веков, - писал Фридрих Великий Вольтеру, - они будут переводить хороших авторов времен Людовика XIV так же, как мы переводим авторов эпохи Перикла и Августа". 109 Задолго до смерти короля многие французы уже сравнивали искусство и литературу его царствования с лучшими образцами древности. В 1687 году Шарль Перро (брат Клода Перро, спроектировавшего восточный фасад Лувра) прочитал во Французской академии поэму "Век Людовика Великого", в которой он ставил свое время выше любого периода в истории Греции или Рима. Хотя Перро включил Буало в число современников, которых он считал выше своих классических аналогов, старый критик встал на защиту античности и заявил Академии, что стыдно слушать такую чепуху. Расин попытался затушить огонь, притворившись, что Перро шутит, 110 Но Перро чувствовал, что его слова приносят доход. Он вернулся к битве в 1688 году с "Параллелями древних и современных", длинным, но живым диалогом, отстаивающим превосходство современных людей в архитектуре, живописи, ораторском искусстве и поэзии - за исключением "Энеиды", которую он считал прекраснее "Илиады", "Одиссеи" или любого другого эпоса. Фонтенель блестяще поддержал его, но Ла Брюйер, Лафонтен и Фенелон встали на сторону Буало.
Это была здоровая ссора; она ознаменовала конец христианской и средневековой теории вырождения, а также смирения Ренессанса и гуманизма перед античной поэзией, философией и искусством. По общему мнению, наука продвинулась дальше, чем Греция
