Радио Мартын - Филипп Викторович Дзядко

историй за те дни и недели, что я провел с изумрудными людьми. Путая следы, бегая переулками, меняя троллейбусы, ежеминутно оглядываясь, я почти каждый день приходил в квартиру на бывшем Гоголевском. Чем-то она была похожа на дом Адама из «Выживут только любовники» – никогда не знаешь, что там можно найти. В этом мире у меня появилось свое место: я притащил на Радио папки с письмами и английский транзистор, который мне подарил Ревич.

Мы делали миллиард странных вещей. И они постепенно переставали мне казаться странными. Однажды молчаливый Бобэоби мрачно дал мне скотч и рулон бумаги и сказал: «Пошли работать», и мы полночи развешивали желтые плакаты с цитатами из «Трех толстяков», стихов Гуголева и «Романа о Лисе», а в другой день писали зеленой краской на стенах («Было бы прекрасно, но не было»).

Но «менять улицу», как он это называл, больше всех любил именно Баобаб. Мы еще не раз ходили с ним пилить заборы и шлагбаумы: однажды меня чуть не поймали росгвардейцы, но я вывернулся и оставил им свой плащ с тканым носовым платком, камнями и несколькими письмами.

Вот Баобаб караулит у загсов пары и кричит: «Ведь я люблю тебя!» или «Не выходи за него, не совершай ошибку!» Вот он влетает в кадры целующихся на Красной площади и портит им фотографии (его почти всякий раз били, конечно), вот срывает георгиевские ленточки с прохожих. Или создает мнимые очереди у продуктовых: хотя очереди были запрещены, люди выстраивались за Баобабом у магазинов в ожидании неизвестно чего. Или внезапно останавливается посреди улицы и, собирая толпу, читает короткие – пока не появятся гвардейцы – лекции о вреде радиоточки и о космосе, объясняет, что только новые планеты дают шанс на выживание человечеству.

Как-то раз он потащил меня в единственный городской книжный. Сперва в отдел «Сталиниада». Мы провели там почти весь день: в каждую книгу – от брошюры «Добрый храбрый генсек: пособие для дошкольников» до монографии «Реформатор будущего и его наследники» – он вкладывал и мне велел вкладывать заранее распечатанные листочки.

«Герцен Андрей Иванович, 51 год. Артель “Молот”, завхоз. Расстрелян 18 октября 1938 года. В годы Большого террора в СССР по политическим мотивам было расстреляно более 700 тысяч человек».

«Евремяйнен Иван Иванович, 39 лет. Заправщик паровозного депо ст. Ленинград Финляндской линии Окт. ж. д. Расстрелян 27 ноября 1937 года. В годы Большого террора в СССР по политическим мотивам было расстреляно более 700 тысяч человек».

«Пшеницын Николай Иванович, 1903 года рождения, место рождения – г. Камышлов. Работал – Кировградский медеплавильный завод, военизированная охрана, начальник караула. Арестован 4 июня 1937 г. Осужден 22 сентября 1937 г. Расстрелян 26 сентября 1937 г. В годы Большого террора в СССР по политическим мотивам было расстреляно более 700 тысяч человек».

«Попандопуло Панайот Георгиевич, 52 года, колхозник. Расстрелян 13 ноября 1938 года. В годы Большого террора в СССР по политическим мотивам было расстреляно более 700 тысяч человек».

«Сумишевский Станислав Францевич, 24 года. Работал плотником в леспромхозе. Расстрелян 1 июня 1938 года. В годы Большого террора в СССР по политическим мотивам было расстреляно более 700 тысяч человек».

И так – весь день.

Когда магазин уже закрывался, мы забежали в отдел детективов. Баобаб, объяснив, что детективы ненавидит и не хочет, чтобы люди тратили на них время, стал и в эти книги вкладывать записочки.

– Пиши: «Убийца – мистер Эркерт, кузен убитого». А здесь пиши: «Рассказчик». Здесь: «Это констебль».

Я детективы любил, и когда он отворачивался, почти все записки из книг вынимал.

Напоследок, по просьбе Ана, Баобаб подложил на полки найденные на помойке Библию и «Возвращение в Брайдсхед» – «что, впрочем, одно и то же».

А как-то ночью мы обновили названия улиц: развесили десяток новых табличек в старом дизайне. Так они провисели почти сутки. Мы создали улицу Аронзона, Балтрушайтиса и Эйнхарда и даже попали в упоминание на «России всегда»: там решили, что это официальная развеска.

Об этом мы рассказывали на «Радио NN». Но в эфир эти истории попадали редко, несмотря на все наши с Клотильдой старания.

Мы с ней искали пути взлома – как прорваться в отлично защищенную систему госрадио. Подключаться к радиоточкам «России всегда» даже не пытались. Впрочем, нам все чаще и на все более долгое время удавалось влезать в эфиры развлекательных станций. Однажды это случилось, когда я читал письмо, другой раз прорвалась моя запись рассказа Ревича о блокаде и парочка других разговоров с моего диктофона.

Несколько раз я помогал Бобэоби составлять списки тех, кого убивали в тюрьмах. Раньше это делал Володя. Но у Бобэоби и Ана тоже были люди, которые сообщали нам эти имена и истории. И мы давали их в эфир.

О Радио в городе говорили всё чаще, шепотом обсуждая, что за могучая сила стоит за ним. И теперь уже я тихонько смеялся в кулак от того, что знал, кто эта могучая сила на самом деле. И все больше появлялось в городе значков с зеленой змейкой – сперва они были на плакатах Бобэоби вместо подписи, а затем уже без нашей помощи переползли на стены. А как-то я видел мальчика, который привязывал изумрудную ленту к поручню в троллейбусе.

3.71

Несколько раз я помогал Бобэоби собирать новости, которые не рассказывают по официальным каналам: мы составляли списки тех, кого пытали и убивали в тюрьмах. Я спросил Бобэоби и Ана, зачем они собирают эти списки и почему пытаются прорваться с ними в эфир.

– Люди должны все это узнать, опознать УУУУ – уровень урона, утрат и ужаса. Понять, что у них нет дела более важного, чем сказать: «Я не хочу выживать, а хочу жить» и «Я больше единицы». Они вернут себе жалость и доблесть. Они утратят страх. Мы хотим пробиться к самому важному в себе и в них.

– Вы думаете, что это вообще случится?

– Мы не знаем.

– А когда это случится?

– В любое мгновение. Прямо сейчас, например.

– Но почему?

– Потому что ты будишь сострадание. И люди, которые думают, что им всего хватает, вдруг чувствуют.

– Что?

– Всё. Например, что им ничего не хватает. Мы говорим с их чувством.

– Заговор чувств!

– Да. Читай письма, читай с чувством.

И я читал.

1.34

5 августа 1915

Дорогие мама и папа, прошлое письмо я написал Вам под впечатлением того, что попал в гарнизон, теперь уже взорванной крепости, но тогда говорили о возможности осады ее и я счел нужным приготовиться ко всему.

Теперь я снова нахожусь в полевых войсках. С 4