Радио Мартын - Филипп Викторович Дзядко

бегу только под “Людмилу”», – объяснил он позже. Из моего рта: ААААААААА. ГРРЗЖСК. АААААААА. Вижу: из окон высовываются люди. Вижу: пила впивается в металл, еще немного – и все обвалится. Чувствую: мерзкий запах. ГРРЗЖСК, АААААААА, ГРРЗЖСК, АААААААА. Все продолжается секунд пять, миллион лет. Грохот: забор падает на землю.

Вижу: со стороны улицы бегут черные фигуры.

Баобаб выключает музыку, и я слышу:

– Гвардейцы! Бежим!

Здравствуй, ночь Людмила,

Где тебя носило, где беда бродила,

Я б тебя убила, твою мать, Людмила!

За нами бегут пять, нет, семь, нет, двадцать семь человек, их черные сапоги блестят на солнце, их черные каски блестят на солнце, их значки на груди блестят на солнце, их черная форма поглощает свет.

– Гвардейцы ебаные!

Я падаю, кричу, Баобаб оглядывается, видит меня, возвращается, хватает меня своей огромной рукой и забрасывает на плечо. Мы бежим через детские площадки, меня хлещут по лицу ветки, полные желтыми листьями. Я абсолютно счастлив.

– Оторвались.

Помолчали.

Еще помолчали.

Мы сидим в грязном коллекторе, в который нырнули, когда Баобаб одним движением сковырнул, как болячку на коленке, люк на повороте с бывшего Спиридоньевского к бывшей Бронной.

– Объегорили гадов, черных людоедов, а могли бы сгореть с концами. Лучше в говне, чем с говном. Ты как?

– Идеально.

– Вот так.

Помолчали. Еще помолчали.

Недавно его встретил я,

Он мне родня по юности.

Смотрели, ухмылялися,

Да стукали в две рюмочки.

Ну, как живешь? – Не спрашивай…

Всем миром правит добрая,

Хорошая, чуть вздорная,

Но мне уже не страшная…

Белая река, капли о былом.

Помолчали. Еще помолчали.

Помолчали. Еще помолчали.

– Но слова же говно?

– Пошел ты на хуй.

Помолчали. Еще помолчали.

– Музыка решает тут. Она и слова меняет. Понял?

– Да, согласен.

– Вот так.

Помолчали. Еще помолчали.

– А рэп уважаешь? Сейчас поставлю.

– Я рэп как-то не очень…

– Ну ты дикий.

– Плохие воспоминания.

– Да ты настоящий рэп не слышал.

Помолчали. Еще помолчали.

– Ты оценил? Бесщеточный двигатель. Аккумуляторная цепь. Вес – всего три с половиной. Пушок.

– Шаг ноль триста семьдесят пять?

– Ни хера ж себе. Ты откуда знаешь?

– Я все считаю же.

Помолчали. Еще помолчали.

– Нормальный ты чувак, извини, что я на тебя так ощетинился при знакомстве. Я просто ходячий комок нервов. Нервная организация. К безопасности суровые требования. Я всю дорогу думаю, что сейчас этот кайф закончится, они же нас боятся и хотят загасить. Как все, что движется. Они же детей мочат, а нас тем более. Это не может долго продолжаться. Я имею в виду, мы не можем долго продолжаться. Съедят. Сам понимаешь. Я не сразу увидел, что ты крепкий. Хорошая пила, да?

– Да.

Помолчали. Еще помолчали.

– Зачем ты это делаешь?

– Что? Я же выключил уже. Сними наушники.

– Нет, я про заборы и шлагбаумы. Зачем мы пилили заборы? Это же опасно.

– Я их ненавижу. Они убили город. Они говорят: это мое, тебе туда нельзя, тут ты, а тут я, и это мое. Москва не про это была. Они говорят: не пройдешь. Я вырос во дворах. Дом стоит, свет горит. Теперь все закрыто. Я это ломаю. Я говорю им: откройте границы, пустите, верните мои проходные дворы. Если зима – должен быть снег, а если лето – должно быть солнце. И я надеюсь, что мы еще не совсем про это забыли. Нам нет никакого дела до черных и белых, просто не мешайте нам.

– Кому ты это говоришь?

– Кому? Тебе, ты все-таки со слухом не очень, да?

– Да нет, кому ты это про дворы своей пилой говоришь?

– Кому! Всем им говорю.

– Думаешь, тебя понимают? Ты же просто хулиган с электропилой.

– Бля. Ну никому не говорю, себе говорю. Потом мне звук пилы нравится, мне по кайфу.

– А зачем мы вдвоем один шлагбаум пилили?

Помолчали.

Еще помолчали.

– Когда я тебя первый раз увидел, ты про обволакивание и экзопланеты рассказывал, я не очень уловил.

– Да и я ничего не понимаю в этом. Книжку одну прочитал, интересно стало, что есть жизнь в других галактиках. Надеюсь на это. Нас же кто-то должен слышать, кто-то нам сигналы подает, на нашу частоту пытается настроиться. Как мы – на частоты чужих радио.

Помолчали. Еще помолчали.

– Моего друга судили. Сережа Перов. Хитровские дворы. Ты слышал, наверное, дело о последнем митинге, когда школьники вышли и их посадили, человек пятьсот, в колонию, навсегда типа. Тогда же мы в суды все ходили. Я кинул объяву – еще интернет был не совсем загашенный, – кто близнецы и тройняшки, приходите к Замоскворецкому суду с паспортами. И пришло человек пятьдесят. Я сам сперва решил, что всё, белочка, перебрал с «Царской». Все они через одного проходили мимо охраны и показывали паспорт. Сперва охрана охуевала – типа они же только что этого пропустили, а он вот опять. А когда в зал прошли, копипаст, уже все – следаки, судьи, прокуроры эти – просто ебу дали. Ну и наши ребята в клетке, пока не просекли, что это привет с воли. Про нас тогда все говорили: акция «Где-то мы это уже видели». Не слышал?

– Я вот на митинги всякие, в суды не ходил.

– А чего так? Нравилось все?

– Нет, не нравилось, только смысл какой? И потом опасно, а ради чего – непонятно было.

– Да-да, знаем такое. Родители?

– Что родители?

– Я говорю, родители не пускали?

– Да умерли они, не в них дело. Так, не ходил я.

– Ясно, теперь вот, считай, отрабатываешь, когда поздно. Короче, неважно. И значит, акция «Где-то мы это уже видели». В смысле, что повторение пиздеца советского, ну и безумие такое создать, поломать бетонную эту рутину. Тогда я еще думал: всем покажу безумие и все очнутся – такие, как ты. Думал, торкнет всех. А потом, когда повязали этих близняшек на тридцать суток и меня с ними, а ребят закрыли, считай, на пожизненное, а никто из взрослых не вышел, только в фейсбуке аватарки поменяли, я понял, что игры – всё, что никому ничего не объяснишь. И месяца три просто на диване лежал у Лиды, то есть Люды. Пока она меня не выгнала. Я тогда стал жить в подвале бывшего дома Горького, у Шехтеля, тут рядом. Чуть не сдох, меня там Володя нашел и на Гоголя привел. Такая ситуация.

– Ты очень быстро говоришь.

– По-другому не умею.

Еще помолчали.

Он сказал:

– Теперь вот сидим в канализации. Закон притяжения.

Помолчали. Потом он поставил «Летели облака».

– Ты не ссы, это мой любимый схрон, тут верняк. Качнись немного, не, вправо, вправо.