Шеломянь - Олег Аксеничев

– Я уже слышал разговоры о бесславии.

– А о гибели? Гибели всего, и живого, и неживого?! Из созидателей боги так легко становятся разрушителями… Не гневи неведомого бога, пускай небожители сами договорятся о грядущем миропорядке!

– Что же прикажешь делать людям, пока боги держат совет? Просто ждать?

– Да. Ждать. Покориться.

– Князя ли слышу? Склонить шею и ждать смертельного удара, забыв, что в руках меч?!

– Силы человека рядом с божественным могуществом – что соломина против боевого топора! Одумайся!

– Одуматься? Как? Примирившись, что ты – только червь для богов? Так их давят, червей, особенно когда те лезут из земли наружу, позабыв свое место. Давят, испытывая не сострадание, брезгливость… Мне ли жалеть мир, где человек презираем? Оставь меня, князь, и смирись – у вас, мертвых, нет надо мной власти!

– Посмотрим!

Князь Черный обнажил меч. Миронег никогда не видел подобного клинка, черного, как ночь, и острого, как язык клеветника. Меч князя вспорол воздух, словно тонкую занавесь, и устремился к шее хранильника. Миронег отпрянул, выхватил меч из ножен и ответил ударом на удар. Раздался необычный звук, точно сталь встретилась не с металлом, а плашмя ударила по воде или же острием – по живому. Меч Миронега словно прилип к княжескому клинку, и пришлось рвануть посильнее, чтобы вернуть ему подвижность.

С началом боя Миронег запел, сначала негромко, но с каждым ударом все возвышая и возвышая голос. Князь Черный вспомнил, что слышал когда-то давно язык, на котором пелась песня, но какой народ говорил на нем – осталось в забвении. Продолжая песню, Миронег пытался еще и танцевать, нелепо подпрыгивая на месте, совершая ритмичные, но такие опасные в рукопашном бою движения руками. Несколько раз князь Черный был готов уже перерубить шею хранильника или располовинить его от плеча до пояса, но везение или судьба хранили Миронега, в последний момент выводя из-под удара.

Призрак против безумца, мертвец против скомороха.

Сколько продолжалась эта схватка – неведомо. Но случилось неизбежное: после очередного танцевального па Миронег открыл грудь, неосторожно отведя меч в сторону. Князь Черный зашипел от радости и направил острие клинка вперед, чтобы покончить со строптивым колдуном. Но тело, такое послушное не только в жизни, но и после смерти, отказалось повиноваться, застыв с нелепо и смешно вытянутой вперед рукой.

– У вас нет надо мной власти, – шумно дыша, повторил Миронег. – Убить тебя, князь, я не могу. Нет, не жалею, просто дважды не умирают… Но сковать твое тело мне под силу. Не переживай, в твоем мире много колдунов, они знают, как снять заклятие. Сейчас же – сгинь из нашего мира и помни о том, что я не слуга мертвым!

– Ты нам с этого часа враг, – успел проговорить князь Черный, прежде чем растаял в тени кургана. – Помяни меня, не будет благополучной дороги ни тебе, ни твоим спутникам. Жди знамений, хранильник, и да устрашат они тебя!

Миронег продел левую ногу в стремя, сел в седло и повел коня прямо на растянутую спереди сеть. Ее охраняли несколько воинов, облаченных в старинные, еще варяжские кольчуги и шлемы. Перед собой воины угрожающе выставили тяжелые боевые топоры.

– Прочь, – тихо и без угрозы сказал Миронег. – Вас нет!

Хранильник взмахнул амулетом, извлеченным из поясной калиты, и сгинуло наваждение. Пропала, как не была, сеть, рассыпались прямо под копыта коня Миронега пожелтевшие от старости человеческие кости, припорошенные ржавой пылью сгнившего давно оружия. Из-под конского копыта откатился потревоженный щербатый череп, с ненавистью уставившийся в спину лекаря.

Когда Миронег отъехал от курганов, то заметил торопящихся к нему вооруженных всадников. То были дружинники из сторожи князя рыльского. Сам князь Святослав с насмешкой поглядывал на лекаря.

– Про то, что можно заблудиться в трех соснах, я слышал, – сказал князь. – Но первый раз вижу, как полдня ищут дорогу меж двух курганов. Что, лекарь, конь захромал, или, – Святослав Ольгович помотал ладонью в воздухе, – замечталось?..

Миронег, по обыкновению, только молча поклонился в ответ.

Вещие события происходили, бывало, помимо воли не только людей, но и богов. Бог Солнца Дажьбог за всю бесконечность своего существования так и не смог понять, отчего наступают дни, когда у него иссякают силы, и посреди светлого времени суток наступает ночь. Не понимал он также, отчего где-то солнечный лик пропадает вообще, а в иных местах – частично виден, похожий на опрокинутый лунный серп.

Но Дажьбог понимал, как знали населяющие землю люди, что солнечное затмение – предвестник беды. Богу было стыдно пугать людей, и утешало его только, что весть – это еще не сама беда, а кто предупрежден, тот, как известно, вооружен. Зря, что ли, человечество кормило тысячную армию предсказателей, совершенно бесполезных в обычной жизни, но незаменимых для толкования знамений.

Кружится в небесном эфире земной блин, вертится, словно пущенный ввысь рукой божественного дискобола. Незыблемо стоит в центре диска святой град Иерусалим, а вот лишенные опоры края земного блина полощутся по эфиру, причудливо заворачиваясь, так что наблюдатель извне, не обладающий хорошим зрением, примет диск за цилиндр или, еще смешнее, шар.

Сама Земля, изгибаясь, как лист на ветру, способна закрыть себе солнце. Нависнет там, в непостижимой выси, край диска, подобно карнизу, – вот вам и тень. Где погуще, где и так себе.

Сама Земля способна накликать беду всему живому. Ей же все равно.

Она неживая.

Кажется.

Ползет, ползет солнечный зайчик по поверхности земного диска. Все видит, все знает, обо всем молчит. И не наказывает.

Идеальное божество, если вдуматься.

Увидел зайчик и желтый череп, что продолжал недружелюбно щериться в сторону, куда уехал Миронег. Странный череп, старый, а солнышком не выбеленный, некрасивый. Зайчик притронулся к нему, но тотчас отпрыгнул обратно, такой неземной холод пропитал мертвую кость.

Видел зайчик и русский лагерь с суетящимися дружинниками, готовящимися к вечернему переходу. Хоть и Пасха еще не наступила, а солнышко грело прямо по-летнему. Дневная езда стала тяжелым испытанием для воинов, вынужденных не снимать доспехов, и их коней.

Все видел зайчик. Идеальный соглядатай, если вдуматься.

И черниговские ковуи, под прикрытием дубравы следившие за близкой границей Половецкого поля, были найдены неугомонным зайчиком, не отказавшим себе в удовольствии поползать немного по посеребренному переносью шлема боярина Ольстина Олексича.

А еще солнечный зайчик ласково погладил непокорные кудри Буй-Тура Всеволода, мчавшегося, низко склонившись над конской холкой, навстречу верным кметям. Князь давно скинул шлем в седельный мешок и наслаждался скачкой, посвистывая изредка, чтобы конь не перешел с галопа на рысь да дружинники за спиной не отставали.

Не только женщины, само солнце любило трубечского князя. За что вот только – ну ведь сова, одно слово, а птица эта – не из самых привлекательных?!

Близился вечер, хотя по весне он старался отложить свое наступление, галантно потеснившись перед обновленным после зимней спячки солнцем. Благочестивые прихожане в южнорусских городах готовились к вечерне. Небось не простые дни, страстная неделя! В дубраве у Донца дружинники в последний раз проверяли оружие и упряжь. Налетишь на половцев или на бродников, они покажут тебе и Страстную неделю, и гонения на всех святых великомучеников сразу, да еще от себя добавят от всей души и со всей силы.

– Тихо-то как, – сказал князь Игорь сыну, усаживаясь в седло. – Все замерло, как перед рассветом.

– Спокойно, – согласился князь путивльский. – Но хорошо ли это? Звери и птицы лучше нас опасность чуют…

– Для тебя сейчас главная опасность – невесте не понравиться, – сощурился Игорь Святославич.

– Что же ей надо, если уж Ольгович окажется плох?

– Колобичич, скажем, или Комнин… Мало ли знатных родов?

– Родов знатных много, но Ольговичи – одни!

Игорь Святославич покосился на сына, убедившись, что с шутками покончено, одобрительно потрепал его по плечу.

– Хоругви – вперед! – распорядился князь. – На переправу!

Вытягиваясь по двое-трое в ряд, дружинники потянулись к заранее изведанному броду через Малый Донец. Впереди, как и приказал Игорь Святославич, двигались знаменосцы, и шелковый сокол Ольговичей крылами осенял вышитый лик Спаса, широко открытыми глазами вглядывавшегося вперед, на пограничную реку.

Величаво двигались копейщики, и красные вымпелы, закрепленные на древках высоко над их головами, струились, точно вечно не просыхающая кровь поверженных врагов. Следом, неспешной рысью, пошли молодые воины-гридни в новых, еще не прошедших испытания сечей кольчугах, переливавшихся на солнце, или в кожаных лоснящихся при свете нагрудниках. Туда, к ровесникам, ускакал, спросив разрешение отца, юный князь Владимир, жених неведомой еще половецкой принцессы. Жених, первый год с гордостью ощупывавший редкий пушок, робко пробивавшийся над верхней губой.