Шеломянь - Олег Аксеничев

– Здрав ли ты, князь? – откликнулся колдун, и несколько измененная формула приветствия казалась издевкой или и вправду была таковой.

– Сгинь, – приказал князь. – Сгинь! На мне крест.

– На мне – нет, – показал распахнутый на груди халат араб.

Теперь Святослав точно знал, что происходящее было сном. Только во сне кто-то мог ослушаться воли киевского князя.

Это даже забавляло.

– Что тебе надо, колдун?

Любопытство князя было сродни детскому, и ничего постыдного в этом не было. Говорил же Христос: «Будьте как дети».

– Надо? Ничего, собственно. Просто остаться здесь, быть может…

– Оставайся, – согласился Святослав. – Отведай, что Бог послал.

Широким хлебосольным жестом князь указал на большой стол посреди изложницы, уставленный яствами и питием. Подумалось вдруг, откуда стол, ведь в Киеве не было ничего подобного ни в одной из комнат княжеского терема.

Вид ломящегося от блюд и кувшинов разнообразной формы и размеров стола пробудил у Святослава чувство голода. Нет, каково все-таки – голод во сне! Князь откинул покрывало и встал с лавки на пол, укрытый пушистым хорезмским ковром.

Покрывало?

Святослав Киевский был уверен, что вечером боярин Кочкарь укрыл его медвежьей шубой, но не этой толстой темной тканью, маслянисто отливающей в колдовском свете сна.

То была не просто ткань. То была паполома, покрывало, которым накрывали тело усопшего князя.

На Руси всегда верили в вещие сны, и Святослав Киевский взмолился, чтобы видение было забыто при пробуждении. Летописцы не раз уже отмечали на толстых листах пергамена знамения, предшествовавшие княжеским смертям, и Святославу совсем не хотелось пополнять этот список.

– Не нравится? – поинтересовался колдун, глазами указав на паполому.

– Тяжеловата, – откликнулся князь, решивший не обращать внимания на дерзкое обращение гостя из сна.

– Надгробная плита в склепе еще тяжелее. Привыкай, князь, не каждому доводится вот так, запросто, примерить собственный саван.

– Завидуешь? Помнится, ты просто сгорел в адском пламени. И пепел развеял февральский ветер. Где твой саван, колдун?

– У меня его нет, – безмятежно ответил Абдул. – Смерть – иное, чем думаете вы, люди. Мне она не страшна. Да, собственно, и не предназначена. Смерть – удел тварей Божьих. А я, возможно, и тварь, но иных, не ваших богов!

– Стоит ли так пренебрежительно отзываться о той, чье появление неизбежно?

– Нет неизбежного. Есть лишь предначертанное, а запись что – взял ножичек и соскреб с пергамена. Наши друзья в Царьграде называют это палимпсестом, не правда ли? Вынеси такой лист на яркое солнце, приглядись и заметишь навсегда прикипевшие к складкам и порам телячьей кожи побуревшие следы старых письмен. Так и смерть… Важно лишь, чтобы нашелся тот, кто вовремя возьмет ножичек и подчистит твой лист в книге судеб.

– Для тебя – нашелся?

– Как видишь, князь…

– Вижу ли? Все сон. А это – явь или морок?

– Все явь. И все – морок. И вино, которое ожидает нас в серебряном кувшине, тоже. Сейчас мы его выпьем, чувствуя аромат винограда и привкус брожения; и это – явь. Затем вино ударит нам в голову, в ушах зашумит, глаза подернет дымкой, конечности станут непослушными… Что это, как не морок?

– Софистика, может быть? Эллинский мудрец Сократ любил рассуждать таким образом. Правда, если помнишь, закончилось все гневом афинян и справедливым приговором. И болтливый язык Сократа обжег напиток из цикуты…

– Как же вы, властители, не любите тех, кто говорит поперек вашей воли! Эллин, отравленный полтора тысячелетия тому назад, вызывает у тебя, князь, такой всплеск злобы, словно все произошло вчера.

– У каждого времени свои Сократы.

– Мне бы твою уверенность…

Бесшумно, словно не по полу шел, а плыл над ним, колдун приблизился к столу и взял кувшин с вином. Щедрой рукой – чего скаредничать, свое, что ли? – он плеснул сладко пахнущую темную жидкость в два кубка, но явно не спешил потчевать Святослава.

Араб отвязал небольшой мешочек от тонкого, отливающего полированной сталью пояска, охватывавшего темный халат, собравшийся широкими складками. Через узкое горлышко Абдул Аль-Хазред извлек несколько кристалликов, отливавших в ровном свете сна рубиновым багрянцем. По три крупицы с легким всплеском упали в наполненные кубки, и князь Святослав невольно опустил глаза, разглядывая помутневшие от растворившегося вещества и расходящиеся по поверхности круги.

– Не яд, – ответил колдун на невысказанный вопрос.

– Что же тогда?

– Ясность. Истина. Горечь, возможно.

«Во многия знания – многия печали», – некстати припомнилось князю.

– Зачем это? – спросил он.

– Зачем знания? Хороший вопрос!

– Спрошу иначе: что, по твоему мнению, мне неведомо?

– Выпей, тогда и узнаешь. Ежели не боишься, разумеется…

Боишься…

Сон становился на редкость своенравным. Сгинувший год назад в сражении с Кончаком арабский колдун уже не первый раз откровенно оскорблял князя Святослава, не чувствуя почтения ни к сединам, ни к титулу. И киевский князь принимал такое общение как должное, словно соскучившись по откровенному собеседнику.

Без лишних слов князь взял кубок и пригубил вино, удивительно кислое, не похожее на густые фряжские напитки. Отставив кубок обратно на стол, Святослав отметил, как на глазах поменялся цвет вина – с темно-красного на синий, уксусный.

– Пророк Иса, которого вы почитаете как бога, обратил однажды воду в вино. Я, как видишь, пошел дальше и превратил вино в уксус. Время и Бог делают это за несколько недель, мне это удается быстрее.

– Ставишь себя выше Бога?

– Вашего – да!

– У тебя есть свой бог?

– Не бог. Боги! Их много, и они велики. И я счастлив, что стал их ближайшим слугой.

– Вот оно, человеческое… Быть счастливым оттого, что позволено стать рабом!

– Слугой!

– Богу не нужны слуги. Слуга подобен господину, только ниже по положению. Раб же – вещь, как этот кубок или стол. Нужно ли гордиться, уподобив себя неодушевленному предмету?

– А кто докажет, что душа существует? Может, кто-либо вернулся с того света? Из мира мертвых?

– Наш разговор и докажет. Что сон, как не путешествие души? Кто сейчас говорит и чувствует, если плоть спит?

– Пойми же, наконец! Происходящее с нами – не сон, иное! Согласись, что боль возможна только в яви, и уверься, что не спишь!

Абдул Аль-Хазред протянул князю Святославу взятый со стола небольшой нож с широким, резко сужающимся к острию лезвием.

– Боль убедит тебя, князь, – проговорил колдун, переводя безумные глаза с лезвия ножа на лицо Святослава. – Лучшее доказательство правоты – боль. Отсюда и пытки подозреваемых в преступлениях, и священные поединки обвиняемого с обвинителем. Отсюда все воинское искусство. Нет большего счастья для воина, чем лицезреть страдания поверженного противника. Припомни, Святослав, что ты испытывал, объезжая поле битвы после победы? Сострадание? Печаль? Или все-таки ощущение правоты?..

Легким, почти незаметным движением ладони араб полоснул лезвием ножа по княжескому запястью. Боль обожгла Святослава. К старости он стал острее чувствовать раны, даже, казалось, самые незначительные. Кровь, медлительно набухая, скапливалась на месте разреза, и первые капли готовы уже были сорваться и упасть на пол.

Боль была убедительной, и князь Святослав задумался о том, а сон ли все происходящее? С другой стороны, как поверить в мгновенное перемещение из Корачева в киевские палаты? Это еще невероятнее, чем чувствовать боль во сне. И Святослав решил, что продолжается наваждение или кошмар, не все ли равно, как это называть?

– Не место княжеской крови на грязных половицах, – прошелестел вкрадчивый голос арабского колдуна.

Абдул Аль-Хазред сорвал со стены висевший там колчан. По вышитому жемчужному узорочью несложно было определить его происхождение, явно чувствовались влияние и вкус Половецкого поля. Стряхнув на пол с треском рассыпавшиеся под ноги стрелы, колдун подставил под отяжелевшие кровяные капли распахнутый рот колчана, и глухой звук капели Святослав сравнил отчего-то с падением крышки саркофага.

– Помоги перевязать, – сказал киевский князь, отдернув руку.

– Перевязать? – удивился Аль-Хазред. – Что?

Запястье Святослава было целым и чистым. Не только шрама не было на руке, князю показалось, что и число старческих морщин несколько уменьшилось.

– Может, мы все-таки спим? – послышалось, или действительно в голосе араба слышалась издевка?!

Аль-Хазред перевернул колчан открытой частью книзу, и с громким перестуком на половицы посыпался крупный речной жемчуг. Казалось сначала, что не выдержали нитки, использованные когда-то неведомой степной вышивальщицей, но Святослав ясно разглядел, что жемчужины сыпались изнутри.

– Свернувшаяся кровь гниет, – заметил араб, – и разве справедливо, что единая судьба ждет кровь князя и холопа? Взгляни, не лучше ли, когда из капли благородной крови рождается жемчужина?