Покушение - Ганс Кирст

— А я лично, Глеземер, считаю выполнение данного вам приказа почетным и абсолютно правильным.

— Я не могу! — решительно заявил полковник Глеземер. Больше он ничего не мог объяснить собравшимся.

— Что ж, во всяком случае, он честно во всем признался, — сказал генерал-полковник Бек и добавил: — Я согласен на арест полковника Глеземера.

— Тем не менее известных осложнений вам не избежать, — напомнил генерал Ольбрихт.

Он взглянул на обер-лейтенанта Хефтена, и тот кивнул:

— Группа по задержанию готова осуществить арест.

— Я протестую! — заартачился было начальник училища.

— Ваш протест принимается и даже будет зафиксирован письменно, — заверил его генерал Ольбрихт. — При определенных обстоятельствах вы сможете сослаться на это.

Полковника Глеземера увели и посадили на четвертом этаже. Дом номер 11/13 по Бендлерштрассе постепенно превращался в лагерь для военнопленных. Там сидели под арестом пять генералов, эсэсовец Пиффрадер, а теперь еще полковник Глеземер.

Когда об эхом доложили Штауффенбергу, он без промедления приказал:

— Заместителю командира в Крампнице приступить к осуществлению плана «Валькирия». Поступать также во всех аналогичных случаях. Откажется где-либо командир — его должен немедленно заменить заместитель. Не может быть, чтобы в Германии не осталось честных людей!

Лейтенант Константин фон Бракведе встал на колени перед комодом, ухватился за его вычурные бронзовые ручки и выдвинул ящик. Он выдвигал его медленно, нерешительно. Бледно-желтые отблески заката падали на его напряженное, сосредоточенное лицо.

Портфель лежал замком вниз. Лейтенант приподнял его и хотел потянуть к себе, но портфель зацепился за какие-то листки бумаги величиной с почтовую открытку, и они выпали из комода. Константин схватил их и уже намеревался засунуть обратно в ящик, где лежали в беспорядке другие бумаги, набросанные туда почти до краев, но рука его замерла на полпути. Ему попались фотографии, на которых была изображена Элизабет в окружении известных ему лиц: рядом с ней стояли задумчивый Цезарь фон Хофаккер, серьезный Клаус фон Штауффенберг, улыбающийся брат Фриц и, кроме того, по-отечески добрый Бек и скучающий фон Мольтке.

«Она знает всех! — поразился Константин. — Но она никогда не говорила мне об этом. Почему?» С трудом он подыскал подходящие к случаю слова: «Это меня не касается!» — однако фотографии продолжали его интересовать. Помедлив, он все-таки положил их обратно, но заметил среди бумаг открытый конверт, который сразу узнал. Это было письмо, которое его брат передал с ним графине Ольденбург-Квентин. С тех пор прошло не более 24 часов.

Его пальцы сразу схватили конверт, тогда как лицо выражало нерешительность и всевозрастающее беспокойство. Наконец он вынул письмо из конверта и начал читать его, испытывая все большее возмущение: «Все зашло слишком далеко… Посылаю Вам портфель и моего брата… Попытайтесь сохранить и то и другое. Обеспечьте им безопасность… по меньшей мере на 24 часа… Вы знаете, как я Вам доверяю…»

Рука Константина опустилась. Листок упал на пол. Ему показалось, что все вокруг утратило свои краски: пол, на котором он стоял на коленях, письмо, которое лежало рядом с ним, свет медленно угасающего дня. Лейтенант ударил сжатыми кулаками по портфелю. Он упал и раскрылся.

На Бендлерштрассе генерал Ольбрихт собрал вокруг себя человек сорок офицеров и заявил:

— Это предприятие может развиваться самым непредвиденным образом. Я не считаю себя вправе сообщать вам все подробности, однако вы должны знать, господа, что решение вопроса может целиком зависеть от вас. Я полагаюсь на вас!

— Можете на нас рассчитывать! — воскликнул какой-то полковник.

Некоторые офицеры кивали, остальные стояли неподвижно и молчали. А Ольбрихт говорил и говорил…

— Вы должны немного отдохнуть, — обратился тем временем Гном к полковнику фон Штауффенбергу и протянул ему сигарету.

Клаус с готовностью взял ее. Это была последняя сигарета в его жизни.

— Вы не устали? — озабоченно спросил Леман. — Я слышал три телефонных разговора. Все больше и больше людей нам просто изменяют.

— Я уже привык к этому, — вздохнул Штауффенберг и, улыбаясь, добавил: — Это я предусмотрел заранее. Если бы все шло гладко, я, вероятно, чувствовал бы себя гораздо хуже.

Тем временем в соседней комнате генерал-полковник Бек по просьбе графа фон Бракведе попытался связаться с командующим группой армий «Север», но, к сожалению, не смог этого сделать.

— Он тоже изменил, — заключил Бек.

И граф фон Бракведе впервые потерял самообладание.

— Скотина! — воскликнул он.

Генерал-полковник Бек попросил всех собравшихся офицеров пройти к нему в кабинет и приготовить блокноты.

Он размеренно продиктовал приказ войскам группы армий «Север» подготовиться к отходу в Восточную Пруссию. Таким образом, первым приказом Бека войскам Восточного фронта был приказ об оставлении оккупированных областей, но осуществить его, к сожалению, не удалось.

— Время 19.30, — закончил Бек.

Это был единственный приказ, который он отдал в тот знаменательный для него день. И подписал он его не как генерал-полковник, а лишь как генерал. Пользоваться знаниями, присвоенными ему Гитлером, он считал предосудительным.

О чем тогда думал Бек — осталось неизвестным. Он не высказывал ни упреков, ни обид. Он только констатировал факты и расценивал их как исключительно неблагоприятные для заговорщиков.

— Старик держится как скала, — говорил фон Бракведе полковникам фон Штауффенбергу и Мерцу фон Квирнгейму.

Тем временем Леман занял место у телефона, а капитан сел на письменный стол командующего и продолжал:

— Он старается честно выполнить свой долг и напоминает мне благородного скакуна, который один смело бросается на стаю волков. И никто не открывает по этой сволочи огонь, чтобы помочь ему.

— С батальоном охраны связи больше нет, — сообщил Леман. — Это докладывает генерал фон Хазе, комендант Берлина.

— Значит, батальон охраны наконец-то приступил к выполнению поставленной задачи.

— Возможно, просто испортилась связь, — предположил ефрейтор Леман.

Но никто, даже Бракведе, не обратил внимания на замечание ефрейтора, поскольку в этот момент появился обер-лейтенант Хефтен и возбужденно прокричал:

— Наконец-то прибыл генерал-фельдмаршал фон Вицлебен!

— Это сделал я! — кричал скорчившийся на полу человек. — Я пристрелил его из пистолета! У меня не было выхода, я был вынужден это сделать. Подробностей я не знаю.

— Он не мог этого сделать! — утверждала графиня фон Ольденбург. — Он не покидал ночью нашей квартиры.

— Лучше не вмешивайтесь! — предостерегающе крикнул Йодлер. — Это вас не касается! Или, может, это ваш еврей?

Фогльброннер улыбался. Все развивалось так, как он предполагал. Человек, корчившийся на полу, был уже полутрупом и на любой вопрос давал такой ответ, который нужен был ему, Фогльброннеру. Молодой Йодлер вел свою роль как по писаному, и при желании его можно было повернуть в любую сторону. А упрямство графини Ольденбург-Квентин тоже пришлось как нельзя более кстати: оно позволяло растянуть процесс расследования на неопределенный срок.

— Ничего не понимаю! — с возмущением кричал Йодлер. — Я выявляю виновного, добиваюсь от него признания, и оказывается, этого недостаточно.

— Поскольку это не соответствует действительности, — промолвила Элизабет.

Измученный человек умоляюще взглянул на нее:

— Пожалуйста, пощадите себя, мне так или иначе конец.

— Нет! — твердо заявила графиня Ольденбург-Квентин. — Я не хочу быть пособницей в подобного рода делах.

— Фу, черт! — прорычал Йодлер. — Так не может вести себя немецкая женщина!..

Фогльброннер же скучал и думал: «До чего паршиво устроен мир! Что представляет собой сейчас этот жалкий еврей, который когда-то зачем-то родился на свет? Кандидат в крематорий, чтобы в кратчайший срок превратиться в удобрение. И труп блоклейтера — это всего только труп. А что такое правда, честь, справедливость? Тоже не более чем навоз, удобрение для повышения урожая государства!»

Фогльброннер зевнул и приказал оттащить еврея в подвал, а от графини потребовал, чтобы она не выходила из квартиры.

Оставшись наедине с Йодлером, он сказал:

— Ваши лагерные методы делают вам честь, но сейчас вы имеете дело не с одним евреем. Здесь все значительно сложнее.

— Что такое? Что такое?! — воскликнул Йодлер. — Вы что, осторожничаете из-за этой графини?

Фогльброннеру все это изрядно надоело, и он решил немного развлечься.

— Графиня Ольденбург весьма убедительно доказывает, что еврей не мог покинуть квартиры, — пояснил он Йодлеру. — Ключ был у нее. Это не так-то легко опровергнуть. Таким образом, еврея можно рассматривать лишь как свидетеля, да и то под вопросом. Поразмыслите-ка об этом.