Новый Мир ( № 7 2009) - Новый Мир Новый Мир

Перед нами, повторяю, набор общих мест, которые возвел в перл создания не кто иной, как Гоголь: вряд ли найдется хоть одна характерная черта, к которой не удастся подобрать иллюстрацию из «Диканьки» и «Миргорода». Сквозь этнографию проглянула мифология, разрозненные черты сложились в единую, хотя и мозаичную картину. Для современников  было очевидно, что Гоголь талантливее любого из тех, кто «обживал» украинскую тему до него; однако преимущество его состояло едва ли не исключительно в той «веселости», которая так неразлучна с образом малоросса. Вспомним известные слова Пушкина из рецензии на второе издание «Вечеров…»: «Все обрадовались этому живому описанию племени поющего и пляшущего, этим свежим картинам малороссийской природы, этой веселости, простодушной и вместе лукавой. Как изумились мы русской книге, которая заставляла нас смеяться, мы, не смеявшиеся со времен Фонвизина!» Иначе говоря, смешить-то нас смешили, но не смешно; да и пугали не очень страшно.

Юрий Лотман обратил внимание на первоисточник пушкинской характеристики малороссийского племени – слова Екатерины II: «Народ, поющий и пляшущий, зла не мыслит» [5] . И дело не только в «общем идиллическом тоне (1)Вечеров(2)». Украина в гоголевской версии (да и во всех дошевченковских) – прежде всего безопасна : зла она не мыслит, да и мыслить не может. Оно осталось в давних временах, а если и протягивается в будущее, то достигает лишь не столь далекого, но все равно прошлого. Мыслим ли в современной Рудому Паньку Диканьке колдун из «Страшной мести»... да хотя бы черт из «Ночи перед Рождеством»? Никогда: черт давно уже стал той к22222а́кой , которая намалёвана Вакулой на стене церкви. Конечно, красная свитка и русалка-утопленница появляются в гоголевском «теперь» – но ведь не случайно, что они окружены романтической двусмысленностью: а может, не было их вовсе. (Да, в Карпатах все еще сидит на коне своем страшный всадник и нечистая сила обморачивает, как прежде, – но явственно это для тех, кто уже читал книги Мережковского и Андрея Белого.)

Любопытно, что Левшин был куда менее Гоголя уверен в замиренности Украины. «Терпение жителей здешних достойно удивления; но бойся вывести их из оного, бойся раздражить их». Раздражить – кого? Ивана Федоровича Шпоньку? Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем? Для Левшина Малороссия находится вне времени – поэтому и в XIX веке могут вспыхнуть былые козацкие страсти. Украина не имела «других занятий, кроме войны, других постановлений, кроме свободы, равенства, простой и дружественной жизни козаков, сделавшихся страшными для всех соседственных держав». Мирная воинственная Малороссия – такой же незамечаемый оксюморон, как страшный дружественный Тарас Бульба. Мышление Гоголя – даже молодого – куда более исторично.

«Диканька» произвела сильное впечатление соединением явной традиционности (что для критиков всегда утешительно) и явного таланта (что тоже грех не отметить). Но вспомним шерлок-холмсовскую «собаку, которая не лаяла»: в первых повестях Гоголя не найти один очень важный и очень устойчивый элемент «украинского мифа».

Малороссия, согласно тому же Левшину, да и не ему одному, хранит память о древней Руси: «Вот колыбель отечества нашего! Вот земля, которая была поприщем громких подвигов древних предков наших!» И не в том дело, что Киев, согласно затрепанной (и неверно понятой) цитате, – «мать городов русских»; мы снова и снова встречаем в русской публицистике 1820 – 1830-х годов мысль о том, что Украина – в большей степени Русь, чем Великороссия [6] . Она ближе к истокам, сохранила почти в неприкосновенности исконную чистоту – не только русскую, но и, так сказать, адамическую. Малороссия долго не имела «других законов, кроме законов, человеку врожденных», – эдем, как сказано выше, сущий эдем. Естественно, что населяют его люди, во всех отношениях первобытные – по обычаям, морали и культуре. «Их вкус довольно образован природою», – замечает Левшин, рассуждая о народной архитектуре (даже культура Малороссии «природна», то есть, по существу, вне-культурна!). «Охота их к простым картинам, которыми убирают комнаты, показывает, что они любят живопись. Пляска Малороссиян стройна и прекрасна. Песни их нежны, выразительны и по большей части протяжны».

Малороссия оставалась в имперском сознании историко-социокультурным атавизмом: наивная примитивность украинской жизни – та цена, которую народность платит за близость к древнерусским корням. Явно или неявно подразумевалось, что страна уже вышла из внеисторической неподвижности и начальной невинности: это признавал даже певец «малороссийской деревни» Кулжинский, и «современные» повести «Миргорода» подтверждают его печальный взгляд. «Скучно на этом свете, господа»; нигде не говорится, что упадок связан со вхождением Украины в империю – вероятно, железный век вторгся и в границы «сокращенного эдема».

Но пока что древне- или общерусское наследие не исчезло до конца – и тем удивительней и огорчительней для «малороссофилов» были попытки украинцев отказаться от «первобытного» наследия. У Гоголя, повторяю, и вовсе нет отсылок к нему – вплоть до второй редакции «Тараса Бульбы», уже в начале 1840-х годов. «Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в  Русской  земле, не было таких товарищей»: имеется в виду, конечно, не Великороссия, а Русь, сохранившаяся только на Украине.

Не найдется этой идеологемы и у Шевченко: чтобы утвердить свое , оба писателя отказывались от общего . Во «Взгляде на составление Малороссии» (1835) Гоголь дал историческое обоснование этому: «И вот южная Россия, под могущественным покровительством литовских князей, совершенно отделилась от северной. Всякая связь между ими разорвалась; составились два государства, называвшиеся одинаким именем – Русью. Одно под татарским игом, другое под одним скипетром с литовцами. Но уже сношений между ими не было. Другие законы, другие обычаи, другая цель, другие связи, другие подвиги составили на время два совершенно различные характера». В поздней записной книжке читаем: «Обнять обе половины русского народа, северн. и южн., сокровище их духа и характера». Вряд ли одна из половин может быть старше другой или ближе к Киевской Руси.

Обособленность гоголевской Украины от Руси в некоторой степени скрывало то, что писал «Рудый Панько» по-русски. Для тех, кто почему-то сочинял на «диалекте», оправданий не было. В 1831 году – считайте, одновременно с выходом первой книжки «Вечеров…» – журнал «Телескоп» рецензировал «Украинский альманах»:

«...мы большего ожидали от украинцев. Им принадлежит высщее назначение: быть для нас органами своей поэтической родины, обильной свежими, драгоценными остатками русской, общей нам древности. Пусть займутся они прилежной разработкой этой богатой почвы, под браздами коей найдутся воспоминания собственного нашего младенчества, застуженные в нас северным холодом. Мы обещаем им за то и нашу сердечную благодарность» [7] .

Конечно, не все придерживались такой точки зрения. Скажем, для Николая Полевого малорусский миф был лишь мифом, вину за создание которого он возлагал на Карамзина: ведь, согласно «Истории Государства Российского» (в издевательском пересказе редактора «Московского телеграфа»), Малороссия « была Россия и теперь Россия; вся разница, что там течет Ворскла, а близ Москвы Ока; что там говорят не чистым Русским языком, а у нас чистым» [8] . Полевой, с беззастенчивостью истинного жителя Империи, предлагал признать, что Малороссия никогда не была «древним достоянием» России (опять слова Карамзина!): эту страну завоевали – как англичане Шотландию и Ирландию. «Мы обрусили их аристократов, помаленьку устранили местные права, ввели свои законы, поверья <...> но за всем тем обрусить туземцев не успели, так же как Татар, Бурятов и Самоедов». Раз уж малороссы оказались в таком ряду, понятно, что ни о какой особой их «русскости» говорить не приходится. «В сей народности мы видим только два основных элемента древней Руси: веру и язык , но и те были изменены временем. Все остальное не наше: физиогномия, нравы, жилища, быт, поэзия, одежда».

Потому-то Полевой и встретил с такой неприязнью гоголевские «Вечера…», что, как показал Ю. Манн [9] , усмотрел в них подделку под великорусские вкусы. Знаменитое и вполне комичное восклицание критика («...Вы, сударь, Москаль, да еще и горожанин») вызвано изумлением того же рода, которое выражено и в рецензии «Телескопа» на «Украинский альманах»: малоросс ведет себя неправильно; гопак не так танцуется! Или, говоря более строго, украинская литература не должна дублировать великорусскую ни содержанием, ни стилем.