Спитамен - Максуд Кариев

Александр натянул поводья и вскинул вверх руку. Агема позади остановилась. Послышались голоса команды, уносящиеся все дальше, вдоль вытянувшегося до самого горизонта войска.

Намич спешился. Его примеру последовала вся свита. Правитель передал поводья обоих коней подбежавшему сановнику и направился навстречу царю, зорко в него вглядываясь, хотя еще не мог различить очертаний его лица. Одет был Искандар по-восточному. Значит, правду говорят, что в его придворный ритуал давно проникли восточные элементы. Царь стал носить персидские одежды и пригласил персов в охрану. Даже способ, каким его теперь подсаживали на коня, был заимствован у персов. И вообще он, видать, чувствовал склонность к образу жизни персидских владык. А в последнее время ввел для своей свиты обряд коленопреклонения с последующим поцелуем руки или края одежды, что у них называется проскинезой. Такой обычай в Македонии не был принят, и это, говорят, вызвало сильное раздражение в близких царю кругах.

Намич заметил жесткое выражение лица царя и, не дойдя до него нескольких шагов, поспешил опуститься на колени и коснулся лбом дорожной пыли. Точно так же поступили его сопровождающие.

К Искандару подбежал один из телохранителей и опустился на четвереньки подле его коня. Царь спешился, ступив ему на спину. Он медленно подошел к Намичу и, взяв за плечи, велел подняться. Правитель Мараканды подчинился. Однако не посмел отряхнуть колен и поднять голову, чтобы взглянуть в глаза царю, словно их блеск мог ослепить.

— Добро пожаловать, великий царь Искандар, сын Бога! Жители Мараканды славят ваше имя за то, что вы освободили их от персидского ига!.. — произнес Намич дрожащим, но четким голосом.

— Покорность ваша и верность будут мной оценены, — сказал Искандар.

Намич обернулся и сделал знак своим, все еще стоявшим на коленях. Те поднялись. Из-за их спин вывели белого, словно облако, коня и подвели к царю.

Пройдя с войнами полмира, немало великолепных коней перевидал царь. Но этот был столь прекрасен, что глаза его засверкали от восторга, а уста смягчила улыбка. Белый конь — знак добра. Царь провел рукой по его гриве и обернулся к правителю Мараканды, чтоб поблагодарить. Но тот стоял, прижав руки к груди и вперив взгляд в землю, всем своим видом выражая покорность. И царь промолчал — дабы не возомнили варвары, что чем-то можно поразить его воображение.

Искандар вступил в Мараканду ровно в полдень. Едва он миновал полутемную и длинную, как тоннель, подворотню главной въездной башни, под ноги его коня полетели цветы. Народ приветствовал царя. Намич ехал слева от него, чуть приотстав. Сарбазы пытались впереди навести порядок; они охрипли от криков, пинками и при помощи щитов расталкивали запрудившую улицу толпу, в которой перемешались и богато одетые аристократы, и нищие в рубище, прижимали людей к стенам домов древками копий. Богачи и бедняки, быть может впервые оказавшиеся в такой близости, что смешивались благовония и запах пота, протягивали руки, пытаясь коснуться одежд царя и приветствуя его криками: «Слава Искандару — у!.. Слава освободителю — y!..»

Царь улыбался и, глядя по сторонам, величественно кивал. А следом на потных, покрытым слоем пыли конях двигалась его агема, окованные в латы телохранители, с виду свирепые еще и потому, что у многих были обезображены шрамами лица. И не потрудись хорошенько горластые сарбазы, не один из восторженно орущих горожан попал бы под копыта их коней и был смят.

«Слава Искандару Великому!..»

Однако, проезжая через площадь, посреди которой возвышался Храм Огня, Александр вдруг обратил внимание на скопление людей, которые, чем-то увлеченные, стояли под огромной шелковицей к нему спиной и словно бы не замечали следующего мимо царя. Задетый за живое Александр поворотил коня в ту сторону. Сарбазы кинулись было разгонять непочтительных, но царь сделал им знаки, и они остановились в растерянности. Лишь те, кто стоял в толпе крайним, заметили появление царя и стали расступаться, а некоторые норовили нырнуть в гущу и скрыться с глаз.

Подле старой шелковицы, изборожденной глубокими продольными наплывами от старых ран, стоял высокий старец в белом хитоне, с коричневым от загара лицом, седая длинная борода его касалась груди, широкой и сильной, какая бывает у гимнастов. О чем же говорил этот старик людям, которые слушали, глядя ему прямо в рот и позабыв обо всем на свете? Те, кто был к нему поближе, сидели прямо на земле, задние стояли. А кто оказался дальше всех, приподнимались на цыпочки, вытягивали шею.

Александр слез с коня, решив узнать, что за старик. И по мере того, как он приближался к нему, толпа расступалась. Вот он остановился лицом к лицу со старцем. Из-под лохматых бровей чуть иронично смотрели ясные глаза. Он чем-то напоминал Александру его учителя Аристотеля, умевшего даже скучную геометрию преподносить так, что заслушаешься. И этот, видно, обладает не меньшим ораторским искусством, ежели способен приковать к себе внимание стольких людей. Наверное, один из местных философов — мудрецов, которыми, говорят, богата земля Согдианы.

— Продолжай, — сказал Александр, несколько покоробленный тем, что старик забыл поприветствовать его; и сложил на груди руки, давая понять, что он весь внимание.

Толмач, следовавший за царем по пятам, перевел старику повеление Александра, которому и в самом деле любопытно было узнать, чем старик так заинтересовал людей, что они предпочли слушать его, тогда как остальной народ встречает великого царя, сына Бога.

Старик пригладил коричневыми ладонями белую бороду и продолжал, глядя мимо царя, адресуя слова свои народу:

— Кто только не приходил на этот свет в одну дверь и не уходил в другую! И великие самодержцы, цари царей, и родовитые аристократы, и именитые ученые, и поэты, и пророки… И даже жизнь такого пехлевана, как Сиявуш, основавшего наш город, сверкнула, точно молния, и угасла. Властолюбцы, желая владеть миром, проливали реки крови, уничтожали под корень целые племена, предавали огню и мечу сказочно — прекрасные города, селения, которых не строили… Но проходило время, и из груды развалин, из гор пепла и золы вновь пробивались живые всходы человеческой мудрости. Люди опять копали арыки, сажали сады, сеяли хлеб, разводили табуны коней. Вновь появлялись на нашей земле кишлаки, которые разрастались и превращались затем в прекрасные города. Жизнь всегда одерживала верх над смертью. Так было, так будет!.. И цари, и нищие в конце концов оказываются рядом, в земной тверди. Имена многих царей давным-давно позабыты. Кто ест — пьет ныне из их золотой посуды, кто надевает их расшитые жемчугом одежды? Кому достались в руки их острые клинки, кому с их помощью еще снесут голову, чью прольют кровь?..

Друзья и братья! Единокровные мои! И те, кто мои дастаны заучивает, как молитву, и те, кто меня, блаженного, не ставит ни в грош!.. Внемлите словам моим, в них вы найдете хотя бы зернышко правды… Все в мире преходяще. Кто вчера был нищим, сегодня может стать пророком. Кто сегодня облачен властью, завтра может стать бродягой. Все в руках Ахура — Мазды… И я, как вы все, появился на свет из человеческого семени. Рос, мужал, набирался сил, но едва стал находить смысл в жизни, познал, что такое любовь, как минули — промчались радостные дни. Мои друзья на пирах при моем появлении поднимали тосты во здравие, а у красавиц загорались глаза. Когда я играл на таре и пел, соловьи умолкали, вслушиваясь в музыку и мой голос!.. А ныне вглядитесь в меня! Нет разницы меж мной и вон тем старым паршивым псом, у которого тоже теперь уже ни сил, ни крыши над головой… И нечего мне терять, если некто занесет меч над моей головой. И потому слово мое свободно!.. Да не пролетят они, слова мои, мимо вас, как голуби, выпущенные из-за пазухи. Внемлите!..

Дариёд мотнул белой бородой и извлек откуда-то из-под рубища тар, ударил пальцами по струнам и надтреснутым стариковским голосом, звучащим, однако, приятно, запел:

Годы минут, уступив дорогу векам,Истлеют роскошные дворцы царей,А слово праведное останется!..Жизнь одинаково короткаИ у нищего, протягивающего за подаянием руку,И у властителя, который держит в руке скипетр.Нищий мечтает разбогатеть,А властитель — овладеть миром.Ни тот, ни другой не успеваютЗавершить того, что задумали…

Александр слушал, слегка наклонив голову и ухмыляясь краешком рта. Толмач старательно переводил, и порой в глазах его мелькал страх. Как бы не поплатиться головой за то, что язык выговаривает подобные слова, хоть и чужие.

Наконец Дариёд умолк и спрятал тар. Толмач облегченно вздохнул.

Александр бросил горсть золотых монет к ногам блаженного и выбрался из толпы.

Глядя ему вслед, Дариёд подумал, что гроза миновала, что рука, натянувшая тетиву, не спустила нацеленную в него стрелу, а медленно ослабила ее и спрятала стрелу в колчан. Все в руках Ахура — Мазды, подумал старик и провел руками по бороде.