Суверенитет духа - Олег Матвейчев

Современность ― время в котором мы живем, представляет из себя со-временность. Это совокупность, синтез, смешение времен. “Время” здесь понимается не хронологически (как последовательность дат, часов, минут), не грамматически (как существующее в модусах прошлого, настоящего и будущего), а бытийно ― исторически т.е. как эпоха. Эпоха (по гречески ― εποχή) есть задержка, остановка. В данном случае речь ведется об остановке Духа. Всемирно-исторический процесс легко можно представить как череду эпох, череду периодов господства определенных мировоззрений и определяемых этими мировоззрениями отношений собственности, власти и проч.

Всякая эпоха начинается с определенной трактовки бытия, трактовки, которая является одновременно: А) бесспорной, Б) богатой и В) смутной.

Бесспорность проявляется в том, что трактовка не ставится под вопрос, а напротив выступает исходным пунктом дальнейших размышлений. Причем неважно, идут ли эти размышления как развитие трактовки или как полемика с ней ― они подчинены ее суровой данности.

Трактовка бытия является обязательно богатой, так, что даже противоречащее ей включено в нее. Ее богатство включает в себя весь спектр интерпретаций, каковой и разворачивается в ходе данной эпохи.

И наконец, трактовка бытия является смутной, таинственной, что требует интерпретаций, побуждает к ним, в то же время не сообщая ни рецептов, ни технологии для мысли и действия, что приводит к неосознаваемым отклонениям от этой трактовки, к исключениям, цель которых ― подтвердить правило.

Собственно, сама эпоха, задержка в том и состоит, что человечество экспериментирует с возможностями (мыслительными и действенными) данной трактовки бытия. Трактовка бытия дает технические возможности, открывает горизонт научного поиска, указывает цели и идеалы идеологам и моральным проповедникам. Распространяясь и популяризируясь, эти достижения техники, науки идеологи постепенно вовлекают в свою орбиту все большее количество людей и отношений.

Причем если сначала путь от фундаментальной трактовки бытия лежит через популяризаторство, то потом сама реальность, перестроенная в соответствие с новым порядком, начинает обучать других способом жизни в ней самой и пониманию того, что есть она, а кто есть те, кто в ней живет. Грек эпохи элинизма легко воспроизводил популярные версии мировоззрения Платона, Аристотеля и ранних греческих мыслителей и действовал в соответствие с ними, не потому что он прочел этих уважаемых авторов в оригинале. Он даже не читал популяризаторов и вообще был уверен, что сам “дошел” до всех представлений или же его научил “опыт” или “жизнь”. Так оно и было, ибо “жизнь” с которой он имел дело стала таковой в результате технических нововведений ученых, которые в свою очередь уже читали “отцов ― основателей”, в результате войн, которые вел, например, Александр Македонский, инспирированный непосредственно и Аристотелем и циниками.

В конце концов, интенсивная и экстенсивная проработка данной трактовки бытия заканчивается. Некто великий извлекает из громадного исторического опыта все возможные уроки и формулирует эту же трактовку бытия, но уже так, что она становится: и спорной, и бедной, и ясной.

Посреди буйства отдельных мнений, сказанное всего лишь одним выглядит как сказанное всего лишь человеком. То, что было неизведанным и неопробованным, теперь достояние опыта каждого. С одной стороны, этот каждый не находит в тексте ничего кроме банальностей, с другой, его частный опыт восстает против целостных обобщений. Масса критиков и интерпретаторов, соглашаясь, каждый со своей частью великой системы, тем ни менее клянут и саму систему, и систематичность как таковую, но в своей совокупности они лишь подтверждают ее истинность. Эти споры не способны ничего поколебать. Позитивность ясного, понятного предоставления определенной трактовки бытия, проявляется в том, что оно дает шанс Другому Великому поставить ее под вопрос как таковую и размежеваться с ней не приходя ни в соприкосновение, ни в столкновение. Это возможно, т.к. трактовка теперь видна во всех своих что, как, откуда и куда.

Если в начале бесспорность фигурировала в качестве чего-то глубоко задевающего каждого человека, чего-то такого что он не мог обойти и был вынужден в позитивном или негативном плане как-то соотноситься со сказанным, то теперь бесспорность это банальность, которая просто обходится. Бедность “великого синтеза” дает о себе знать в невозможности предъявить рефлексию по поводу исторического опыта во всем богатстве частностей. Эти частности схвачены только от и до, то есть категорически. Это позволяет, между прочим, схватить даже еще не пережитый опыт и таким образом даже опережать время. Это, конечно, богатство, но не в смысле открытия горизонта, а в смысле указания на то, что вообще можно встретить в круге этого горизонта.

И, наконец, смутность и тайна, подталкивающая к скачку, заменяются ясностью, которая подталкивает к технологическому проективизму. На основе имеющейся методологии действия человека могут быть алгоритмизированы, и он получает совокупность абсолютных техник, инструментарий для достижения целей, которые только могут быть поставлены в пределах означенного трактовкой бытия круга. Так происходит закат эпохи, который, впрочем, может длиться дольше, чем восход.

Может возникнуть вопрос: сколько эпох пережило человечество? Разные мыслители отвечают на него по-разному. Нам представляется, однако, что в зависимости от тематизируемых процессов, можно выделить бесконечное количество эпох. Здесь имеется “матрешечная” структура. Феномены входят один в другой, хотя сам путь восхождения и заката инвариантен.

Можно, например, как Хайдеггер, говорить об одной эпохе, которая имела место ― эпоха забвения бытия, ибо какие бы различные трактовки бытия не давались в истории, всякий раз бытие бралось как основание сущего, т.е. несобственно. От ранних греков до Гегеля и Ницше и их эпигонов тянется одна западная метафизика, закат которой мы наблюдаем. Сам же Хайдеггер предстоит как ранний мыслитель “другого начала”, другой эпохи и мышление его обладает присущими этому статусу характеристиками. Можно, по примеру того же Хайдеггера, дробить “эпоху забвения бытия” на подэпохи, выделяя античный дух, начавшийся в мышлении Гераклита, Парменида, достигший кульминации у Платона и Аристотеля и закатившийся в римской истории и элинизме. Затем выделить христианство, берущее исток в Библии, достигшие расцвета у Фомы и Скотта и завершившееся в Возрождении, реформации и контреформации. Наконец, взять Новое Время, его отцами ― основателями Бэконом и Декартом, расцветом ― в немецкой классике, и завершением ― у Маркса, Ницше и их современными эпилогами. ХХ век тогда предстанет своего рода “третьим элинизмом” после собственно элинизма и Возрождения.

Можно, как Ницше, выделить античный восход, христианский упадок и эру сверхчеловека, можно как Маркс, выделять производительные силы и производственные отношения, свойственные античности, феодализму, капитализму и грядущему коммунизму; можно как Гегель выделять восточный, античный и германский дух; можно как Шеллинг выделять эпоху фатума, природы и грядущего Бога. ХХ век вообще пестрит классификациями, начиная со Шпенглера и Ясперса, кончая экзотическими (но вполне понятными) концепциями Белла, Тоффлера, Фуко. Все эти концепции чрезвычайно интересны и заслуживают самого внимательного разбора. Нам же важно другое.

Наша «современность» у всех описывается как переходный период. Как период завершения одной эпохи, неважно гигантской или короткой, и начало другой. Все споры вокруг идентификации современности, касаются, по сути, того, что есть видимые в современности феномены (а все выделяют практически одно и то же) симптомы начала и симптомы конца, а также каких симптомов больше и какие возможности они открывают и закрывают?

Эта ситуация весьма характерна для периода крушения “великого синтеза”, который мы описывали выше. Собственно, никто и не спорит с тем, что это главный признак современности, как бы ее не называли. Взять тех же Лиотора и Хабермаса. Лиотар говорит о том, что постмодерн ― это время когда объявляется «война целостности», тотальности, когда не верят мета-повествованиям, объединяющим в одну логику гетерогенные феномены. В торжестве плюрализма он видит позитивный шанс для человечества. Хабермас также признает крушение целостности, однако, видит в этом скорее проблему, чем “освобождение” и решает эту проблему с помощью теории коммуникативного разума, в которой Лиотар, в свою очередь, видит рецедив тотальности. А Хабермас защищаясь, обвиняет Лиотара в самопротиворечии, т.к. тотальность есть и у Лиотара (поскольку есть теория) и т.д. Не вдаваясь в подробности этой дискуссии, отметим, что факт “крушения целостности” признается обеими, независимо от того, схватывается он как позитивная или как негативная возможность. О какой, собственно говоря, “целостности”, идет речь?