Американец - Генри Джеймс

Маркиза положила руку на руку сына, словно желая предотвратить обсуждение их позиции.

— Бесполезно, — сказала она, — бесполезно даже пытаться представить все так, чтобы вы согласились с нами. Вы никогда не согласитесь. Для вас это — разочарование, а разочарование всегда неприятно. Я долго думала, стараясь придумать, как бы получше все обставить, но у меня только разболелась голова да сон пропал. Сколько бы мы вам ни объясняли, вы все равно сочтете, что с вами обошлись дурно, и начнете оповещать о том, как вас оскорбили, всех ваших друзей. Но это нас не пугает. К тому же ваши друзья не относятся к числу наших друзей, так что их мнение нам безразлично. Думайте о нас что хотите. Прошу только, избавьте нас от бурных сцен, я никогда в жизни в них не участвовала, и нечего ждать, что изменю свои привычки в моем возрасте.

— Это все, что вы можете мне сказать? — спросил Ньюмен, медленно поднимаясь. — Не слишком убедительно для такой умной женщины, как вы, маркиза. Найдите-ка довод посущественней.

— Моя мать со свойственной ей прямотой и мужеством изложила вам суть дела, — заговорил маркиз, поигрывая цепочкой от часов. — Но, пожалуй, стоит кое-что добавить. Разумеется, мы полностью отметаем ваше обвинение в том, что мы нарушили данное вам обещание. Мы предоставили вам полную свободу войти в доверие к моей сестре. Мы предоставили ей полную свободу принимать или не принимать ваше предложение. Когда же она его приняла, мы не сказали ни слова. Таким образом, мы выполнили наше обещание. Лишь значительно позже и совсем по другому поводу мы позволили себе высказаться. Наверное, было бы лучше, если бы мы сделали это раньше. Но, как видите, пока ничего сделано не было.

— Ничего сделано не было? — повторил Ньюмен, не слыша, как нелепо звучат эти слова.

Он перестал понимать, что говорит месье де Беллегард. Высокопарные речи маркиза слились для него в равномерное жужжание. Охваченный яростным и вполне естественным гневом, он понимал только одно — это вовсе не глупая неуместная шутка, его собеседники говорят совершенно серьезно.

— Неужели вы думаете, что я соглашусь с вашим решением? — спросил он. — Неужели воображаете, будто ваши речи для меня что-то значат? Что я в них поверю? Да вы просто с ума сошли!

Мадам де Беллегард стукнула по ладони веером.

— Не соглашаетесь — дело ваше, сэр. Нас это совершенно не интересует. Моя дочь вам отказала.

— Она сделала это против воли, — помолчав, сказал Ньюмен.

— Уверяю вас, она сама этого хотела, — сказал маркиз.

— Бедняжка! Как, черт побери, вы от нее этого добились? — вскричал Ньюмен.

— Потише, потише! — пробормотал месье де Беллегард.

— Она же вам объяснила, — сказала старая леди. — Я приказала ей.

Ньюмен медленно покачал головой.

— Поймите, — сказал он, — так же нельзя. Нельзя так поступать с людьми. Вы не имеете права. Это не в вашей власти.

— Моя власть в том, что мои дети мне подчиняются.

— Из страха, как сказала ваша дочь. Кстати, это крайне странно. Почему ваша дочь вас боится? — добавил Ньюмен, внимательно поглядев на старую маркизу. — Здесь что-то нечисто.

Маркиза встретила его взгляд не моргнув, она словно не слышала и не замечала того, что он говорит.

— Я сделала все, что могла, — сказала она спокойно. — Мириться с этим дольше было выше моих сил.

— Да, с нашей стороны это был рискованный опыт, — поддержал ее маркиз.

Ньюмен почувствовал желание подойти к нему, схватить за горло и долго, медленно душить.

— Нет нужды объяснять вам, что я о вас думаю, — проговорил он. — Вы и сами прекрасно это знаете. Но я полагаю, вам должно быть неловко перед вашими друзьями, перед всеми этими людьми, с которыми вы меня только что познакомили. Среди них были и приятные. Могу поручиться, что многие из них — люди честные.

— Наши друзья нас одобрят, — ответил месье де Беллегард. — Никто из них не поступил бы иначе. Как бы то ни было, мы не нуждаемся ни в чьих подсказках. Беллегарды привыкли подавать пример, они не ждут указаний.

— Долго же вам пришлось бы ждать, чтобы увидеть подобный пример, — воскликнул Ньюмен. — Понять не могу, что я сделал не так? — требовательно спросил он. — Разве я дал вам повод изменить мнение обо мне? Вы узнали обо мне что-то плохое?

— Наше мнение о вас осталось прежним — в том-то и дело, — пояснила мадам де Беллегард. — Против вас лично мы ничего не имеем, у нас и в мыслях нет обвинять вас в чем-либо недостойном. За время нашего знакомства вы проявили даже меньше… меньше несообразностей, чем я опасалась. Не вы сами, а ваше прошлое вызывает у нас протест. Мы не можем породниться с человеком, занимающимся коммерцией. В недобрый час это показалось нам возможным, но обернулось большими неурядицами. Мы старались выдержать до конца и предоставили вам свободу действий. Я решила, что не дам вам случая упрекнуть меня в нечестной игре. И мы позволили этому опыту зайти слишком далеко — мы представили вас нашим друзьям. По правде говоря, как раз это меня, наверное, и сразило. Я не смогла смириться с тем, что происходило здесь в четверг. Простите, что я говорю вещи, для вас неприятные, но без объяснения все равно не обойтись.

— Благородство наших намерений, — добавил маркиз, — лучше всего доказывается тем, что недавно мы продемонстрировали всему нашему кругу свои отношения с вами. Тем самым мы связывали себя по рукам и ногам.

— Но вышло так, — перебила его мать, — что именно этот вечер открыл нам глаза и заставил отказаться от взятых на себя обязательств. Мы поняли, что ставим себя в ужасное положение. Помните, — добавила она, — ведь я вас предупреждала. Я говорила вам, что мы — люди очень гордые.

Ньюмен взял в руки шляпу и машинально начал ее поглаживать, неистовое презрение, овладевшее им, мешало ему говорить.

— Нет, гордости вам как раз и не хватает, — сказал он в конце концов.

— По-моему, — улыбнулся маркиз, — во всем этом деле мы продемонстрировали наше полное смирение.

— Не стоит тратить на рассуждения больше времени, чем нужно, — заявила маркиза. — Моя дочь объявила вам, что отвергает ваше предложение, этим все сказано.

— Поведение вашей дочери мне непонятно, — возразил Ньюмен. — Я хочу знать, как вы на нее воздействовали. Можете сколько угодно распространяться о вашей власти над ней, о том, что вы ей приказали, но мое предложение она приняла с открытыми глазами и с открытыми глазами должна его отклонить. Впрочем, не верю, что она действительно мне отказывает. Мы с ней еще все обсудим. Вы ее запугали, вы ей угрожали, вы причинили ей страдания! Как вы ее заставили?

— Да очень просто, — ответила мадам де Беллегард таким тоном, что у Ньюмена, когда он впоследствии вспоминал эти слова, кровь стыла в жилах.

— Разрешите вам напомнить, — вмешался маркиз, — что мы пустились во все эти объяснения с вами при одном условии, что вы воздержитесь от оскорблений.

— Я никого не оскорбляю, — возразил Ньюмен. — Оскорбительно ведете себя вы! Впрочем, нам не о чем больше говорить. Вы же только и ждете, что я поблагодарю вас за проявленную ко мне любезность и уберусь с обещанием никогда больше вас не тревожить.

— Мы ждем от вас, что вы поступите как умный человек, — ответила мадам де Беллегард. — Именно потому, что вы себя таковым зарекомендовали, мы и позволили себе действовать так, как действуем. Если приходится мириться с неизбежным, делать нечего, нужно мириться. Поскольку моя дочь вам решительно отказывает, есть ли смысл поднимать шум?

— Ну, отказывает ли мне ваша дочь, это мы еще увидим. Мы с ней все равно остаемся добрыми друзьями — наши отношения не меняются. Я уже сказал — мы с ней все обсудим.

— Бесполезно, — ответила старая маркиза. — Я слишком хорошо знаю свою дочь. Если она говорила с вами так, как говорила, — ее решение уже не изменится. И кроме того, она дала мне слово.

— Не сомневаюсь, что ее слово стоит больше, чем ваше, — сказал Ньюмен. — Но тем не менее я от нее не откажусь.

— Как вам угодно! Только если она не пожелает даже встретиться с вами — а она не пожелает, — ваше постоянство обречено быть чисто платоническим.

Бедный Ньюмен лишь напускал на себя уверенность. На самом деле необычайная страстность поведения мадам де Сентре его поразила и наполнила душу страхом, перед глазами у него все еще стояло ее лицо, словно живое воплощение самоотречения. Он чувствовал себя опустошенным и вдруг понял, что бессилен — он ничего больше сделать не сможет. Собравшись уйти, он немного постоял, держась за ручку двери, потом обернулся и, поколебавшись лишь секунду, обратился к старой маркизе уже совсем в другом тоне:

— Опомнитесь! Подумайте, что вы со мной делаете! Отпустите ее! Чем я вам так неугоден? Чем я так плох? Я же ничем не могу вам повредить! А если бы мог, не стал бы. Да я самый покладистый человек в мире! Ну что с того, что я занимаюсь коммерцией? Ради всего святого, что из этого? Ну да, я — коммерсант! Но только скажите, и я займусь чем-нибудь другим. Мы с вами ни разу не говорили о делах. Отпустите вашу дочь, и я никогда не буду ни о чем вас спрашивать. Я ее увезу, и вы меня никогда больше не увидите и не услышите. Если хотите, я буду безвылазно жить в Америке. Я подпишу обязательство не показываться в Европе. Мне ничего не нужно — только бы не потерять ее!