Американец - Генри Джеймс

Ньюмен громко расхохотался. У него в голове не укладывалось, как это жена месье де Беллегарда, представительница знатного рода, ведущего начало от крестоносцев, рода, имеющего славную шестивековую историю, носительница стольких освященных временем традиций, может страстно мечтать о том, чтобы поглядеть, как молодые девицы, дрыгая ногами, сшибают со своих кавалеров шляпы. Он решил, что это — прекрасная тема для моралиста, но морализировать у него не было времени. Занавес уже поднимался, в ложу вернулся маркиз де Беллегард, и Ньюмен направился на свое место в партере.

Он заметил, что Валентин де Беллегард снова появился в ложе бенуара за спинами мадемуазель Ниош и ее спутника, разглядеть его там можно было, только если пристально всматриваться. После следующего акта Ньюмен опять встретился с Валентином в фойе и спросил, думал ли тот о переезде в Америку.

— Потому что, если вы собирались поразмыслить, — добавил он, — надо было выбрать место поудобнее.

— Нет, почему же, — не согласился Валентин, — мне и там неплохо. О мадемуазель Ниош я и не думал. За действием не следил, на сцену не смотрел, только слушал музыку и размышлял о вашем предложении. Сначала оно показалось мне фантастическим. А потом одна из скрипок в оркестре — я ясно различал ее голос — начала наигрывать: «А почему бы и нет? А почему бы и нет?» И вдруг ей разом стали вторить все скрипки, а дирижер своей палочкой так и выписывал эти слова в воздухе: «А почему бы и нет?» Честное слово, не знаю, что сказать! И в самом деле, почему бы и нет? Почему бы мне не заняться чем-нибудь? Это, право, представилось мне совсем неглупой идеей. В ней определенно есть что-то заманчивое. К тому же, а вдруг я вернусь с чемоданом, набитым долларами! Да и сами эти занятия могут показаться мне довольно забавными, ведь меня считают этаким raffiné, а между тем вдруг да мне неожиданно понравится держать лавку? В этом может быть свое очарование, нечто романтическое и колоритное, что украсит мою биографию. Я буду производить впечатление первоклассного человека, человека сильного, который сам управляет обстоятельствами.

— Впечатление! Есть о чем говорить! — прервал его Ньюмен. — Полмиллиона долларов в руках всегда производят впечатление! А они у вас будут, если станете следовать моим советам, но только моим, никого другого не слушайте.

Он подхватил своего собеседника под руку, и они принялись прогуливаться взад-вперед по тем коридорам, где было меньше публики.

Идея превратить этого блестящего, но непрактичного молодого человека в умелого дельца все больше захватывала воображение Ньюмена. Он чувствовал себя наставником, испытывал почти вдохновенный порыв. Отчасти его пыл объяснялся еще и тем, что Ньюмен не мог без досады видеть любой не вложенный в дело капитал, вот и острый ум Беллегарда, как ему казалось, следует употребить для лучших целей. А самая лучшая цель, как подсказывал Ньюмену его опыт, — это хитроумные манипуляции с капиталом, вложенным в железные дороги. К тому же его решимость пристроить графа к делу подогревалась расположением к Валентину — молодой человек вызывал у него какую-то странную жалость, хотя сам Ньюмен понимал, что, скажи он об этом Валентину, тот пришел бы в крайнее изумление. Между тем нашему герою было горько наблюдать, как граф де Беллегард в башмаках, начищенных до блеска, фланирует по пятачку между Рю-д’Анжу и Университетской улицей, иногда заглядывая на Итальянский бульвар, и при этом считает, что живет полной жизнью. А в Америке к его услугам был бы весь континент и вместо прогулок по бульварам он разъезжал бы из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Не говоря уже о том, что Ньюмен испытывал досаду, видя вечное безденежье Валентина. Он усматривал в этом какой-то горестный изъян. С таким же недоумением он относился бы к своему компаньону в делах, безупречному во всех отношениях, но не имеющему представления о каких-то простейших предметах. В подобных случаях Ньюмен заявлял, что есть вещи, понимание которых само собой разумеется. Точно так же, как само собой разумеется, что, если человек живет в свое удовольствие, значит, у него есть деньги, следовательно, он их заработал. Ньюмен считал до смешного нелепым жить с претензией на размах и широту, не вкладывая капитал в акции, хотя, надо сознаться, он не утверждал, что само по себе вложение капитала дает основания для подобных претензий.

— Я найду вам стоящее занятие, — внушал он Валентину. — Я вас поддержу. Можно подобрать для вас с полдюжины подходящих мест. Познакомитесь с живым делом. Конечно, поначалу к такой жизни надо привыкнуть, но вы быстро войдете во вкус, а спустя полгода после того, как провернете одно-два дела самостоятельно, вам все это понравится. И потом, вам же приятно будет жить рядом с сестрой. И ей это будет приятно. Да, Валентин, — и Ньюмен в дружеском порыве сжал локоть своему приятелю, — думаю, я уже вижу, как вас внедрить. Помалкивайте, и я введу вас, куда надо.

Ньюмен еще некоторое время рассуждал на полюбившуюся ему тему. Друзья прогуливались по коридорам с четверть часа. Валентин слушал и задавал вопросы, от naivité[123] которых Ньюмен иногда громко хохотал, уж больно несведущ был его будущий шурин в том, как делают деньги, даже на самом примитивном уровне. Сам Валентин тоже усмехался, то заинтересованно, то иронично. И все-таки он был серьезен — легенда об Эльдорадо в прозаическом изложении Ньюмена увлекла его. Правда, при этом он прекрасно понимал, что, как бы смело и необычно ни выглядело его «внедрение» в американскую коммерцию, какие бы приятнейшие последствия оно ни сулило, вряд ли он сумеет осуществить задуманное. И потому, когда звонок возвестил окончание антракта, в его возгласе, сопровождаемом всегдашней обаятельной улыбкой, прозвучала насмешка над самим собой:

— Ну что ж! Решено! Пристраивайте меня к делу! Учите меня! Отдаюсь в ваши руки. Бросьте меня в котел, и я выйду из него покрытый золотом.

Они вошли в коридор, огибавший ложи бенуара, и Валентин, остановившись возле двери в темную маленькую ложу, в которой обосновалась мадемуазель Ноэми, нажал на ручку.

— Что такое? Уж не собираетесь ли вы туда вернуться? — удивился Ньюмен.

— Mon Dieu, oui![124] — ответил Валентин.

— Больше вам негде сесть?

— Нет, почему же, у меня кресло в партере.

— Вот там и сядьте.

— Конечно, я увижу ее и оттуда, — вполне серьезно согласился Валентин, — а сегодня она хороша, есть на что посмотреть. Но, — через секунду добавил он, — у меня есть веские причины остаться здесь.

— Ну нет, — сказал Ньюмен. — Я отказываюсь вас понимать. Вы просто потеряли голову.

— Ничего подобного. Дело вот в чем: в ложе находится молодой человек, которому я досажу тем, что вернусь. А мне охота ему досадить.

— И напрасно, — ответил Ньюмен. — Не лучше ли предоставить этого малого самому себе?

— Нет, он подал мне повод. Ложа не его — Ноэми сидела в ней одна. Я зашел к ней поговорить, и она попросила меня сходить в гардероб и принести ей веер, который она забыла в кармане пальто, унесенном ouvreuse.[125] А пока я ходил, явился этот месье и уселся в мое кресло. Мое возвращение его разгневало, и он имел наглость не скрывать свой гнев. Еще чуть-чуть — и его поведение перешло бы границу дозволенного. Не знаю, кто он, какой-то прощелыга. Диву даюсь, где она таких подбирает. Он, несомненно, под хмельком, но отдает себе отчет в том, что делает. Только что, во время второго акта, он опять повел себя нагло. Я зайду сюда минут на десять, — этого вполне достаточно, чтобы он проявил себя во всей красе, если ему заблагорассудится. Не могу же я позволить этому нахалу полагать, будто он выжил меня из ложи.

— Дорогой мой! — увещевающе произнес Ньюмен. — Зачем вам эти детские игры! Я надеюсь, вы не станете затевать ссору из-за девицы такого пошиба?

— Эта девица тут никакой роли не играет, да и никаких ссор я не собираюсь затевать. Я не задира и не дуэлянт. Просто я, как джентльмен, обязан сделать этот жест.

— Черт бы побрал ваши жесты! — воскликнул Ньюмен. — В том-то и беда со всеми вами, французами, — вы вечно обязаны делать какие-то жесты. Что ж! — добавил он. — Только не задерживайтесь там. А то, если вы увлечетесь жестами, придется отправить вас в Америку первым.

— Согласен, — ответил Валентин. — Когда вам угодно. Но если я уеду в Америку, у этого джентльмена не должно быть оснований считать, будто я спасаюсь от него бегством.

На этом они расстались.

В конце акта Ньюмен убедился, что Валентин все еще находится в ложе. Он снова прошел в коридор, надеясь встретить графа, а когда до ложи мадемуазель Ниош оставалось несколько шагов, увидел, что тот выходит из нее в сопровождении молодого человека, который составлял компанию прекрасной обитательнице ложи. Оба джентльмена с явной поспешностью уединились в отдаленном углу вестибюля и, остановившись, судя по всему, начали серьезный разговор. Держались они совершенно спокойно, но незнакомец раскраснелся и то и дело очень выразительно вытирал лицо платком. К этому времени Ньюмен поравнялся с ложей, дверь была приоткрыта, и, заглянув в нее, он увидел в глубине розовое платье. Не теряя времени, он вошел. Мадемуазель Ниош живо обернулась и приветствовала его радостной улыбкой.