Суворов. Чудо-богатырь - П. Васильев

Отражая атаку за атакою, войска подошли к фокшанским укреплениям.

Не более 1000 шагов оставалось до турецких редутов, из амбразур которых грозно глядели пушечные жерла.

Суворов перекрестил молодого фон Франкенштейна и поцеловал его в лоб.

— Настала решительная минута, — сказал он.

Затем он обратился к солдатам, громким, казалось, несвойственным его маленькой, невзрачной фигурке голосом:

— Ну, ребятушки, чудо-богатыри, кинбурнские герои, три четверти дела вы сделали, всех турок загнали в редуты, теперь осталось самое легкое — всех их сразу и уничтожить…

— С Богом, вперед! — и, перекрестившись, он дал шпоры коню.

Ураганом бросились солдаты за своим любимым начальником, и фон Франкенштейн не успел оглянуться, как какая-то волна внесла его в турецкий ретраншамент… Колонна на штыках ворвалась в окопы, и в них уже шла рукопашная схватка.

Австрийцы смешались с русскими, и чувство соревнования доводило солдат до исступления…

Не выдержали турки такой яростной атаки и побежали во все стороны.

Янычары засели было в монастыре св. Стефана, находившемся вблизи турецких укреплений, но попытка их защищаться была безуспешна. Суворов окружил монастырь с одной стороны, принц кобургский с другой, и в конце концов храбрые защитники пали до одного под развалинами монастыря.

Бой продолжался 10 часов; войска были очень утомлены, но победа маскировала их усталость.

Оба военачальника съехались, сошли с лошадей и крепко обнялись. Их примеру последовала и свита, всюду слышались взаимные поздравления и пожелания.

Там, где час тому назад раздавались громы выстрелов и победные клики союзников, где лились потоки крови, — запылали теперь костры, живописными группами теснились солдатики, перемешавшись с австрийскими товарищами. Усталость не замечалась, и русский солдат, охотник попеть и поплясать на досуге, в песне воспевал теперь свои подвиги.

Что не сизый орел на лебедушекНапускается из-за синих туч,Напускается орлом батюшкаНа поганых, на турок нехристейСам Суворов, свет батюшка.

Заливались солдатики, оглашая молдавские равнины прославлением своего начальника.

Пока войска готовились к обеду, принц кобургский приказал разостлать на земле ковер, и здесь, за наскоро поставленным обеденным столом, сошлись военачальники.

— Мой вчерашний поступок поразил ваше высочество, — говорил Суворов за обедом принцу. — Усердно прошу меня извинить и поверить, что у меня были основательные причины избегать встречи с вами до боя.

— Сами вы, ваше высочество, только что сказали, что согласились на мое предложение только потому, что опасались, чтобы, в противном случае, я не увел свои войска обратно. Что бы было, если бы мы встретились? Я доказывал бы необходимость наступления; вы — обороны. Мы бы непременно заспорили и все время провели бы в прениях, в дипломатических, тактических… ваше высочество меня загоняли бы, а неприятель решил бы наш спор, разбив тактиков.

Суворов говорил с таким добродушием и юмором, что принц хохотал от души.

— Могу ли я сердиться на вас, мой дорогой, мой несравненный учитель, — говорил он, горячо пожимая руку своего русского товарища. — Ведь вы, одни только вы принесли нам победу и научили нас, как побеждать.

— Если вашему высочеству угодно утверждать, что я принес победу, то позвольте поблагодарить вашего храброго офицера, который привел всех к победе и всю тяжесть боя вынес на своих плечах. — При этом Суворов встал и подошел к австрийскому полковнику Карачаю.

— Вот кому обязаны мы победой, — сказал он восторженным тоном, обнял и расцеловал полковника.

Благородным признанием заслуг союзника и подчиненного Суворов тронул сердце молодого полковника.

— Ваше превосходительство, — сказал он со слезами восторга на глазах, — его высочество называет вас учителем, позвольте мне называть вас отцом.

Суворов еще раз горячо обнял Карачая.

— Сегодняшний день для меня счастливый день. Сегодня я приобрел в рядах доблестной австрийской армии двух сыновей, — сказал Суворов, беря за руки Карачая и фон Франкенштейна.

Юный поручик с восторгом поцеловал руку старого генерала. С восторгом делился он с товарищами своими впечатлениями о русских солдатах.

— Сколько в русской солдатской семье привлекательного, — говорил он с жаром. — Сколько мужества и спокойной храбрости, храбрости естественной, без театральных поз и эффектов. С каким стоицизмом выносит русский солдат невзгоды и довольствуется малым.

Суворов, в свою очередь, в лестных выражениях отзывался об австрийских войсках.

Кобург слушал, улыбаясь.

— Они, мои солдаты, — говорил он, — сделали уже вам оценку по-своему и дали вам прозвище…

— Хромой генерал? — спросил, улыбаясь, Суворов.

— Нет. Вас называют: «Гёнерал — вперед».

— Такое прозвище для меня дороже всякой награды… Помилуй Бог, мы друг друга поняли.

Обед уже кончался, когда прискакал от Потемкина курьер к Суворову с пакетом.

По мере того как генерал читал письмо светлейшего, брови его сдвигались и добродушная веселая физиономия принимала суровый оттенок. Подозвав Решетова, он дал ему прочитать письмо и затем отдал какое-то приказание… Хотя он говорил по-русски и шепотом, до слуха фон Франкенштейна донеслось имя маркизы де Риверо и название монастыря св. Самуила. Решетов быстро ушел исполнять приказания.

«Что бы это могло значить?» — мысленно задавал себе вопросы молодой поручик. Не находя ответа, он решил сейчас же после обеда разыскать маркизу…

На душе у него было неспокойно.

Глава XX

Батальон австрийской пехоты, выбив остатки турецкой армии из монастыря св. Самуила, расположился в нем на отдых.

Надо отдать справедливость австрийцам, они почтительно отнеслись к православной святыне и, прежде чем отдыхать, привели в порядок храм и уничтожили следы недавнего пребывания неверных.

На монастырский двор были перевезены денежные ящики и поставлены часовые. Командир батальона, убедившись, что все в порядке, готовился уже отправиться в занятую им келью, как ему доложили, что адъютант принца, поручик фон Франкенштейн, желает видеть арестанток.

Майор немедленно пошел навстречу молодому офицеру и сам провел его по темному коридору к одной из келий, у дверей которой стоял часовой.

— Здесь, — сказал майор. — Чертовски хороша, и не будь я комендантом, я первый способствовал бы ее побегу… Положим, она шпионка, да много ли она принесла вреда, побили же мы турок, несмотря на ее шпионство… Походатайствовали бы вы, фон Франкенштейн, перед принцем…

— Она арестована не принцем, а генералом Суворовым.

— Жаль… а впрочем, Суворов мне не начальник…

— Что вы этим хотите сказать?..

— То, что я могу, не опасаясь его гнева, быть более вежливым с маркизой и ее компаньонкой… Я сперва выделил ей арестантское помещение… Ну, а если она не наша арестантка — ее можно перевести в лучшее место, вот хотя бы в эту келью, — указал он на дверь. — Не хотите ли, посмотреть, поручик, — и он толкнул дверь.

Келья, куда вошли майор и поручик, была больше и светлее других.

— Здесь, вероятно, жил настоятель, — сказал майор, осматривая комнату… — Э… да здесь и потайной ход, даже и не прикрыт. Очевидно, монахи уходили по нему от забравшихся в монастырь турок…

Говоря это, комендант прикрыл отверстие в подземелье большой иконой, заменявшей дверь.

— Быть может, в подземелье остались уцелевшие турки? — спросил фон Франкенштейн.

— Вряд ли. Это подземелье нечто иное, как подземный ход, ведущий за монастырскую ограду, — отвечал комендант. — Впрочем, в этом можно убедиться.

Он открыл дверь и спустился по каменным ступенькам в темный сырой проход. Поручик последовал за ним. Долго они ощупью пробирались по сырому и темному коридору, пока не показалась узенькая полоска света. Полоска расширялась все более и более, наконец, солнечные лучи ярким снопом ворвались в подземелье.

Комендант и его спутник вышли в овраг, находившийся далеко за восточной стороной монастырской ограды.

— Видите ли, я вам говорил, — сказал комендант.

Оба офицера молча возвратились в келью.

— Как же быть? Это самая лучшая комната, но в ней подземный ход… — задумчиво говорил комендант… — Впрочем, ничего. Арестантка не догадается, что этот образ служит дверью. Я переведу ее сюда. А теперь не угодно ли вам, поручик, пройти к прелестной арестантке, — закончил комендант, провожая молодого офицера.

Когда дверь за вошедшим к арестанткам фон Франкенштейном закрылась, майор потер себе руки с довольным видом…

«Ну, теперь приобрел себе влиятельного друга… Он ей покажет дверь, я отвечать не буду, не могу же, черт возьми, знать потайных ходов монастыря, в котором состою комендантом два часа… а в результате, в благодарность он выхлопочет мне полк».