Суворов. Чудо-богатырь - П. Васильев

Электрическим током разнеслась по войскам весть о назначении Суворова, все ожили духом, подняли головы.

— Теперь Измаил будет взят штурмом, — с радостью говорили солдаты и офицеры, поздравляя друг друга.

Ожил духом и сам Суворов. Получив письмо главнокомандующего, он, больной лихорадкой, как будто выздоровел и немедленно отвечал: «Получа повеление вашей светлости, отправился я к стороне Измаила, Боже, даруй вам свою помощь». Приготовления его были недолги и несложны. Приказав идти к Измаилу любимому своему гренадерскому Фанагорийскому полку, двум сотням казаков, 150 охотникам Апшеронского полка и тысяче арнаутов, распорядился заготовкою и отправкою туда же 30 лестниц и тысячи фашин; сам выехал верхом с небольшим конвоем. С дороги он послал приказ генерал-поручику Потемкину (двоюродному брату главнокомандующего) вернуться с войсками к Измаилу.

Времени терять было нельзя, и Суворов, оставив свой конвой, с удвоенной скоростью поскакал к крепости.

Глава XXVI

Все Суворов обсудил,

Все взвесил и, готовясь к битве славной,

Учил солдат штыком владеть исправно,

Учил он рекрут, как простой капрал,

Нигде минуты даром не теряя:

Водил их через рвы и приучал

К огню, их в саламандры превращая;

По лестницам их лазить заставлял.

Убрав фашины алыми чалмами,

Приказывал солдатам он своим

Те чучела атаковать штыками,

Вступая в бой, как бы с врагом самим,

Он шел к победе разными путями.

Иные мудрецы, труня над ним,

Усматривали в этом лишь нелепость

Суворов прервал споры, взявши крепость…

Ранним холодным утром, 2 декабря, к русским аванпостам под Измаилом подъехали на казачьих лошадях два всадника. Один великан, другой маленький, худенький старичок.

— Здорово, чудо-богатыри! — крикнул старичок, как только подъехал к пикету.

Вздрогнули солдатики, радостно засияли их лица, и бодро крикнули они ответ:

— Здравия желаем, ваше сиятельство!

Крик их подхватили на соседних постах, и стремительно пронесся он по всей аванпостной цепи.

— Наш батюшка Суворов приехал! — кричали солдаты, потеряв от радости и голову, и, забыв всякую внешнюю дисциплину, бежали гурьбой к нему навстречу.

— Батюшка, отец наш родной, истомились мы здесь без тебя! — кричали они на разные голоса.

В этой восторженной встрече ничего не было похожего на воинскую дисциплину, но красноречиво говорило, что никакая образцовая дисциплина не даст тех результатов, каких можно ожидать от солдат, так бурно, так искренне проявляющих свои чувства к военачальнику.

И здесь, как при Рымнике, одно только появление Суворова подготовило уже победу.

С батареи раздалась салютационная пальба. Пушечными выстрелами приветствовали вождя, приносящего с собою победу.

Генералы спешили навстречу к нему, а он, чье имя было уже прославлено и гремело по всей Европе, как синоним победы, скромно въезжал на казачьей лошаденке. Сопровождавший его сзади казак вез в небольшом узелке весь генеральский багаж. Но ни один полководец, въезжавший в стан на триумфальной колеснице, не был так горячо, так сердечно приветствуем, как Суворов, своими чудо-богатырями.

Едва поздоровался он с генералами, как сейчас же начал объезд войск. Радостным, солнечным лучом было появление его среди батальонов, начавших падать духом от бездействия и однообразной жизни впроголодь; все воспрянули духом, у всех были праздничные лица.

— Сегодня молиться, завтра учиться, а там и на штурм, — радостно раздавалось среди солдат любимое изречение Суворова, но, как оказалось, до штурма было еще далеко. Объехав войска, Суворов отправился осматривать крепость. Чем ближе он к ней подъезжал, чем внимательнее всматривался он в грозные ее бастионы, тем более хмурилось его чело, тем беспокойнее становился его взгляд.

Вот он объехал почти всю линию стен и в глубокой задумчивости остановился против каменного бастиона Табия. Турки осыпали его градом пуль и картечи, но Суворов не замечал ни выстрелов, ни опасности. Он стоял в глубокой задумчивости, почти в оцепенении. Было отчего задуматься.

Измаил была, крепость сильная, первоклассная. За его грозными стенами собралась многочисленная неприятельская армия, усиленная гарнизонами капитулировавших крепостей. Армия эта будет сражаться не на жизнь, а на смерть. Ей другого ничего не остается делать, так как в случае неудачи ее ожидает гнев султана и массовые казни.

Командует армией Айдос-Мехмет, старый боевой опытный генерал. Все это взвесил Суворов и задумался. Штурм представлялся теперь ему не таким легким, как вначале, и в сердце старого воина шевельнулось опасение за его воинскую славу, за боевую репутацию… выдержат ли они теперь это тяжелое испытание.

Долго стоял в задумчивости старый воин, наконец тяжелый вздох вырвался из его груди:

— Победа или смерть! — воскликнул он с энтузиазмом. — А я жить хочу… я еще полезен армии, — закончил он свои размышления и, осенив себя крестным знаменьем, повернул коня к лагерю.

Когда генерал снова проезжал среди солдат, на лице его не было следов недавнего его волнения. Он был весел и шутил с солдатами.

— Объезжал я, ребятушки, всю крепость, — говорил он солдатам. — Рвы Измаила глубоки, стены высоки, а все-таки его нужно взять. На то воля нашей царицы-матушки.

— Возьмем, отец наш родной, возьмем, ваше сиятельство! — радостно кричали солдаты.

В их кликах не было тени хвастовства, в них слышалась твердая уверенность. И немудрено.

Солдат, привыкший соединять имя Суворова с победой, считавший его непобедимым, посланным самим Богом на поражение врагов веры Христовой, не мог допустить мысли, как можно не взять под его командой какой-либо крепости.

— Не только Измаил, Царьград возьмем с тобой, батюшка, — с восторгом кричали солдаты. — Под Кинбурном куда было хуже — и то разбили поганых. А Туртукай, Гирсово, Козлуджи, — раздавалось со всех сторон. Так ветераны, старые сподвижники героя, вспоминали дни былой воинской славы и в воспоминаниях этих обретали твердость и черпали уверенность в успехе настоящего.

Совершенно успокоенный возвратился Суворов в приготовленную для него землянку, но не для отдыха. Сейчас же он собрал военный совет; собрались не только все генералы, но и бригадиры.

В землянке царило гробовое молчание.

Суворов обвел всех испытующим взглядом, казалось, он хотел проникнуть в душу каждого, узнать, что в ней творится.

Его пристальный, полный огня взор магически действовал на собравшихся военачальников.

— Господа, — начал он громким голосом, — только что я объехал все войска. Солдаты в отчаянии. Они боятся за свою былую славу. Отступление считают позором и полны уверенности, что не только Измаилу, но и десятку таких крепостей не устоять перед победоносными воинами российскими… Я состарился в боях и до сих пор не знавал ретирады. Ретирада и позор одно и то же… Неужели теперь, на старости лет, военный совет предложит мне запятнать позором мои седины?

— Никогда! Штурм, — крикнул с энтузиазмом бригадир Платов.

— Штурм, штурм, — раздалось со всех сторон.

Через 15 минут всеми генералами было подписано постановление военного совета, которым отступление от крепости признавалось постыдным для победоносных российских войск.

Штурм был назначен на 11-е число.

Не знал устали Суворов, не знали ее и солдаты.

С утра и до вечера в русском стане кипела неустанная работа: возводились брешь-батареи, обучались войска.

Чтобы турки не могли заметить, далеко за расположением войск были вырыты рвы, насыпаны валы, и Суворов учил солдат переходить рвы, по лестницам взбираться на стены, колоть штыками и преодолевать всякие препятствия.

Наконец близился день штурма. Суворов отправил коменданту письмо Потемкина, в котором светлейший предлагал сдаться, обещая целость имущества и безопасность жителям. К этому письму Суворов прибавил и от себя записку: «Я с войсками прибыл: 24 часа на размышление — воля; первый мой выстрел — уже неволя; второй выстрел — смерть, что и предоставляю сераскиру и старшинам на рассмотрение».

Комендант отвечал, что 24 часа — короткий срок, что он просит 10 дней, в течение которых испросит разрешение великого визиря, а на это время просит заключить перемирие.

Прекрасно понимал Суворов, что предложение это нечто иное, как уловка. Турки не раз к ней прибегали, и прибегали удачно, но теперь они ошиблись. Под Измаилом был не Потемкин и не принц Кобургский.

Штурм было решено не откладывать.

Красным пламенем горели бивуачные костры в сыром туманном воздухе; от костра к костру переходил Суворов, беседуя с солдатами, вспоминая старые походы и победы, всюду внося уверенность в завтрашнем успехе.