Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды - Владимир Короткевич

И вновь обманул летописец... И Вельский написал так... А было не так. Не жили мы и дальше в покое. Не сбросили масок своих, на счастье для людей, на горе для нас.

Глава 22

ВЗДОХ ИОСИФА АРИМАФЕЙСКОГО

И, высунув язык, он завертел глазами, как умирающая коза.

Когда они вздыхали — стены домов вздувались, как бычий пузырь... Таких теперь нет. Перевелись.

Пей, но закусывай.

Сидели они у корчмы, и большинство считало синяки.

— Плач и скрежет зубовный, — сказал женоподобный Иоанн. — Не наследуй злу, но добру.

— Если око твоё искушает тебя... — щупал здоровый фонарь Пётр.

А Фаддей вынул изо рта зуб и молвил грустно:

— Фокусы можно было бы показывать.

Пётр взорвался:

— Что ж это, каждый раз нас так бить будут? Куда ж такая работа?

— Сказано ибо: «Будут бить вас в синагогах», — вставил Матфей.

— При чём тут синагога, козёл?! — возопил Раввуни.

— Нет, — всё ещё не мог успокоиться Пётр, — как так дальше жить?! Ты, Иисус! А ну, давай нам деньги и еду, раз учеников набрал! Хоть роди, хоть из колена выломи, а дай.

— Торговать надо, — высказался Варфоломей. — Вон Церковь индульгенциями торгует, опять же, мощами, и никто церковников не бьёт.

— А зря, — пожалел Христос.

— Ну? Так что? Что?!

— Подождите, — устало отмахнулся Иисус. — Есть мысль.

...Через некоторое время пришли они в Новогрудок и там, не платя вперёд, ибо не имели денег, но надеялись их раздобыть, расположились на постоялом дворе в приходе Святой Троицы. Легли, помолясь об удаче вместо ужина.

Магдалина же, показав кому надо перстенёк, добилась верного слуги и передала с ним Ратме, где ее искать. Она очень надеялась, что юноша явится сразу, и не обманулась в своих надеждах.

Радша пришёл и теперь стоял в её покое, румяный от волнения. Смотрел на жалкую мебель, на скупой свет свечи. Это была сама непритязательность. И однако он видел, что перед ним знатная дама. Магдалина успела достать из котомки парчовое покрывало, распятие слоновой кости и рубиновые чётки.

Его изумляла такая скромность. Он потерял голову. Это была не Ганория из Валевичей.

— Вы... пришли. Вы обещали мне... и не обманули.

— Я не обманываю никогда... И особенно таких людей... Прошу прощения, я даже не могу поднести вам кубок вина. Я три дня постилась, и вот мы запоздали сюда, хотя пост мой закончился с закатом солнца. Лавки на замках, рынок пустой, в корчмах погас огонь. Поневоле мне придётся отдать Богу и эту ночь. Я собираюсь не спать. Хорошо, если вы разделите бдение со мной.

— Боже мой! — воскликнул юнец. — Какая скромность! И вы думаете, я дам вам поститься лишнюю ночь? Богу хватит и того, что Он получил. Я хочу ужинать с вами... Вы будете меня слушаться... Ну!

И он позвал слугу Фрола и приказал принести угощенье и вина, что быстро было исполнено, а после они сидели рядом, и ели, и утешались вином.

— Видите, я вам подчинилась, — сказала она, — хотя это и не говорит в пользу женщины: сидеть ночью в одном покое с мужчиной. Но я верю вам... Вот, отпейте из моего кубка. Это будет причастием в знак вечной нашей дружбы. — И загрустила: — Вскоре мы идём дальше за своим святым.

— И вы бросите меня? — побледнел он.

— Глупыш, это обет. Но я вернусь. — Она положила руку ему в ладонь. — Как только доведу его до его цели. Возможно, мы встретимся вновь.

— Да. — У него раздувались ноздри. — Иначе мне хоть не жить.

— Какой вы... А ваш брак?

— Я пошлю их в преисподнюю!..

— Что вы? — со страхом прошептала она.

— Простите, я забыл, кто вы... Но я пошлю их... Я ненавижу свою так называемую невесту... Мне тяжело и страшно с ней. Всю жизнь я искал такую, как вы... Как я долго искал!

«Долго, — подумала она. — Сколько тебе там было ещё искать?».

Он был разгневан, но даже руки не протянул к ней.

— Я хочу вас... Я хочу в жёны только вас... Я умру, если этого не будет... Я добьюсь этого... Завтра же.

— Вы опасны, — вздохнула она, будто бы с усилием отводя глаза.

Руками она словно отталкивала его, и он поневоле схватил эти руки.

— Только вас... Пожалейте!

— Пожалейте вы меня... Мне тяжело... Это превыше меня.

У него дрожали плечи, срывался голос. И этим срывающимся голосом, с неслыханной нежностью, он прошептал:

— Что мне ещё сделать, чтобы вы были моею?

— Я полагаю, вам нужно закрыть двери, — подсказала она.

Утром вся шайка толкалась по базару, ища, как бы тут смухлевать ради пропитания. Не было только Симона и Варфоломея, которые по приказу Братчика шарили на городской свалке, выкапывая из отбросов наиболее старые, упаси Бог, не сегодняшние, бутылки и пузырьки, а затем до слёзной чистоты отмывая их в реке.

У всех крепко крутило в животе от голода. В кишках словно сидела стая голодных волков.

Магдалина, правда, передала утром Братчику золотой, но он не сказал друзьям, сберёг монету. Мало ли что случится? На его выдумку могли и не клюнуть.

Базар лежал на площади между чёрным, диким Новогрудским замком и большой корчмой. Плыла толпа, свистели свистульки, вели свой напев слепые нищие, словно душу из козла тянули. Толкались мужики, девки, богатые женщины. Изредка медленно, как каравелла под парусами, плыл сквозь толпу дворянин в плаще.

Магдалина не находила себе места. Даже ночью, доводя любовника до бессознательности и безумства, сама задыхаясь от его объятий, она краешком сознания прикидывала, сумеет ли выполнить приказ, освободиться, возможно, навсегда остаться с этим. Не женой, так любовницей. Ибо этого она не отпустит. Он никогда, благодарный ей, не сумеет забыть её и эти ночные поцелуи.

Тревога нарастала. Успеет ли сотник? Получили ли они зов? А может, голубя подбила стрела или схватил ястреб?

На рынке всё было дорого. Какой-то скряга — по морде видно, что при случае ростовщик, как и муж каменной бабы, — торговал яйцами. Юрась присматривался к нему сначала с усмешкой, потом — с брезгливостью.

— Почём? — спрашивает бедная баба.

— Два гроша сотня. — Голос такой, будто глотка полна заноз.

— А Божечки, это ж за свинью столько...

— А ты вот и купи, и жарь эту свинью... если такая богатая. Да ещё достань её. А яйца — еда панская. Не для твоего холуйского хлебала. Ишь, яйца! Р-рас-пустился народ.

— Два гроша? — спросил Юрась. — Бога побойся, человече. Срам.

— Срам, собачий ты сын, людям только в бане видать.

В Христовых глазах вдруг загорелось нечто хитрое, ехидное и плутовское.

— Ладно. Уговорил. Держи подол — будем считать.