Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг. - Виктор Кондырев

Из письма ко мне от 14 июня 1974 года:

«…Совсем отупев, возвращаюсь домой и, умяв творог со сметаной, предаюсь лёгкой дрёме. Очнувшись, начинаю борьбу с набоковским “Даром”. Все в восторге, а я мучительно продираюсь сквозь дебри литературного кокетства. Сам себя назвал “Искателем словесных приключений”. Холодный, как собачий нос, изысканный сноб, истекающий ностальгией по вещам и блистательно описанной прочей фуйни. Действия никакого. Лишь на 200 (!) странице намечается роман. У*бёт ли, сомневаюсь…»

Первые серьёзные стычки с Синявской произошли через несколько недель.

Амикошонские покрикивания и командирский норов Марии Васильевны, на правах желающей добра опекунши, нисколько не злоупотреблявшей волшебным и просто добрым словом, поддерживали в доме постоянную боязнь быть обтявканным и затюканным кстати и некстати.

Удручённая бедламом на кухне, мама попыталась было разобраться с немытой посудой. В том смысле, что после еды тарелки хорошо бы вымыть. Оскорбительный намёк! М.В. гаркнула: не лезь, куда не просят, нужная посуда моется лишь перед самой едой. Мама пришибленно сжалась, уселась «на краешке стула», со слезами на глазах.

– Ты, Машка, парижский вариант Салтычихи! – не выдержал В.П.

Обмен колкостями мгновенно перерос в добротную кухонную склоку, с вопежом и грохотом кастрюль, но вскоре воцарилось видимое замирение.

С самого начала дело осложнялось тем, что в Париже мама была прикована к дому из-за слабого зрения и безъязычия. Не в пример Швейцарии, где ею занимались предупредительные и деликатные люди. Гостеприимная и тонкая хозяйка на званых домашних вечерах и литературных посиделках, Мария Синявская в повседневной жизни была беспардонна и своенравна. Окружающие маялись от опеки и поучений, но вынуждены были приспосабливаться. Мама робко помогала по дому, но у неё всё валилось из рук, всё выходило не так, и она страшно стеснялась своей беспомощности. И никак не могла угодить строгой хозяйке. Всё чаще и чаще Виктор Платонович должен был встревать в ссору и приструнивать Марью. Это помогало, но лишь до следующей стычки.

Как бы извиняясь, Некрасов писал мне:

«Увы, приспосабливаться мать не умеет. К тому же две женщины в одном доме – не лучший из вариантов. А наша милая Майя любит и поучать, и поменторствовать, и покомандовать, чего ни мать, ни особенно я не любим. Были и вспышки, и обиды, и повышение голосов (не материнского, конечно, – с чужими у неё не получается)».

Но зато получалось на славу со своими. Нервы сдавали у обоих, переругивались уже не скрываясь, выход был один – съезжать как можно быстрее!

Но быстрее пока не получалось, подходящую квартиру так сразу не найдёшь…

Виктор Платонович не раз говорил мне, что на остывание его приязни к Синявским очень повлияло безжалостное отношение М.В. к маме.

Некрасов, слегка озверевший от сволочного нрава «Машки», принял сторону жены…

А пока суд да дело, В.П. обустроил в своей комнате рабочий закуточек – развесил фотографии, пару картинок, мама пришпилила над его раскладушкой рисунок Вадика. Вроде всё становится на свои места, но где покой, где диван, хочется, стонет в письмах Некрасов, подремать как часовой на посту! К тому же Синявские беззаветно пашут на общественно-литературной ниве, не давая покоя и своему гостю.

Бесконечные визиты, рандеву, чашки чая с печеньем. Нужные люди, важные персоны, крупные персонажи, избалованные модные журналисты… В.П. похныкивает в письме: «Меня Майя – ох и деловита! – одолевает тоже всякими делами. То с тем встретиться, то с теми. Нужно! И таки да, нужно. А где же полежать? И когда?»

Иной раз приезжал с гитарой Галич, засиживались допоздна, предавались трёпу, в общем, как в Москве, на кухне у незабвенных Лунгиных. Только ещё более суматошно, многолюдно и галдёжно…

Наконец к Новому году мама и Виктор Платонович переехали в загородный дом их новой знакомой, милой и весёлой Вити Эссель.

По-буржуазному благовоспитанная и чистенькая деревушка Марлотт в лесу под Фонтенбло умилила Некрасова. Дом впечатлял абсолютной тишиной, изысканным порядком и камином. Некрасов тут же отвёл душу и оборудовал свой уголок над письменным столом: рисунок брата Коли, шарж на Симу Лунгина, фотография с Валегой. Своего фронтового ординарца Валегу он романтически почитал и с радостной нежностью описал его в «Окопах». В жизни же его звали Михаил Волегов и жил он на Алтае. За несколько лет до отъезда Некрасов съездил к нему в гости, вместе с актёром Юрием Соловьевым, сыгравшим роль Валеги в кинофильме «Солдаты». И сама встреча, и трехдневное безвылазное застолье оставили у писателя наиблагоприятнейшие воспоминания.

Наслаждение покоем. Пишутся дополнения к киевским «Городским прогулкам», теперь переименованным в «Записки зеваки».

Частенько заезжает Анжела Роговская, бывшая киевлянка, лёгкая на подъём и неунывающая женщина, до нашего приезда безотказная некрасовская машинистка. Первым делом она везёт их в Версаль и Фонтенбло, вторым делом – сопровождает в парк Монсури. Рядом с этим парком Некрасовы поселились сразу по приезду после рождения Вики в Киеве, и прожили здесь до самой революции. Сейчас все погуляли возле пруда, посетили туристами площади Муфтар в Латинском квартале, Эйфелеву башню, Бобур…

Новый год с ёлочкой, свечками и бенгальскими огнями. Непрерывно разжигается камин. Сырые, пустынные улочки в Марлотт, по которым так приятно прогуливаться с Джулькой…

«Континент» и «Синтаксис»

Под Новый год Степан Татищев привёз в подарок Вике в Марлотт советскую офицерскую шапку. Любезный Стёпа, старый знакомый!

…Ранняя весна 1974 года. Граф Татищев сидит на киевской кухне и ест оладьи. Ему они больше нравились с вареньем, Вика же налегает на сметану и сахар. Беспардонно вперив взор в сиятельного визитёра, я выкушиваю экзотический нектар, привезеённый гостем, – растворимый кофе.

Культурный атташе Франции в СССР Степан Татищев специально приехал в Киев, чтобы навестить и ободрить травимого властями писателя, киевского инакомыслящего, как писали иностранные корреспонденты. Он привёз пачку журналов «Пари матч», любимых Викой за шикарные иллюстрации и сжатый объяснительный текст.

Незаметно передал конвертик с валютой, пояснил – за публикации во французской прессе. Маме подарил парижские духи.

Был Степан строен, тонкорук, красив и приятен в манерах. Под явно парижским пиджаком был серенький свитерок. Говорил мягко, фотогенично улыбался, ел не спеша и нож держал элегантно, как смычок скрипки…

Разговор шёл о киевских делах, Некрасов рассказывал об исключении из партии. Степан не отрываясь слушал, не слишком, видимо, улавливая всю эту историю с партбилетом, бюро райкома, писательским членством.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});