Голубой велосипед - Режин Дефорж

— Гастон, не могли бы вы подойти на минутку. Посол вас спрашивает.

— Извините, мадемуазель. Не уходите, я сейчас вернусь. Мари, я здесь.

— Это ведь Мари Белл?

— Да, она самая. Очаровательная женщина. Сегодня истинно литературный вечер. Помимо нашего друга Кокто, здесь Жорж Дюамель, Жан Жироду, Робер Бразийяк, красавчик Дриё ла Рошель. Пьер Бенуа с головой ушел в разговор со своим другом Арно Брекером…

— Скульптором?

— Да, он только что подготовил свою большую выставку, которая откроется в мае. Смотрите, а вот и двое его коллег, но без его таланта — Бельмондо и Деспьё. Они присоединились к нему. А там Жан Люшер и Эдвиж Фейер…

— Достаточно, прекратите. Это перечисление действует угнетающе…

— Мадемуазель, не подарите ли вы мне танец?

Леа подняла глаза.

— Франсуа… — вскрикнула она.

— Франсуа…

Леа резко поднялась.

— Леа…

Не веря своим глазам, не решаясь коснуться, стояли они друг против друга.

— Забавное место для встречи, — пробормотал Франсуа. — Я забыл, как вы прекрасны. Пойдемте танцевать.

Уже давно Леа не снилось такого приятного сна: она медленно кружится в объятиях мужчины, которого желала, и который явно желал ее. Какое изумительное ощущение испытываешь, плывя по течению! Главное — не просыпаться, не открывать глаз. Она теснее прижалась к Франсуа. Забыла о том, где находится, о людях, которые ее окружали, будь то немцы или французы, о поручении дяди Адриана, о войне, даже о Лоране. Ей хотелось лишь быть женщиной в объятиях мужчины.

— Дорогой друг, вы танцуете уже без музыки, но я не в силах вас упрекнуть, — сказал Отто Абец, положив руку на плечо Франсуа Тавернье.

Тот посмотрел на него невидящим взглядом и, не ответив, увлек Леа за собой.

Провожая пару завистливым взглядом, посол прошептал:

— Только французы способны на такую любовь.

В вестибюле к Леа приблизился Рафаэль.

— Вы уезжаете?

— Да, — ответил Франсуа Тавернье. — Мадемуазель Леа устала, и я ее провожу.

— Но…

— Всего доброго, месье.

— Всего доброго, Рафаэль.

Франсуа усадил ее в «бугатти», стоявший во дворе посольства.

На неосвещенных парижских улицах ни души. Площадь Согласия смахивала на декорации к кинофильму. Деревья на Елисейских полях высоко воздели свои обнаженные ветви.

— Куда мы едем?

— Не знаю, — остановив машину у тротуара, сказал он.

Вспыхнула зажигалка, и ее огонек осветил лицо тянувшейся к нему Леа.

Огонек погас, и двое прильнули друг к другу. Очень, скоро на их губах появился привкус крови, который разжег их желание.

Если бы не немецкий патруль, которому Франсуа Тавернье был вынужден предъявить документы, они, наверное, занялись бы любовью прямо в машине.

— Вы живете у своих тетушек?

— Да.

— Сейчас я остановился совсем рядом с вами, в отеле «Королевский мост». Может, поедем туда?

— Да.

В пять утра Франсуа разбудил Леа.

— Ваши тетушки сойдут с ума от беспокойства.

— Мне так хорошо. Не хочу вставать.

— Надо, моя любимая.

— Да, вы правы.

В полудреме Леа оделась.

«Какое безумие!» — подумал он.

— Я собралась.

— Пожелаем, чтобы ваши тетушки не дожидались вас на пороге дома. Вам было бы трудно объяснить им круги под глазами и растрепанную прическу.

— Верно. Я действительно выгляжу, словно только что из постели, — заметила она, разглядывая себя в зеркале.

На Университетской все спали. На лестничной площадке Леа и Франсуа никак не могли оторваться друг от друга.

— Любовь моя, я столько о вас передумал за эти месяцы. Вы должны мне рассказать все, что с вами происходило.

— Я хочу спать.

— Отдыхайте. Завтра я за вами заеду, и мы вместе поужинаем.

После прощального поцелуя Леа наконец захлопнула дверь квартиры. Как лунатик, добралась она до спальни. Ее пальцы нетерпеливо расстегивали застежки кружевного воротника. Она вынула из-под одеяла теплую ночную рубашку, в которую была завернута грелка с горячей водой. Было холодно, и, натягивая рубашку, она зябко поежилась.

Благодаря грелкам тети Лизы теплыми были и простыни. Леа не успела лечь, как уже заснула.

Укрывшись одеялами, Леа бормотала:

— Ох, нет! Погасите свет, задерните занавески.

— Но, дорогая, вчера ты сама нам сказала, что утром хочешь пройтись по магазинам. Я подумала, не пора ли тебя разбудить…

Пройтись по магазинам? Что там говорит Лиза? По каким магазинам? О, черт! Проспект!

Отбросив одеяло, она выскочила из постели.

— Который час?

— Думаю, половина одиннадцатого.

— Половина одиннадцатого? Боже мой, я опаздываю!

Она бросилась в ванную, привела себя в порядок, натянула толстые чулки, шерстяную комбинацию, юбку и плотный свитер.

— Ты же не уйдешь, не поев?

— Нет времени. Где мой берет?

— Там, на кресле. Какой у тебя беспорядок, бедняжка!

— Потом приберусь.

Проспект, где проспект?… Вот он… Как она испугалась!

— Выпей хотя бы чаю.

Чтобы доставить тетушке удовольствие, Леа отхлебнула из чашки.

— Хорошо укутайся, утро свежее, — входя в комнату, сказала Альбертина. Леа надела пальто, а сверху обмоталась красным шерстяным шарфом.

Уже сбегая по лестнице, она поправила черный берет.

Она замедлила шаг в нескольких метрах от книжного магазина. Было без двух одиннадцать. С трудом переводя дыхание, толкнула дверь.

Кроме троих продавцов, в магазине никого не было. Один из них вышел, другой спустился по лестнице. Остался молоденький брюнет с умным проницательным взглядом, заполнявший карточки. Он поднял голову.

— Чем могу вам помочь?

— Спасибо, я просто хочу посмотреть.

Как и накануне, она остановилась перед полкой авторов, чьи фамилии начинались на букву П.

Если перед тем, как войти, она волновалась, то теперь, беря в руки второй том «В поисках утраченного времени», она была спокойной и непринужденной. Сняв том с полки, принялась неторопливо его перелистывать. Проспект находился на месте. Машинально проверила она его плотность и ловко сунула в карман пальто. Все еще с книгой в руке отвернулась и сделала несколько шагов, притворяясь, что читает. Темноволосый юноша продолжал заниматься карточками. Вынув из сумочки другой проспект, она вложила его между страницами. Не спеша, естественным движением вернула книгу на полку.

В книжном магазине по-прежнему ни одного покупателя.

Со стола Леа взяла томик со знаменитой аббревиатурой «Н.Р.Ф.» и прочла первые строчки:

«Неся в кожаном портфеле, сочинения своих сорока двух учеников, которые ему надлежало исправить, месье Жоссеран воображал себя поэтом Вергилием, поднявшимся из адской бездны через центральный выход станции метро «Клиши», и с находчивой наивностью изумлялся, что возвращен на солнечный свет в любопытном краю, где, как он видел, ему предстоит многому научиться».

Она подняла голову и встретилась взглядом с темноволосым юношей.

Подойдя, тот заметил:

— Это превосходная книга. Вам бы стоило ее взять.

— Хорошо, полагаюсь на вас. Этого автора я не читала.

— Жаль. Марселя Эйме нужно прочесть всего.

— Спасибо. Буду помнить.

Заплатив, Леа вышла.

— До свидания, мадемуазель. До скорого.

Ни один покупатель так и не появился. На часах почти четверть двенадцатого.

Несмотря на весеннее солнце, было еще очень холодно. Проходя мимо отеля «Королевский мост», Леа вспомнила о вчерашнем вечере и покраснела.

«Мне надо подумать», — про себя повторяла она, входя в свою комнату.

Весь комод был занят огромной корзиной белых цветов. Улыбнувшись, Леа разулась и вытянулась на кровати, закрыла глаза, потом снова открыла, вглядываясь в лежавший перед корзиной конверт…

Было три часа с половиной, когда она вышла из метро на Кольцевой площади Елисейских полей. Она старалась не смотреть на тяжеловесные панно, окружавшие центральную площадку для пешеходов, откуда полицейский регулировал редкое движение.

Во второй половине дня установилась прекрасная погода. Несмотря на холод, на улице было много прохожих. У кинотеатров вытянулись длинные очереди. В «Нормандии» показывали «Мы — ребятишки». Леа заняла очередь. Документальный фильм о молодежных лагерях никак не кончался. В хронике показывали лишь «подвиги славных немецких воинов», приветствовавшие маршала толпы, радостный отъезд в Германию рабочих-добровольцев, да еще роскошное бракосочетание в Виши, репетицию пьесы Монтерлана, выступающего в Берлине перед военнопленными Мориса Шевалье и новые моды весеннего сезона. Фильм показался ей занудным. Когда, наконец, сеанс окончился, она сделала вид, что уронила перчатку, и, нагнувшись за ней, сунула книгу под сиденье. Встала и вышла, не оглянувшись.