По сложной прямой - Харитон Байконурович Мамбурин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он с упоением рассказывал, как живёт где-то там с тремя такими обработанными девчонками. Что они моют, стирают, готовят, убирают, делают буквально все мыслимое и немыслимое по первому его, Никиты, слову. Да, конечно, такой рай не навсегда, спустя несколько лет установка ломается, мощно фрагментируя всю приобретенную за этот период память, но это даже неплохо, потому что б/у рабыню можно за очень нехилые деньги продать в элитный бордель, а себе заранее заказать свежую. И она выйдет даже дешевле проданной, потому что после такой гипнообработки эти молодые красавицы становятся очень… ласкучими и послушными. Так сказать, профессиональная деформация, въевшиеся привычки. Но это мелочи, речь о том, что предельно замотивированные сотрудники способны устроить своему хозяину рай на земле.
И именно этот рай я кое-кому сломал.
— Я девятнадцать лет жил, пытаясь забыть предательство Толика, Витя, — Никита Павлович с хрустом сжал кулаки, сверля меня взглядом, — Очень старался. А еще мне было насрать на тебя. Ты был куском мяса с определенной задачей, ты был материалом, с тобой работали. Меня устраивало, это было правильно. Но потом тебя отправили в Стакомск…
И Лещенко со своими опытами вылетел в трубу, а его место занял неподконтрольный ученый. Проходит некоторое время и Витю начинают прикрывать. Жестко прикрывать от всех. К этому времени у него уже есть дом, друзья, знакомые, даже любовница. Деньги, продукты, учеба. Права.
Жизнь.
Прямо как у Анатолия Павловича Изотова в свое время.
…и у Никиты сорвало планку. Он сам вызвался на операцию по экстракции племянника.
— Витёк-Витёк…, — тепло улыбнулся сидящий на стуле дядя, — Видишь ли, ты для меня — не человек. Ты доказательство трусости моего брата. Он был как страус, засунувший голову в песок. Он думал, что если будет жить как нормальный и обычный, то про него забудут. Может и нет, конечно, так как жопу он себе всерьез рвал, чтобы засветиться со своими работами перед Москвой… но ты о них не знаешь. Знай лишь одно — он был подлой трусливой курвой, которая захотела убежать от своей судьбы. Свалить всё на меня. И ты такой же. Только я позабочусь о том, чтобы у тебя нихера не вышло. Вообще ничего. Даже сдохнуть. Ты будешь жить, Витя, будешь жить долго, но не очень счастливо. Эксперименты с раздражителями вернутся. Я буду смотреть записи по вечерам на своей вилле. Буду смотреть, буду пить ром двадцатилетней выдержки, мне будет сосать очередная недвадцатилетняя сучка с вышибленными на покорность мозгами, а я буду поднимать бокал за твоё здоровье. Годами, сучонок. Пока из тебя не выжмут всё.
Стул отлетает в сторону, а безумно улыбающийся дядя за три шага приближается ко мне, склоняясь так, что между нашими носами едва может протиснуться муха.
— А знаешь, что мы делаем, когда выжимаем все? — почти с наслаждением выдохнул мне в лицо адаптант, — Наши яйцеголовые запускают процедуру случайных каскадов раздражения. С отработанным материалом обычно не церемонятся, но у нас всё по-другому, Виктор сука Анатольевич. У нас церемонятся. Берегут. Даже кладут на полочку, если не уверены, что выжали всё. Об этом ты и будешь молиться всю оставшуюся жизнь. Чтобы тебя положили. На полочку…
Тут-то меня и пробрал мороз по коже. Этот моральный урод мог болтать что угодно, но было и ежу ясно, что он меня ненавидит в сотню раз сильнее, чем я ненавидел его. Но несмотря на торопливую болтовню, на всю экспрессию, я смотрел ему в глаза и видел там холодный твердый рассудок. Да, человек бесился, да, вскрывал свой старый гнойник, который пронес с собой всю жизнь, но он не был психом. Говоря о том, что меня ждёт, он говорил с уверенностью, со знанием дела, слегка мимоходом, как говорят об обыденных вещах. И это в устах парализующего телепортатора — пугало до судорог. Всё, от чего я всю жизнь бежал, всё, с чем был готов драться до последней капли крови, всё это неожиданно приблизилось ко мне почти вплотную и дышит в лицо. А я могу только дышать и моргать.
Резкий писк прервал нашу дуэль взглядов. Дёрнувшись на звук, Никита неожиданно отшатнулся от меня с глухим потрясенным воплем, а затем, не удержавшись на ногах, шлепнулся навзничь. Быстро работая ногами, отполз, не сводя с меня потрясенного взгляда и часто-часто дыша, а затем, как-то в секунду взяв себя в руки, с досадой выплюнул:
— Всё-таки не смог я удержаться. Связь установилась. Ладно, пока не страшно. Погоди-ка здесь, Витёк, сейчас я отвечу, а потом мы что-нибудь с твоим лицом придумаем…
Надеюсь, он имеет в виду закрыть мне лицо, а не отрезать его. Впрочем, я об этом думал не очень долго так как из кухни, куда унес большую спутниковую мобилу Никита, донесся его пораженный вопрос-выдох:
— …как перехвачены??!
Глава 20. ...но ей можно напиться
На заднем сиденье «москвича» воняло. Отработка, неповторимый запах насиженных сидений, покачивание двигающегося транспорта, смрад от дерюги, которой меня накрыли… и усугублялось всё порывами пронзительно свежего воздуха от бушующего вокруг дождя. Всё это я бы вытерпел без особых проблем, но вот нервную болтовню Никиты Изотова, с которого моментом слетел «флёр бывалого профессионала» как только запахло жареным… вот эту болтовню я уже не мог выносить.
Только куда вот от него денешься?
Драпал Никита Павлович, драпал. Бросив москвичей как приманку, он из кожи вон лез, чтобы вывезти меня из Стакомска. И нервничал. Не подходило его умение спонтанной массовой телепортации для быстрого выхода за пределы города, слишком короткий радиус «прыжка». А территории вокруг внешних городских стен мало того, что мониторятся, так еще и зона действия ограничителей не даст этого спокойно сделать. Так что ему подходил только один из легальных маршрутов. Я, правда, не видел ни единой возможности, как во время такого шухера можно выскочить по одной из трех магистралей, ведущих из города (причем одна из них китайская), но Изотов-старший был настроен оптимистично.
— Ничего, Витёк! —
