Берег мертвых незабудок - Екатерина Звонцова

за него поболел. Может, даже ― отличная мысль ― обсудить это? Задумать следующий турнир помасштабнее, предложить рыцарям Чертополоха сразиться с рыцарями Крапивы? Чтобы наконец это не была бойня. Чтобы был праздник, узаконенный в веках. Вальин улыбнулся. Почему-то он не сомневался: Эльтудинн точно оказался бы там, внизу, и победил бы всех. Интересно… что бы сказала Ирис, получив веточку цветущего Чертополоха? Вальин определенно бы ее принял. Главное, чтобы потом проигравшие не обрушились на победителей и резня опять не стала всеобщей, как в день гибели семьи.

Клинки рыцарей поймали свет ― резкий, слепящий. Вальин, вздрогнув, прижал ладонь к зрячему глазу, и чернота обступила его. Сегодня она была страшной, слишком громкой. Но все же милосерднее, чем некоторые воспоминания и фантазии. От них некуда было уйти.

– Вальин… ― Ирис снова подалась к нему, коснулась теплым дыханием кожи. ― Ты такой бледный. Совсем замерз?

Темнота ревела, лязгала. Зрители вопили.

– Вальин… ― Ирис не отстала: поцеловала его в щеку, приобняла тонкой рукой за шею. ― А может, уйдем отсюда?

– Куда? ― бездумно спросил он и отвел ладонь от глаза. Сразу показалось, что на него смотрят отовсюду, хотя все смотрели на арену.

– Да хотя бы в карету, ― прошептала она, и он понял, что это опять за тон.

Пальцы накрыли его ладонь и переплелись с его пальцами. Ирис придвинулась вплотную и, перегнувшись через подлокотник кресла-трона, поцеловала его в губы, коротко, невинно, но до озноба требовательно.

– Мне не так уж нужны эти рыцари, ― пробормотала она. ― Мне нужен ты.

Он протянул руку в ответ и коснулся ее щеки, всматриваясь в фиалковые глаза. Белокурая, круглолицая, кудрявая… она напоминала виновницу празднества. Такая же беспощадная и способная ради своей цели на любой поединок.

– Ты похожа на Равви, ― сорвалось с губ, прежде чем Ирис снова к ним потянулась. ― Не будем пренебрегать славящими тебя, ладно? Наслаждайся праздником.

Он ждал, что она обидится на очередной отказ и начнет какойнибудь изнурительный спор. «Ты ледышка, ты меня не любишь, ты меня обижаешь». Но неожиданно уголки ее рта поднялись, а глаза не остекленели. Похоже, она привыкла и даже в этом научилась отыскивать радость. А атаки ее стали куда изящнее.

– Твои комплименты заставляют простить тебе все, мой король. ― Она невинно склонила голову и поцеловала ребро его ладони. Машинально он отдернулся: за пределами оммажей женщинам не подобало целовать руки мужчинам, даже мужьям и отцам. ― Но рано или поздно они ведь кончатся? Или я достаточно для тебя постарею?

И, явно довольная собой, она как ни в чем не бывало повернулась к арене ― там лошадь светлого рыцаря прянула в сторону, а темный теснил его, обрушивая удар за ударом. Но горячие пальцы Ирис оставались крепко переплетенными с ледяными пальцами Вальина. Он всмотрелся в их руки, замершие на полированном дереве подлокотника. Иллигис и Энуэллис. Незабудка и Крапива. Союз без будущего, да что там, даже без настоящего. Почему Ирис так упорно закрывает на это глаза? Но каким-то немыслимым образом Вальин стал ее сумасшествием и уже свыкся с этим. Она с такой тоской провожала его в походы и поездки, так радовалась возвращениям, сопровождала везде, где можно, ― и бережно за ним ухаживала, если рядом не было медиков. В последнее время она иногда спала с ним ― просто в одной постели; он обнимал ее, вдыхал запах ее волос и засыпал лучше. Он просыпался оттого, что она гладит его: легко касается пальцами плеч, груди, волос. В такие мгновения она казалась взрослее ― может, потому, что вела себя осторожно и смиренно. А потом снова происходило то, что сейчас; в нее словно кто-то вселялся. А впрочем, не кто-то; Вальин знал кто.

Браки на Общем Берегу благословляли жрецы Парьялы ― светлой Праматери. Все привыкли: к церемонии в море, к ожерельям из раковин, к тонкой бирюзовой или белой фате, скрывающей лик невесты. Но все также знали, что любовью ― любовью, не браком ― правит другое божество. Его не почитали даже в «поганых местах»; оно не было ни светлым, ни темным. Его звали Домкано, и оно никогда не рождалось. Оно возникло, когда Сила попытался разрубить мечом двух людей, сросшихся воедино от нежности друг к другу. Такое случалось и прежде, и такие создания, потеряв свободу, быстро начинали чахнуть, а потому их подобало разделять. С теми влюбленными не получилось, на третьем ударе сломался меч, и тогда Сила дал им своей дымной крови и возвел в ранг божеств. У Домкано было два лица, две улыбки, четыре руки и ноги. И говорили, все безумные, отчаянные союзы ― что любовные, что дружеские ― попадали под его защиту. Вальин верил, что и их с Эльтудинном хранит Домкано. Кто еще? Явно не Пал.

Такой близости ― самозабвенной, все сметающей с пути ― хотела и Ирис, как всякая пылкая девушка, знающая себе цену. О, как она рвалась срастись с мертвецом… Вальин противился, но чувствовал себя от этого только более скверно. Ирис хорошела; наблюдать за ее флиртом с баронами и офицерами было одновременно забавно и грустно, а хуже всего становилось, когда сквозь флирт нет-нет да и проскальзывал тоскливый взгляд, обещающий бросить каждого, если только… если… Да, Ирис жаждала любви и заслуживала ее. Милая… но хотела ли она потом страдать, сойти с ума, как бедная Сафира, Сафира, превратившаяся из блестящего архитектора в патлатую нищенку, не помнящую собственного имени? Столкновения с ней, даже просто воспоминания заставляли Вальина содрогаться все больше. Нет, нет… любовь к нему под запретом, и ее нужно выкорчевывать с корнем. Как и его собственную любовь, что к друзьям, что к врагам.

–Gradа! ― пробилось в его сознание, вырвало от горьких фантомов. Шум усилился: люди вскакивали, кто-то визжал, топал, свистел. ― Grada! GRADA!

«Хватит»? Что стряслось?

Ирис вскрикнула, а ее теплая хватка стала почти болезненной, прежде чем разжаться. Она спрыгнула с трона, подалась к перилам, и Вальину тоже пришлось встать. Опять глянув на сцену, он увидел, что туда несутся несколько блюстителей. Они махали руками, но поздно. По грязи метались две лошади, а вот из седоков на ногах остался один.

Светлый рыцарь лежал навзничь; половина доспеха на груди была буквально вмята в ребра. Какой же удар нанес ему черный, замерший с по-прежнему обнаженным, разломившимся пополам мечом? Выбежали конюхи, принялись ловить лошадей. Блюстители обступили рыцарей; над светлым опустились;