В поисках утраченных предков (сборник) - Дмитрий Каралис

— Беру все! За сколько отдадите?

— За что купил, за то и отдам, — с достоинством сказал Шлыков. — Десятка!

V. Грустный июль

В то лето мы несколько раз ссорились с отцом — он хотел, чтобы я аккуратно выполнял обещанное и не забывал о своих обязанностях. У меня же ничего не получалось: возвращался с гулянья позже, чем обещал, забывал зарыть в лесу консервные банки, неделю не вспоминал о шланге, который требовалось свернуть и убрать в сарай, отдавал приятелю велосипед и потому не мог вовремя получить белье из прачечной. Многое было не так, как хотелось бы родителю.

— Пойми — так нельзя! — выговаривал мне отец. — На выполненных обещаниях мир держится! А невыполненные его разрушают!

Он начинал приводить примеры из ближнего и дальнего прошлого. Я понимал, что отец прав, но ничего не мог с собою поделать: на следующий день мне вновь указывали на мою забывчивость, и я начинал кипятиться.

В тот день я опять вернулся домой поздно и еще издали заметил, что в комнате бабушки горит свет. За шторами светился фонарик в виде тюльпана, который еще неделю назад я обещал бабушке перевесить ближе к спинке кровати. Стараясь не шуметь, я закрыл калитку на щеколду и неслышно поднялся на крыльцо. Завтра же с утра и перевешу!

Папа с дядей Жорой играли на веранде в шахматы. Чарли, свернувшись клубочком, дремал в кресле. Увидев меня, он приветственно стукнул хвостом по спинке кресла. На зеленом сукне письменного стола белели шахматные часы с упавшими флажками.

— А почему без часов? — спросил я, чтобы опередить вопрос о позднем возвращении.

— Сломались, сломались, — хмуро проговорил дядя Жора; он крепко прижимал к доске черного коня, которому Чарли сгрыз полголовы еще в щенячьем возрасте; дядька, похоже, проигрывал. — Такие нежные часы стали делать — не стукни по ним, понимаешь…

— Починим, починим, — сказал отец. — У нас в институте есть умелец, он после войны за одну ночь в Потсдаме куранты на ратушной башне починил, ему за это орден дали. И фарфоровую осу — символ трудолюбия. Шахматные часы для него — раз плюнуть!

— Кстати, о птичках, — сказал дядя Жора, не отрывая взгляда от фигур на доске. — Я тебе рассказывал, как меня в Астрахани на сдаточных испытаниях «Гнома» оса в ногу тяпнула

— Что-то не припомню, — уставившись в доску, отозвался отец.

— Ха! — сказал дядя Жора. — Эта хитрая тварь размером с воробья проникла в мой носок, дождалась, когда я суну туда ногу, и — вжиньк! — тяпнула в большой палец! Я так вопил, что горничная вызвала милицию, решила — убивают!

— Хорошо, что не в плавки, — отсмеявшись, сказал отец; он явно выигрывал.

— Жало оказалось размером со спичку, монтажными плоскогубцами тянули! — сказал дядя Жора. — Палец распух, как баклажан! Я ходить не мог — директор завода свою «Волгу» выделил, палочку пришлось покупать…

— И где же та палочка? — хитровато посмотрел на брата отец.

— Подарил швейцару в ресторане после сдаточного банкета. Коньяку треснул — опухоль рассосалась — палочка стала не нужна. Вот и подарил, хороший такой швейцар, похожий на бравого солдата Швейка, пусть, думаю, будет у него палочка.

— Ну, ходи, ходи! — поторопил отец. Ему не терпелось ощутить себя победителем.

— А ты не торопи! — огрызнулся дядя Жора. — Я тебя никогда не тороплю. — Он сжимал коня, словно боялся, что тот самостоятельно скакнет не туда, куда следует.

— Нет, торопишь! — упрямо сказал отец. — В первой партии торопил. Если сдаешься, так и скажи, и не мучай фигуру.

— А чего бабушка не спит? — спросил я.

Папа с дядей Жорой отпрянули от шахматной доски, словно она стала горячей, разом посмотрели на меня и переглянулись.

— Как не спит? Почему не спит?

— Не знаю. У нее свет горит.

— Что же ты сразу не сказал!

Братья разом поднялись, чтобы идти к бабушке. Чарли тоже засобирался, но я придержал его в кресле — нечего вертеться в спящем доме под ногами у взрослых. Пес зевнул, понюхал воздух и вновь уместил рыжую мордочку на лапу, соглашаясь с моим решением.

Последнее время бабушка много лежала, пила лекарства и к ней приезжал сутулый доктор из зеленогорской поликлиники — он писал неразборчивым почерком рецепты, с которыми я или сестрица Катька ездили на велосипедах в аптеку. Пару раз дядя Жора привозил из города другого доктора — румяного, коренастого, тот обстоятельно беседовал с бабушкой, пил на веранде кофе, рассуждал о новых способах отдаления старости, чесал Чарлику пузо носком красивого ботинка, приятно улыбался, и с его приходом всем становилось веселее, словно он одним своим присутствием отгонял болезни.

Бабушкина комната была на половине дяди Жоры, но считалось, что бабушка живет в двух домах, колхозом: на первое она могла отведать холодного борща, который приготовила тетя Зина, а жареного леща прийти есть к нам; кисель же из ревеня, который бабушка приготовила по своему рецепту, оба наших семейства пили в общей беседке на улице. Мама с тетей Зиной просили бабушку не утруждать себя готовкой, но она все равно готовила — то блинчики с вишневым вареньем, то окрошку, то кашу с изюмом, а то просто сушила в духовке ржаные сухарики с солью, которые шли нарасхват в обеих семьях.

Сколько себя помню, бабушка никогда не сюсюкала надо мной и Катькой, не называла сладенькими и золотыми, не вручала с показной торжественностью конфеты или мороженое, но и не ругала по пустякам, не грозилась рассказать родителям о твоих провинностях или не пустить купаться. Мы с Катькой ее любили. Она жила как-то незаметно, но стоило ей на денек уехать в город или уйти с подругой Варварой Степановной гулять в парк, а потом зайти в кинотеатр «Победа» на дневной сеанс, как в доме становилось пустовато. Что-то уходило из дома вместе с бабушкой. Чарлик грустно сидел на крыльце, бродил по участку и с нетерпением поглядывал на калитку — когда же вернется бабушка, прошуршит пакетиком и даст ему обрезок сочной докторской колбасы или просто ласково поговорит с ним о несносных воробьях и воронах, которые атакуют его миску. Нам с Катькой нравилось, когда бабушка приглашает в свою комнату с окнами на цветочные клумбы, дарит с пенсии какие-нибудь блокнотики с авторучками и деликатно интересуется молодежным житьем-бытьем. С раннего детства бабушка мирила нас с сестрицей. Улыбкой, ласковым шлепком она превращала вчерашнюю лютую обиду в пустяк, и я вновь разговаривал с кузиной, словно ничего и не было. Стоило бабушке обнять меня, как с души сходила тяжесть — я снова видел небо синим, чувствовал запах цветов, слышал густое жужжание шмеля на желтом цветке акации, а ведь еще пять минут назад изнывал от тоски и думал, как плохо живется на этом свете, хоть в петлю лезь… Катька — та вообще ходила к бабушке, как на исповедь, чем вызывала в тете Зине ревность. Они подолгу беседовали при закрытой двери, пили чай, и потом Катька выходила повеселевшая, с таинственной улыбкой на лице. Иногда она приходила в бабушкину комнату делать влажную уборку, и что удивительно — ее никто об этом не просил; у себя она могла месяцами не прибираться, а к бабушке шла весело, с каким-то комсомольским задором…

Дядя Жора с папой вернулись не скоро, сказали, что бабушка зажигала свет, чтобы принять лекарство, а сейчас она легла спать, и партию они доиграют завтра.

— Может, все-таки лучше в больницу? — Отец в раздумье прошелся по веранде. — Обследоваться, подлечиться.

— Ну не хочет она! — развел руками дядя Жора. — Что мы можем поделать?

— Настоять! Уговорить! — остановился отец.

— А смысл? Врачи же не требуют! — Дядя Жора отодвинул от края стола доску с загнанным в угол черным королем и принялся стелить постель. — Ладно, завтра решим!

— Не вздумай ночью двигать фигуры! — шутливо сказал отец. — У меня все ходы записаны. Помни — тебя ждет мат через два хода!

— Прорвемся! — беззаботно сказал дядя Жора, кинул подушку на диван и завалился на боковую.

Мы с отцом захлопнули дверь и вышли. Уличный фонарь не горел, и беседка огромным куличом поднималась из ночного сумрака. Вдоль забора темнели кусты. Вершины елей упирались в бледное небо — на нем дрожали мелкие звезды. Вдруг маленькая звездочка соскользнула с небосвода, чиркнула по краю серого неба и погасла, словно ее и не было.

— Звезда упала, — сказал я.

— Что-то в этом году звездопад рано начался, — зевнул отец. — Обычно в августе…

Мы подошли к нашему крыльцу и тихонько открыли дверь.

— А чего ты так поздно?

Отец включил свет перед лестницей на второй этаж, и тут же вокруг лампочки забились мотыльки..

— Гулял с пацанами, — соврал я.

— Понятно. — Отец потянул дверь в свой коридор, и она заскрипела. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. А инструмент у нас в сарае или в кладовке? Плоскогубцы, отвертка…