Историзм против эклектики. Французская историческая школа "Анналов" в современной буржуазной историографии - Юрий Афанасьев

Автора рассматриваемой работы, как видно, не очень озадачивает то обстоятельство, что фильмы, содержание которых служит ему основанием для выводов (и которое, заметим, он интерпретировал произвольно),- это художественные произведения и, сколь бы реалистичными они ни были, какой бы выдающийся талант ни был в них воплощен, они все-таки не могут быть отнесены безоговорочно к числу исторических источников. Примеры, почерпнутые из такого киноматериала, выглядят малоубедительными в работе, претендующей называться научной. Но М.Ферро часто прибегает к еще более сомнительным примерам. Иногда ему достаточно одного-единственного лозунга, постановления одной из низовых организаций для самых широковещательных обобщений. Так, решение молодых рабочих Выборга, пожелавших создать молодежную организацию и выступить самостоятельно на одной из общих демонстраций, М.Ферро оценивает как одно из проявлений "установленного" им общего процесса бюрократизации общества—процесса, который он отождествляет с установлением Советской власти. Почему? На каком основании? Потому, заявляет М. Ферро, что "бюрократизация предполагает существование каких-то институтов"; "второй элемент бюрократизации - это конференция молодежи, которую они (молодые рабочие -Ю. А.) организовали"[175]. И все. Если у читателя после столь "веских" аргументов остаются какие-либо недоумения - тем хуже для читателя.

Основные методологические пороки исторического анализа событий 1917 г. в России—механическое раздробление единого революционного процесса и рассмотрение его вне связи с общественно-историческим развитием страны дополняются в работе М.Ферро еще и попыткой свести развитие революции к действию лишь психологических факторов и на этой основе дать психоаналитическое объяснение Октябрьской революции, ее исторической роли. Коллективная, групповая и индивидуальная психология—это для М.Ферро и главное в объекте исторического наблюдения, и наиболее предпочтительный метод, и основная цель исторического исследования. Такая направленность работы вполне объяснима. Это лишь одно из проявлений свойственной историкам "Анналов" психологизации общества, их попыток противопоставить психологическое объяснение истории марксистской концепции общественно-исторической обусловленности классовой борьбы и закономерности исторического процесса. Видимо, не случайно М.Ферро в самом начале своей работы выразил особую признательность таким, с его точки зрения, авторитетам в области психоаналитической истории, как А. Безансон, К. Мерло-Понти и П. Ренувэн [176].

Социально-психологическим факторам принадлежит важная роль в историческом процессе. Научный анализ событий и явлений прошлого с марксистско-ленинских позиций предполагает выявление всей совокупности условий, влияющих на формирование массового сознания, всесторонний учет особенностей каждой социальной общности, уровня ее материальной жизни, условий трудовой деятельности, места в существующих социальных отношениях, культуры, идеологии и многих других условий, определяющих психологию классов, наиболее важные повороты в развитии их умонастроений, чаяний и надежд. Советские историки постоянно обращают внимание на те богатейшие возможности для выявления закономерностей формирования общественной психологии, которые открываются в ходе изучения переломных периодов истории, и в частности революционных событий в России в 1917 г.[177] В работах И.И.Минца, Г.Н.Голикова, Г.Л.Соболева, З.В.Степанова, О.Н.Знаменского, П.В.Волобуева [178] и других советских историков получили развитие в теоретическом и конкретно-историческом плане ленинские идеи о роли социально-психологических факторов в революции. Советская историография пополнилась в последние годы новыми данными, относящимися к социально-психологической характеристике различных классов, групп и коллективов в период Великой Октябрьской революции, к вопросам соотношения стихийности и сознательности в ходе классовой борьбы, психологии и идеологии пролетариата. Новейшую советскую литературу но истории Октября отличает стремление показать процесс изменения политических настроений на всех этапах революции, значительно глубже и полнее раскрыть роль политических партий в формировании общественной психологии, и прежде всего большевистской партии, которая, выражая самые насущные интересы трудящихся, указывала пути к их осуществлению, способствовала укреплению уверенности трудящихся в своих силах. Словом, уже сделано многое для того, чтобы глубже понять и осмыслить Октябрьскую революцию как событие, обусловленное всем комплексом не только объективных, но и субъективных факторов.

Вместе с тем советские историки обращают внимание на необходимость дальнейшего специального исследования социально-психологических аспектов истории революции, для того чтобы полнее раскрыть сознательность, энтузиазм, героизм народных масс, их солидарность, решимость бороться до конца.

Совсем иные цели преследует буржуазная историография, обращаясь к проблемам психологии в связи с исследованием революционных событий в истории [179]. Прикрываясь рассуждениями о том, будто марксистская историческая мысль создает идеализированный "оптимистический и рационалистический образ человека" и "недооценивает сложность человеческих страстей", некоторые буржуазные историки хотели бы целиком погрузить науку о прошлом человеческого общества в "мир душевных глубин", в "коллективное подсознание", в "тайную игру иррациональной психики", превратить историю в "терапию социальных групп". Современная "психоистория" пополняется все новыми "теориями" о революционном мышлении, которому приписываются такие якобы постоянные свойства, как утопичность, оторванность от реальности. Неизбежно наталкиваясь на веками складывавшийся порядок, установившиеся образ жизни, обычаи, нравы людей и отвергая все это, революционеры будто бы создают вокруг себя "пустоту" и в силу этого вынуждены прибегать к "абсолютной организации сверху", что в конце концов ведет к установлению тоталитарных режимов и бюрократии. Разрабатываются "теории", имеющие целью "доказать", что любая революция сводится к насилию и террору, обусловленным будто бы врожденными животными инстинктами человека, "чувством безнадежности", которое испытывают победители.

Подобными антиреволюционными мотивами определяется и все содержание работы М.Ферро "Революция 1917 года".

В первом ее томе рассматриваются проблема соотношения войны и революции, содержание программ наиболее крупных политических партий и основные чаяния различных социальных слоев русского общества, выраженные в виде требований после Февральской революции. В разработке вопроса о войне и революции М.Ферро не оригинален. Он повторяет ставшие уже избитыми тезисы буржуазной историографии о том, что война прервала успешное развитие экономики России, вызвала общий хаос русского общества, что не будь войны, может быть, и не было бы никакой революции и Россия продолжала бы "нормально" следовать "западным образцам"[180]. С постановкой вопроса о соотношении требований - экономических, социальных и политических-рабочих, крестьян, солдат, представителей различных наций и народностей России и программных положений основных политических партий М.Ферро надолго погружается в рассуждения о "законности"Советской власти. Утверждая, что после Февральской революции ни рабочий класс, ни крестьянство якобы даже не помышляли о каких бы то ни было социалистических идеалах, М.Ферро делает вывод об утопическом характере политики партии большевиков. По его логике — а она представляет собой логику буржуазного и отчасти оппортунистического мышления -получается, что, если массы сами в ходе стихийно развивающейся борьбы не выработали социалистического сознания, рабочее движение в целом должно отказаться от социалистических идей, а задачи политических партий должны быть ограничены решением тех требований, которые выдвигаются самими массами [181].

Однако в условиях России 1917 г. даже эти требования, по мнению М.Ферро, не соответствовали экономическим возможностям и были "экстремистскими". "Чрезмерным требованиям" рабочего класса и его стремлению немедленно удовлетворить свои основные чаяния противостояла неуступчивость буржуазии, которая, согласно М.Ферро, не имела времени накопить больших капиталов, как в Великобритании или во Франции; она была ограничена в средствах, терпела убытки и контролировала лишь часть капиталов, которые использовала [182]. Но, как известно, вопрос об удовлетворении экономических требований российского рабочего класса в 1917 г. был не столько вопросом экономических возможностей, сколько социальной проблемой. Буржуазия вовсе не собиралась соглашаться на уменьшение "русских" сверхприбылей, которые, как подчеркивал В.И.Ленин, превышали в 2 - 3 раза прибыли европейской буржуазии в годы войны [183]. Кроме того, если до Февральской революции буржуазия вынуждена была делиться своими доходами с царской бюрократией, то после революции огромные военные прибыли стали поступать исключительно в ее собственный карман. Вместе с тем буржуазия, став у власти, глубоко запустила руку в государственную казну, которой она теперь почти полностью распоряжалась. Временное правительство предприняло ряд мер (государственное нормирование цен, выдача государственных субсидий и авансов широкому кругу предпринимателей, освобождение военных прибылей от налоговых обложений), которые способствовали дальнейшему обогащению капиталистов [184] Так что нежелание пойти на удовлетворение экономических требований рабочих проистекало не только из "неуступчивости" русской буржуазии. Здесь проявилась ее классовая политика, стремление использовать экономические рычаги как средство борьбы с революционным движением.