Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

ручку у старушонки, причем оказалось, что старушонка сидела не одна, а рядом с другой такой же старушонкой, и papa должен был целовать руку и этой другой. Ксения отвернулась к окну, чтобы не видеть этих интересных знакомых papa.

– Сколько лет, сколько лет!.. – шамкали старички. – Многих уж нет… Да, печально. Помните Сергея Петровича? Два года назад умер. Марья Ивановна – в прошлом году… Иван Иваныч… Аделаида Карловна… Какой был народ! Ах, какой народ!..

Papa должен был ахать, удивляться, качать головой, делать постное лицо, соболезновать. Это искреннее горе несколько умерилось только тем, что он за эти двадцать лет успел позабыть решительно всех этих прекрасных покойников, а теперь был даже рад поговорить о них, чтобы слышать настоящий французский язык, которым говорят только в Павловске, – разговор шел, конечно, по-французски. Все-таки papa вздохнул облегченно, когда вырвался наконец от вцепившихся в него старых павловцев.

– Кто это? – спросила Анна Петровна, когда он вернулся на свою скамью.

– Кто их знает: не помню. Во всяком случае, я очень рад… Да, очень.

Поезд давно летел на всех парах. По сторонам мелькала довольна унылая картина, совсем уже не отвечавшая настроению пассажиров какие-то жалкие поля, залитые коричневой весенней водой, какие-то чахлые кустики около самой дороги, голые березы, грязный снег по ямам и канавам, – скупая петербургская весна еще не вступила окончательно в свои права. Но и эта картина нравилась Околышеву, потому что говорила ему о его петербургской юности, о молодых надеждах и радостях.

– Неужели уж Царское? – удивился papa, когда завыл свисток. – Да, да, скажите…

В Царском публики было еще мало, и платформа не представляла летней оживленной картины. Сидевшая по вагонам публика заволновалась, когда поезд полетел вперед, – ведь всего несколько минут, и Павловск тут как тут. Милый, родной Павловск… Седые старухи в буклях смотрели в окна и любовались начинавшимся парком, – вот и он, зеленый красавец, этот старый друг, который один умеет хранить женские тайны.

На павловском дебаркадере уже ждали поезд новые старички и старушки, которые с молодой радостью встретили приехавшие из Петербурга древности.

Настоящее маленькое воскресенье. Было много молодежи и людей зрелого возраста, но «открытием» овладел именно павловский ветхий человек, который сегодня праздновал это открытие, может быть, в последний раз.

– Да посмотрите же, вот она, моя дочь! – внутренно кричал Иван Дмитрич, врезываясь в галдевшую толпу со своими дамами.

Достопримечательности вокзала были осмотрены в несколько минут, пока семью Околышевых по приперла к стене живая волна медленно двигавшегося круга. Иван Дмитрич с большим трудом извлек своих дам из этого муравейника и вывел в сад, где двигалась такая же толпа. У Ксении зарябило в глазах от этих тысяч лиц. Анна Петровна смотрела на толпу слегка прищуренными глазами, вспоминая свои павловские победы. Да, их было много, и все они были вот здесь… Конечно, здание вокзала как будто изменилось, деревья выросли, но место то же. Анна Петровна даже теснее прижалась к мужу и налегла крепче на его руку, точно искала защиты от этих игривых воспоминаний.

– Вот это я называю: жить! – заметил Иван Дмитрич, любовно глядя на жену. – Сейчас музыка начнется.

Но вместо того, чтобы идти в залу, papa повернул куда-то к мостику. Ксения протестовала, но бесполезно, – maman молча поддерживала авторитет papa. Перешли деревянный мостик, шоссе и очутились в аллее. Начинало уже смеркаться, и девушка брезгливо ступала по непросохшему песку. Что за удовольствие гулять по сырым аллеям, когда деревья еще совсем голы, когда начинает, вдобавок, темнеть, когда наконец вокзал освещается разноцветными огнями и слышатся звуки настраиваемых инструментов. Нет, это решительно невозможно: из первой аллеи papa повел в следующую… Шли-шли, наконец maman устала, и все сели на садовую скамейку.

– Maman, ведь ты можешь простудиться, – заметила Ксения, надувая губки. – Так нельзя рисковать своим здоровьем… Наконец здесь совсем темно: я боюсь.

Вместо ответа maman горячо поцеловала свое сокровище и прижалась к ней своею головой. Какая странная сегодня maman и какая-то рассеянная… А papa поглупел сразу на пять градусов. Вон он зажег спичку и что-то такое рассматривает на стволе старой березы, а сам делает вид, что раскуривает сигару. Кто же теперь курит сигары?.. А на березе еще сохранилось вырезанное перочинным ножом сердце, пронзенное стрелой, а в нем точно запеклись две буквы: А. и И.

– Мы найдем нынче дачу в Павловске, – решил papa, обжигая рот раскуренным сонном сигары. – Да, в Павловске…

– Конечно… – подтвердила maman. – А то где же?

Maman так крепко оперлась на руку papa, когда пошли назад.

«Какое это наивное милое создание Ксения! – думал papa. – Крошка ничего не подозревает, а ведь эта скамейка… гм… да…»

III

Музыка уже гремела, когда они вернулись на вокзал. Все скамьи перед эстрадой были заняты. Это огорчило maman, но papa сейчас же нашелся.

– Мы займем отдельный столик… Вон там. И музыку будет слышно, и поужинаем отлично.

Когда они пробирались в толпе к зале, где стоили отдельные столики, Околышев вдруг остановился и испуганно посмотрел на жену. Ему показалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо… Он проводил глазами какого-то господина, который шел впереди, и успокоился. Нет, это просто показалось ему. Кстати, подвернулись новые знакомые, которые засыпали обычными вопросами: «Какими судьбами? Давно ли?.. Вот удивил-то всех!» Иван Дмитрич улыбался, пожимал направо и налево руки, называл себя милым провинциалом и опять чувствовал себя прекрасно.

– Будет, послужил окраинам, а теперь централизуюсь, – повторял он с особенным удовольствием. – Да, пора отдохнуть… Вот позвольте представить вам: моя дочь Ксения.

Когда был занят столик, явились новые знакомые. Это делалось наконец скучно. Ксения смотрела на старых знакомых такими скучающими глазами. Хоть бы один интересный человек, т. е. молодой, а то все какое-то старье. Настоящий архив.

Пока пили чай, первое отделение успело кончиться. У Ксении начало рябить в глазах от этих тысяч лиц, живой стеной тянувшихся по кругу. Околышев заметил унылое настроение дочери и предложил пройтись.

– Вы идите, а я посижу здесь… – устало заметила Анна Петровна, делая смотр весеннему костюму Ксении.

Околышев подал руку дочери и с гордостью повел ее в толпу. Он с торжеством счастливого отца смотрел всем в глаза и повторял про себя: «А посмотрите-ка, какая у нас дочь»… Эта счастливая парочка обошла всю залу, подвергаясь самым бесцеремонным толчкам. Околышев опять чувствовал себя молодым, как двадцать лет тому назад, когда гулял здесь под руку с Анной Петровной. Обойдя залу, они прошли в сад, где сплошной стеной двигалась такая же толпа. Как хорошо иллюминован был фасад вокзала, – Околышев невольно залюбовался и