Очищение - Олег Верещагин

– А свежие? Там разные есть, – усмехнулся Романов.

– А это еще всякие-разные неместные, – обстоятельно пояснил Лодырь. – Кто дармовщинкой нашей сиротской польстился, кто, значит, нас на кой-то под свою крышу взять хотел, кто еще чего некрасивое удумал… Ну мы их, значит, и повесили. А чего? Там вон с краешку один качается, заметил ты, не… так у него писюн чесался больно, у страдальца. Он его о девчонок маленьких чесать приладился, ну мы его поймали, и того. За что чесалось. Мы ж добрые. И тихие. Людей вон туда-сюда возим, с того живем, – проникновенно закончил Лодырь и отпил квасу.

– Людей возите? – переспросил Романов не без задней мысли, не сводя со старосты глаз.

– Только их, – странноватым тоном подтвердил Лодырь. – Не сказать, что их много осталось, людей-то, все больше разные-всякие шастают… но мы и тем хорошо дорогу указываем. Опять же – и рыбу прикармливать нужно, не вечно Батюшке мертвым течь, а всех не повесишь – неэстетично оно выходит… Вот и вас перевезем. Может, кому с вами и дальше пойти? Тут душ двадцать охотников на такое свободно найдутся…

– Спасибо, – покачал головой Романов, – но если уж разговор такой, то вам люди и тут понадобятся… Кстати, с чего к нам такое доверие?

– Мальчишка ваш мне показался. И всем нашим, – ответил Лодырь. – Квасу еще будешь? – Романов покачал головой, прикрыл кружку ладонью. – Ну и дурак… – Он подлил себе. – Что душа у него светлая – это у ребятишек не редкость. Даже сейчас не редкость. Но они у них светлые, да испуганные. И потерянные. И всех одной деревней не подберешь, хоть и стараемся… А у него – светлая и сильная. И вера в душе – как кремень, заденешь – искры сыплются, боишься – не то сожгут, не то темноту твою высветят… Не может такой мальчик сволочи гнилой служить. А теперь я и на вас и на тебя посмотрел – и вижу, что не ошиблись мы.

– То есть, – Романов решил не ходить вокруг да около, – мы во Владивостоке можем рассчитывать на вас… как на своих союзников и даже как на свою… свою часть?

– Ну оно примерно так, – крякнул Лодырь, и Романов отметил – неожиданно проглянуло, – что он вовсе не такой пожилой, как может показаться… и как он ХОЧЕТ казаться. Наверное, даже не пожилой. Как бы одних лет с самим Романовым, только бородища старит, сплошная седина да нарочитая манера поведения и речи. – А еще лучше знаешь что? Останься-ка ты со своими тут дня на два. Отдохнете. А там Светлов приедет. Леха. Пора уже ему. С ним поговоришь. Он умный, не то что я…

– Кто такой? – насторожился Романов, мысленно перебрав ориентировки на лидеров крупных банд, – такого вроде не было…

– Леха-то Светлов? Так человек, – туманно объяснил Лодырь… хотя, если вспомнить его воззрения по поводу людей, может, как раз наоборот, исчерпывающе объяснил? – Приедет – увидите. Дальнобой евонное прозвище. Увидите, короче. Ну что? Размещайтесь хоть тут по домам, хоть в школе – лето, не работает она, хоть в лагере своем оставайтесь… Дождитесь, право слово!

Романов вдруг засмеялся. Брови Лодыря шевельнулись, он с искренним удивлением спросил:

– Это ты чего?

– Да так. – Романов щелкнул пальцами на левой и правой руке поочередно, от избытка чувств, почти детского, но подумал, оправдываясь, хотя и не было такой приметы: «На удачу!» – Просто, оказывается… оказывается, не так уж и мало хороших людей. Даже странно… где они были раньше-то?

– С хорошими людьми главное что? – Лодырь наставительно поднял палец. – Им не мешать главное. Вот это власти почти всегда невдомек… Налить квасу-то еще?

Романов заспался.

Если честно, он давно не помнил, чтобы спал так хорошо, – ни во Владике, ни в походе… нигде. Кажется, так хорошо не спал он даже до войны. Сон был глубоким и в то же время полным какого-то цвета – густого, переливчатого, живого, не похожего на холодную хрупкую ломкость того памятного северного сияния. Еще ему приснились родители, которых он не помнил. И это был тоже вовсе не тяжелый сон. Он и во сне не видел ни лиц, ни даже очертаний, но совершенно точно знал, что это были отец и мать и что они гордятся им. И, проснувшись, какое-то время не мог понять, где он, пока не сообразил, что это все тот же дом старосты, а спит он на лавке у холодной печки.

– Женька! – окликнул Романов, садясь. Дружина еще вчера перебазировалась по приглашению Лодыря в школу, где всем вполне хватило места. Сам Романов сперва говорил с местными в битком набитом клубе, потом – засиделся со старостой за деловыми разговорами… Женька был тут, точно. На столе стоял кувшин все с тем же квасом, открытая банка консервов и миска с чем-то непонятным. Романов, перебравшись к столу, увидел на кувшине записку, чуть прищемленную крышкой, – почерк был Женькин. «Все нармально. Спити сколько надо. Полный порядок. Тут еда. В миски не знаю что, Лодырь сказал, что вкусно».

Романов подцепил желтоватый кусочек двумя пальцами, положил в рот, прожевал неспешно.

Это была пареная репа.

Еще вчера Романов посмотрел склады и ледники в глубоких пещерах на сопках – когда-то тут добывали золото, как ему объяснили, а выработки еще прошлой осенью приспособили под общественные хранилища. В Поманухах никто не знал о грядущей зиме, но об ядерной войне знали, и этого знания вполне хватило, чтобы сделать вывод о грядущих нелегких временах. Кроме того, в деревне от века занимались рыболовством, даже колхоз рыболовецкий действовал до самого последнего времени, а теперь в Амуре какая рыбалка? В речке же с не очень ей подходящим названием Бешеная, протекавшей через деревню, рыба водилась, но так – мальчишкам на удочку. Чем, впрочем, никто не пренебрегал.

Сейчас в Поманухах жило больше двух тысяч человек – против тех семи сотен, которые составляли местное население до войны. Почти тысяча – беженцы из лагеря рядом, остальные прибились поодиночке и группками в разное время. Лодырь валял дурака в разговоре с Романовым – за неполный год поманухинцы уничтожили пять мелких банд, разгромили и выбили прочь одну крупную, костяк которой составляли бывшие «вованы», контрактники внутренних войск. И поговаривали о совместном походе на Ващука, о котором тут знали от пленных бандитов, – ждали только этого самого Леху Дальнобоя. Но тут Романов местных опередил, за что они, впрочем, не были в обиде на него.

И все-таки Романов понимал, что сами по себе Поманухи обречены. Нет, наверное, не на вымирание. Даже не на одичание, нет. Но на превращение в чисто сельскохозяйственный анклав, занятый вопросами добычи пропитания и обороны. И как бы успешно такие вопросы ни решались, прогресса тут не будет.

Кстати, местные это понимали тоже. Романов был удивлен, когда вчера во время встречи в клубе разговор настойчиво заводили о «постоянном сообщении».

Мертвый Комсомольск-на-Амуре и Владивосток связывала железная дорога. Через такой же мертвый Хабаровск. Соваться туда не стоило даже под прикрытием надежной брони. Но была еще ветка до Ванино – Ванино с окрестными поселками должен был «привести в порядок» Юрзин, хорошо знавший Советскую Гавань. А до Ванино, в свою очередь, от самого Владивостока даже зимой нередко ездили по прибрежной дороге, а любители экстрима и по срочным делам – иногда прямо по льду Татарского пролива. И если уж зима и впрямь нагрянет такая, какая она обещана, Татарский пролив «станет» намного надежней обычного, а ветер не даст там скопиться сугробам… то почему бы не пустить от Владивостока до Ванино какой-нибудь транспорт? Аэросани есть на складах, но они дороги, а вот… может, большие буера? Должно же получиться! А оттуда – пусть нечастый, но рейсовый поезд-бронепоезд? Он «свяжет» как раз все свежеосвобожденные территории… Кроме того, Романов понимал, и теперь понимал точно, что такое действие обнадежит людей. И крепко. Никто не будет чувствовать себя со своей небольшой общиной запертым посреди враждебного мира, если хотя бы раз в неделю «как раньше» начнет прибегать состав…

Посреди улицы играли в лапту две команды мальчишек – человек тридцать, не меньше. Не самые маленькие, не слишком большие – где-то лет по девять-двенадцать. Ор стоял такой, что во всех соседних дворах истерично страдали собаки. Романов обратил внимание на две вещи. Первая – вдоль дороги были аккуратно составлены этакими военизированными «пирамидками» разные-всякие тяпки и грабли. То есть вся эта компания, видимо, отдыхала то ли от трудов праведных, то ли перед ними. Второе – практически у всех ребят на поясах (на большинстве были спортивные штаны или джинсы… Не сразу Романов сообразил, что некоторые джинсы – просто-напросто полотняные простенькие штаны, чуть ли не домотканые!) висят ножи. Видимо, не для понта и даже не для соблюдения какой-то исторической аутентичности, а как рабочий инструмент.

Смотреть на игру было приятно. Очень приятно почему-то. Хотя в игровые вопли нет-нет да и вмешивался густой и смешной в детских устах мат.