Лиловый (II) - Ганнибал

Он начал бояться даже ее.

Хуже всего было то, что Волтайр ровным счетом ничего не понимала. Она думала, что он просто слишком много внимания уделяет своим снам, которые так и не прекратились, даже наоборот, становились все чаще; она была убеждена, что все это пройдет, стоит ему отвлечься на что-нибудь другое, и поощряла любые его занятия, которые ей казались подходящими.

Отложив книгу, Леарза поднялся и вышел из лаборатории. Женщина обнаружилась на кухне, она сидела за столом с планшетом и работала, когда он шагнул на порог, подняла на него глаза и улыбнулась.

Раньше, он помнил, улыбка ее очень нравилась ему, и на душе становилось всегда тепло; но в последние дни даже это стало его раздражать. Когда Волтайр снова приподнимала уголки губ, он пристально смотрел в ее глаза и искал чего-то.

— Чем ты сейчас занимаешься? — поинтересовалась она. Леарза ответил не сразу, подошел к ней и сел за столом напротив. Желтый свет лампы освещал их лица.

— Читаю, — расплывчато ответил он. — Скажи, ведь ты тоже знакома с теорией пространства-времени?

— Ну разумеется, — спокойно пожала плечами Волтайр. — У нас этому учат в начальных классах школы. Тебе нужно что-нибудь объяснить? Это не так уж сложно, пожалуй, попроще, чем эффект Казимира или риманово многообразие. В этой теории пространство и время рассматривается как нечто неделимое и общее, и…

— Это все я понимаю, — перебил Леарза. — Скажи, как ты думаешь, наше будущее предопределено или может изменяться? Если время — это такая же координатная ось, как высота или ширина…

— …Ведь вопрос не в этом, — сказала женщина. — Конечно, с точки зрения вселенной время предопределено. По крайней мере, в нашей теории. Как и любое другое измерение, оно существует, а значит, существует всегда, когда есть пространство… Но мы не можем знать, что ждет нас в будущем. Потому легко можно вообразить, что мы его изменяем.

— Понятно, — пробормотал Леарза и отвернулся, выглядывая в окно. За окном была мокрая темнота. — Какая же это бесполезная штука.

— Что?..

Он не ответил ей, но про себя повторил: «какая же это бесполезная штука — Дар Хубала».

В первый, пожалуй, час пребывания неожиданного кузена между ними царило несколько неуютное молчание: на перроне Теодато неловко заметил, что разговаривать здесь не слишком хорошо, и предложил поговорить о том, что привело его гостя в Тонгву, дома.

Таким образом, они отправились в небольшой старый особняк Дандоло, принадлежавший еще какому-то их общему прадеду. Моро на лошади держался так, будто провел в седле половину жизни; вообще весь его вид свидетельствовал о том, что это человек суровый, с крутым нравом, и Теодато даже немного обрадовался про себя: его худшие опасения уж точно не сбылись. Правда, возник другой вопрос: какого черта этот суровый детина с ледяными глазами ищет восстановления родственных связей? По нему уж точно не скажешь, что они ему нужны.

Но вот наконец они остались вдвоем в маленьком кабинете самого Теодато, где он предложил кузену сесть и сам устроился в одном из кресел возле журнального столика. Тот опустился в кресло напротив, и снова они уставились друг на друга, не очень понимая, что делать.

— Я догадываюсь, я свалился как снег на голову, — наконец пробасил Моро, сложил руки на груди. — Я бы и не приехал, но мой старик под конец жизни малость повредился рассудком, убедил сам себя, что он ужасно виноват перед дядей Фелицио, и буквально одолел меня своими просьбами и даже требованиями немедленно помириться с тобой.

— …Ясно, — протянул Теодато.

— Поэтому, если не возражаешь, я бы сделал совместный снимок с тобой и уехал, — продолжал суровый кузен. — Тогда папаша успокоится, и тебе я не стану надоедать. Э, надеюсь, ты не питаешь ко мне неприязни? Я, по правде говоря, никогда не понимал, зачем наши отцы так сильно разругались из-за той мелочи.

— Да я вообще не очень в курсе, из-за чего они там поругались, — признался Теодато. — Мне всегда было все равно. Но погоди, может, ты все-таки останешься в Тонгве ненадолго?

— Для чего?

— Ведь эти сплетники съедят меня с потрохами, если ты уедешь в этот же день.

На каменном лице Моро отразилось некое подобие усмешки; он кивнул.

— Это можно. Старик мне плешь проел «возобновлением прежних знакомств».

Теодато даже рассмеялся. Двоюродный братец начинал нравиться ему: что-то между ними определенно было… родственное.

В тот же вечер Теодато обнаружил, что в действительности Виченте Моро разделяет многие его взгляды. Виченте терпеть не мог старых традиций и напыщенности пожилых аристократов. Он прямо заявил, что ему все равно, что у него нет никакого таланта, хотя его родители, очевидно, переживали из-за этого и раньше сильно завидовали родителям самого Теодато. Разумеется, хотя Теодато никого не звал, к ним заявились гости: самые любопытные и нетерпеливые пришли посмотреть на приезжего под предлогом «приветствия».

— Мелкая сошка, — буркнул Виченте, когда гости разошлись, и они вдвоем с братом остались сидеть в кабинете Теодато. Между тем выяснилось также, что Моро ужасно много курит; Теодато сам был не любитель табака, однако добродушно велел прислуге принести в кабинет пепельницу, и теперь жесткое лицо Виченте то и дело еле заметно освещалось в сумраке огоньком сигареты.

— Ну да, люди поважнее подождут, пока я приглашу их к себе, — согласился Теодато, которому все больше и больше нравилась прямолинейность Виченте. — А самые важные захотят, чтобы я привел тебя к ним.

— Чувствую себя животным в зверинце.

— Не очень приятно, должно быть.

— Не то слово.

Они замолчали. В кабинете горела одна лишь настольная лампа, и остальная часть комнаты погружена была во мрак, нарушаемый только сигаретой Моро.

— Чем ты занимался в Вакии? — полюбопытствовал Теодато. — Как там вообще?

— Как… точно так же, как здесь, только поменьше масштабом, — пробормотал тот. — А что до того, чем я занимался… чем занимаются люди вроде меня? Саморазвитие, медитации, духовные практики и тому подобное… ха.

— Духовные практики? — повторил Теодато и рассмеялся. — Ну-ну.

Ухмыльнулся в ответ и Виченте.

— Я занимаюсь тем, что прожигаю жизнь, любезный брат, — сказал он. — Как и почти все аристократы, не наделенные никаким талантом.

— Те, кто им наделен, большую часть времени занимаются тем же. Я, конечно, стараюсь брать побольше работы, но ее для вычислителей не слишком много.

— Каково это, а? Быть вычислителем.

Теодато улыбнулся и пожал плечами.

— Ну, для меня это, разумеется, обыденность. Так, раз в несколько дней посещаю здание гильдии, иногда получаю задания от мастеров, произвожу необходимые вычисления… изредка доводится отправиться куда-то, чтобы сделать работу на месте. Чаще всего задания поступают от космонавтов, конечно же.

— Все же, наверное, это дает почувствовать себя полезным кому-то.

Жесткое лицо Моро опять выплыло из сумрака, озарившись алым огоньком, и притухло; Теодато несколько озадачился. Ему и в голову раньше не приходили подобные вещи.

Но, подумав, он обнаружил, что вполне понимает своего двоюродного брата. Всю жизнь жить, изо дня в день ничего не делая полезного

; только медитации, только чертовы духовные практики остаются таким, как они, либо — на выбор — монастырь в степи, тяжелая и бессмысленная физическая работа и опять те же самые медитации и духовные практики, просто в более аскетической форме. Есть, конечно, еще философия, творческие занятия, но и они часто не дают того ощущения, которого так просит душа.

— Ну, если насчет прожигания жизни, — опомнился задумавшийся Теодато, — то предлагаю завтра же этим заняться. Чем хороша, наверное, Тонгва, так это столичным изобилием. Раз уж все равно из приличия придется знакомить тебя со всеми уважаемыми людьми в этом чертовом городе, не нанести ли нам визит семейству Лупанио, что живет по соседству? У них, между прочим, две молоденькие дочери.

Виченте белозубо ухмыльнулся в темноте.

Он сидел на широком подоконнике, прислонившись виском к стеклу, и очень был в эти мгновения похож на мальчишку, каким она впервые встретила его уже больше года тому назад; худой, с острыми коленками, кучерявые волосы его опять отросли и касались плеч, и только золотистая щетина, кажется, разрушала немного это впечатление.

И, может быть, взгляд.

В последние дни его опять охватила апатия. Она так радовалась было, когда он развил бурную деятельность, без конца что-то читал, упражнялся во дворе с клинком, который ему оставил Бел, даже ездил куда-то: куда, он не говорил ей, но она догадывалась, что опять по крышам. Небо всегда особенно влекло его.

Вот вся деятельность стихла, и Леарза опять мог целыми днями просиживать в одном месте, будто бы о чем-то думая. Волтайр сама себе не желала признаваться, но она даже начала немного побаиваться его. Она его не понимала; порою он странно смотрел на нее, и у него был при этом пугающий взгляд, серые глаза его совсем темнели, лицо становилось жестким. Порою, наоборот, он внезапно хватал ее, принимался с силой обнимать, лихорадочно целовал ее волосы и виски, будто прося прощения за что-то, но никогда ничего не говорил.