Чаша гнева - Дмитрий Казаков

– Воистину, жизнь школяра была бы противна, коли не доброе вино и веселые подруги! – вещал он, размахивая обглоданной костью, словно полководец – мечом. – Науки сушат тело и душу! Даже сам cancellarius universitatis scolarium [238] понимает, что нельзя тратить все время на изучение Священного Писания! Нужно оставить место для мотетов, рондо и лэ [239] !

– Я смотрю, весело вы живете, – усмехнулся Робер. – Куда беспечнее, чем даже благородные рыцари, которые подвергаются опасности погибнуть на поле брани!

– Увы! – с картинной печалью вздохнул Ламбер. – Наше поле брани духовное, и на нем также поджидает нас гибель, иной раз более страшная, чем смерть тела – погубление души! Отец наш Иннокентий, Апостолик Римский, в прошлом году осудил почтенного магистра Амори де Бэна за выдвинутые последним тезисы, назвав их еретическими!

– Упаси нас от ереси Господь! – Робер перекрестился.

– Узнав о том, что ему запрещено преподавать, мэтр Амори от огорчения скончался, – продолжил школяр свой рассказ. – И вот куда отправилась его душа, к Господу, или в пекло, нам остается только гадать! Зато похороны были роскошные! Ради них, как и положено, остановили занятия, и все клирики, даже самые бедные, были сыты и веселы целых три дня!

– Пусть хотя бы за это Господь простит сеньору Амори его заблуждения, – заметил Робер.

Из чада и сумрака возникла служанка.

– Святые отцы остаются на ночь? – спросила она игриво.

– Да, – ответил Ламбер, и из его ладони на столешницу выкатилась еще одна монета. – Приготовьте комнату.

Девушка проворно ухватила денье и, бросив изумленный взгляд на Робера, удалилась.

– Эх, если бы я путешествовал один! – сказал сожалеюще Ламбер. – Тогда, клянусь епископскими сандалиями, которые я когда-нибудь примерю, эта красавица сегодня была бы моей!

– Чтобы отвратить тебя от подобных греховных мыслей и дел, Господь и послал тебе в спутники меня! – проговорил Робер с преувеличенной серьезностью, а затем рассмеялся. – Брось задумываться о всякой ерунде, пойдем лучше спать! Завтра нам нужно добраться до Парижа!

– Уж это точно, – усмехнулся школяр и, допив из кружки вино, принялся подниматься из-за стола.

16 января 1208 г.

Иль-де-Франс, Париж

Примерно с полудня они шли по местам обжитым и густо населенным. Леса Вексена – любимое место охоты французских королей, остались позади. По сторонам от дороги одна за другой стояли деревни, дома в которых были добротными и крепкими. Хрюкали в загонах свиньи, блеяли овцы, расхаживали петухи, гордые, словно рыцари на турнире. Крестьяне выглядели довольными жизнью и зажиточными.

– Благостна земля, на которой сюзерен установил мир, – вполголоса проговорил Робер, и вновь задумался над словами Кадока. Ведь если Чаша попадет в руки короля и тот найдет способ пустить ее в ход, то непокорные вассалы смирятся, бароны, живущие грабежом и убийствами, будут повержены, и прекратятся войны по всей Франции…

Но сколько при этом прольется крови!

Дорога вилась среди холмов, и впереди уже показались городские стены, когда навстречу путникам появились несколько всадников. Они были вооружены, а под плащами виднелись котты королевских цветов.

– Сержанты прево, – шепнул Ламбер. – Даст Господь, не обратят на нас внимания! Надвинь поглубже капюшон!

Из-под копыт, когда лошади остановились, полетели комья грязи.

– Кто ты такой, монах, и ведомо ли тебе, что по статутам епископа парижского беглых иноков надлежит без жалости сечь плетьми? – вопрос, заданный нарочито грубо, упал подобно удару кнутом.

Робер вздрогнул, вся рыцарская кровь вскипела в нем. Он не привык, чтобы кто-то смел разговаривать с ним в таком тоне. Хотелось отбросить прочь маскировку и закричать: "Как смеете вы, собаки, спрашивать о чем-то меня, Робера де Сент-Сов?".

– Мы скромные клирики universitas magistrarium et scolarium [240] , смиренно ответил Ламбер, дав спутнику время оправиться. – Я сопровождаю брата Робера, отпущенного аббатом Сен-Флорана в славный город Париж для изучения наук и искусств!

– Грамоту! – сказал тот же суровый голос. Робер боялся поднять лицо и выдать тем самым свой гнев, и поэтому не видел, кто говорит. Он вытащил из-под ризы пергамент и развернул его перед собой.

– Похоже, что вы не врете, – в голосе сержанта слышалось разочарование. Читать он явно не умел, но большую печать монастыря разглядел бы и слепой. – Но что-то твой друг не слишком разговорчив!

– Во имя Господа, он долго был оторван от мира, – сокрушенно вздохнул школяр. – Поэтому мне и поручено первое время опекать его!

Застучали копыта, всадники понеслись дальше.

– Благодарение Матери Божией! – сказал Робер, пряча грамоту. – Я едва сдержался!

– Вот видишь, пригодилась грамота! – ответил Ламбер. – Но если бы ее не было, пороть они не стали бы, но денег бы вытрясли изрядно!

В Париже Робер был один раз, еще ребенком, и почти ничего не запомнил из того посещения. Прошлой весной, когда он сопровождал брата Анри по Франции, путь рыцарей лежал через Вермандуа, Валуа и Шампань, и столица королевства осталась в стороне.

Сейчас рыцарю предстояло открыть для себя великий город заново.

Стены с той стороны, откуда путники подошли к Парижу, не было. Дорога петляла среди низеньких деревянных домиков, садов и огородов, чтобы уткнуться в заставу, расположенную прямо посреди квартала.

– А что, стены нет? – удивился Робер, когда они миновали нескольких хмурых воинов, которые проводили клириков скучающими взглядами. На их коттах красовался кораблик – с незапамятных времен герб Парижа.

– На правом берегу король Филипп построил ее еще пятнадцать лет назад [241] ! – с такой гордостью, словно он сам копал ямы и таскал камни, сказал Ламбер. – Скоро, как говорят, выйдет повеление строить стену и здесь, на левом [242] !

Робер осматривался. Над скоплением домов поднимались кресты многочисленных церквей и аббатств, вдалеке высилась недостроенная громада исполинского собора, знаменитого по всему христианскому миру Нотр-Дам.

– Это улица Сен-Жан, – продолжал болтать Ламбер, обходя большую лужу, которая заняла почти все пространство дороги. – Вон там, направо, лежит квартал, который за звучащую в нем благородную речь все чаще называют Латинским! Там проживает множество магистров и школяров! Но я, как и положено благородному теологу, обитаю на острове, в Сите!

Улица была полна народу. Теснились богомольцы, монахи всех орденов, неторопливо двигались горожане. Спешили куда-то слуги. Через людскую толпу прокладывали себе путь телеги, с чмоканьем выдирая колеса из грязи. Вонь нечистот висела над городом густым облаком.

– Вон там аббатство Сент-Женевьев! – указав в сторону, где видны были несколько колоколен, проговорил школяр. – Много достойных мужей спасалось в его стенах! А вон церковь Сен-Жюльен!

– А где Тампль? – спросил Робер.

– На той стороне Сены, – ответил его проводник. – Но сегодня мы туда не успеем! Слишком поздно! Переночуешь у меня, расплатишься, а завтра я тебя провожу!

Действительно, уже темнело. Из облаков, покрывающих небо серым одеялом, сыпал мелкий снежок.

Улица Сен-Жан вскоре кончилась, уткнувшись в реку. Сена текла, поблескивая, меж берегов, и ее пересекал каменный мост. На другой стороне, слева виднелся исполинский силуэт королевского дворца, огни которого отражались в воде, которая казалась густой, как слизь. Справа от моста сквозь тьму проглядывала громада собора Богоматери.

– Сей мост знаменит тем, что на нем бывали дискуссии по диалектике, которых не постыдились бы отцы церкви! – важно сказал Ламбер. – Идем же, нам еще нужно перейти реку.

Они оставили Сену позади, и свернули от моста направо. Пошла мешанина переулков, кривых, словно ноги рыцаря, и грязных, точно одежда нищего, но зато сплошь вымощенных камнем. В кучах отбросов шуршали крысы, пахло прокисшим молоком и тухлятиной.

– Да, живем мы небогато, – заметив отвращение, мелькнувшее на лице рыцаря, сказал школяр. – Но зато весело! Кстати, мы почти пришли! Не окажешь ли ты мне сейчас благодарность, дабы я вступил под сень сего обиталища обогащенным?

То, что Ламбер назвал "обиталищем" было неопрятным одноэтажным домом, окна которого походили на бельма, а из перекошенной трубы шел жиденький дымок. В окнах виднелся тусклый свет.

Робер вздохнул. Из его кошеля в грязные руки школяра перекочевал десяток полновесных монет.

– Надеюсь, что этого будет достаточно, добрый клирик, – сказал нормандец.

– Вполне! – отозвался Ламбер. – Да благословит тебя Господь, рыцарь! Ты оказался честен, как никто из вашего сословия, с кем мне приходилось иметь дело!