Ломовой кайф - Леонид Влодавец

Полина росла в интеллигентной семье, воспитывалась то по доктору Споку, то по Песталоцци или даже Руссо — в зависимости от того, труды каких педагогов попадали в руки ее маме Рогнеде Борисовне. Папа вообще в вопросы воспитания вмешивался редко. Ни ей, ни Косте ни разу даже шлепка хорошего не отвесили, не говоря уже о том, чтобы ремнем выпороть. Наказывали — если было за что — какими-нибудь безболезненными средствами; Например, лишением денег на мороженое, запрещением прогулки или еще чем-то в этим роде. К тому же Полина в детстве была очень послушной и тихой девочкой, которая не только сама себя примерно вела, но и Косте, как старшая сестра, баловаться не давала.

Вместе с тем Полина ведь не в вакууме росла. Ведь она начинала учиться в самой обычной, еще советской «единой-трудовой» школе, где за одними партами сидели ребята из самых разных семей. Одних по доктору Споку воспитывали, других — по Макаренко и Сухомлинскому, а третьих — по домостроевским обычаям предков. Именно в таких домостроевских традициях воспитывалась Полинина соседка по парте, толстенькая девочка Валя. Училась эта Валя неважно. То ли потому, что родители ее в пьяном виде сделали, то ли потому, что в однокомнатной квартире при загулявшем папе и матерящейся маме уроки трудно учились, то ли у этой Вали вообще дурная наследственность сказывалась. Так или иначе, ей часто ставили двойки. А папа ее за каждую двойку жестоко порол.

Полина, конечно, жалела свою подружку и внутренне содрогалась, на мгновение представляя себя на месте этой Вали. Но вместе с тем, как ни странно, слушая горестные откровения ровесницы и воочию представляя себе, как грубый, свирепый и злобный папаша зажимает Вале голову между ног, задирает юбку, спускает трусики и начинает хлестать ремнем по попке, Полина испытывала некое странное чувство, похожее на сексуальное возбуждение. Конечно, о том, на что похоже это чувство, Полина догадалась гораздо позже

— в то время, когда она сидела за партой с Валей, ей еще и десяти лет не было. И, уж конечно, о том, что у нее развивался садомазохистский комплекс, она вычитала только лет в семнадцать. Однако еще тогда, в детстве, жалость к Вале и страх перед подобным наказанием смешались с неким, казалось бы, противоестественным любопытством. Это любопытство не угасало, хотя Валю то ли в пятом, то ли в шестом классе оставили на второй год и Полина с ней больше не общалась. Более того, на какое-то время Полина стала специально искать в книжках — вполне невинных вроде бы и разрешенных для чтения школьникам! — все места, где по ходу действия кого-нибудь пороли. А подобные сцены были и в «Приключениях Тома Сойера», и «Детстве» Горького, и «Детстве Темы» Гаршина, и в «Дэвиде Копперфилде» Диккенса, и в «Кадетах» Куприна, и еще во многих других. В громадном большинстве этих книг сечению подвергались мальчики, а у Полины как раз в этот период прорезался интерес к противоположному полу.

Одно наложилось на другое, и, посматривая на мальчишек, которые ей нравились, Полина иной раз почти воочию представляла, как их лупят ремнем. Это, конечно, заставляло ее жутко стесняться своих мыслей, и она казалась себе омерзительной. Вместе с тем в скором времени Полина созрела как девушка, и у нее стал проявляться интерес к самым естественным сексуальным отношениям.

Но как раз в этот период, еще до 1991 года, в СССР произошла сексуальная революция. Во-первых, объявили, что секс у нас есть, во-вторых, стали писать о нем чуть ли не в «Пионерской правде» и «Мурзилке» (шутка!), а в-третьих, все, что прежде считалось половыми извращениями, переименовали в «ориентации». Потом в доме у Нефедовых появился видик, и одна из первых кассет, которые приобрел папа, ощутивший себя «свободным гражданином свободной и демократической страны», была чистой, воды порнографией. Конечно, он ее не для просвещения Полины с Костей покупал, а так, чтобы посмотреть перед сном с Рогнедой Борисовной. Однако далеко он ее не упрятал, и Костя — ему тогда лет двенадцать было, — искавший в шкафу кассету с «Возвращением Джедая», случайно вытащил эту, благо обе кассеты были нелицензионные и в одинаковых упаковках без всяких картинок. За просмотром его застала вернувшаяся из школы Полина. Но то, что творилось на экране, ее так увлекло, что она не только прервала сеанс, но и заставила Костю отмотать кассету назад, чтобы поглядеть, что там было вначале. Насмотревшись, дети положили кассету на место, и папа с мамой ровным счетом ничего не узнали. Так же, как потом ничего не узнали ни о Костиной дружбе с братвой, ни о том, что Полина с этой братвой гуляет. Ну, а то, что подросшие детишки шляются по ночам и по утрам приходят со спиртным душком,

— что делать, они уже совершеннолетние!

Вообще-то на самой кассете — она была даже без перевода с немецкого! — было записано вполне обычное траханье мужиков и баб, но в самом конце было прилеплено нечто вроде рекламного ролика, что-то типа: «Смотрите в следующих выпусках!» Там демонстрировались всякие короткие порнушные отрывочки из кассет, которые фирма предполагала выпустить в ближайшее время. Вот там-то Полина, которой пятнадцати лет не было, и увидела, как мужик в палаческом одеянии сечет хлыстом голую блондинку, а та визжит от боли, но при этом восторженно выкрикивает: «О, эс ист шђн! Нох айн маль, либ-линг! Их виль нох айн маль!» Или что-то в этом роде. Полина вообще-то учила в школе английский, но не поленилась запомнить и перевести эти выкрики. «О, это прекрасно! Еще раз, любимый! Я хочу еще раз!» — навело Полину на мысль, что блондинка, подвергаясь порке, испытывала некое особое наслаждение, и это вновь расшевелило в Полининой душе старые страстишки…

Теперь ей самой ужасно захотелось быть высеченной. И эта мечта казалась ей даже более неосуществимой, чем найти себе парня, — как уже говорилось, у Полины с парнями долго ничего не клеилось! Потому что Полина была убеждена, что мужа ей, по крайней мере, когда-нибудь сосватают. Но как признаться в своем желании? Не сбежит ли этот гипотетический муж, приняв ее за сумасшедшую извращенку?

И это тайное желание стало буквально изводить ее, а заодно еще больше отталкивало ее от общения с парнями. Тем более что из своей старой школы она перешла в другую, условно говоря, «элитарную», где, как уже отмечалось, были слишком умные и сосредоточенные на учебе юноши. Уже позже, вдоволь погуляв с бандюками, Полина стала догадываться, что и у ее тогдашних одноклассников были какие-то свои комплексы, которые мешали им найти с ней общий язык, но в то время ей казалось, будто все дело исключительно в ней. В том, что она уродлива, некрасиво одевается, и в том, что у нее все ее тайные страсти на лбу написаны.

Конечно, ночами Полина много раз фантазировала на темы любви, представляя, что вот завтра она придет в школу и сможет в два счета очаровать того, кто ей в данный момент нравится. Ей перенравились, наверное, почти все ребята, учившиеся с ней в 10 — 11-м классах. Ночью она могла планировать разговор с предметом своего увлечения, быть смелой и остроумной, но когда приходила наутро в школу и видела, что какая-нибудь бойкая соперница, постреляв глазками и потрепавшись о какой-нибудь ерунде, уводит этот «предмет» с собой, Полина впадала в апатию. Иногда она начинала планировать жуткую месть разлучнице — вплоть до убийства! В других случаях сама хотела из окна выброситься или отравиться чем-нибудь. Но поскольку большая часть Полининых увлечений была несерьезной, она просто-напросто старалась их позабыть: с глаз долой — из сердца вон. Но ночные «диалоги» с виртуальными собеседниками у нее становились все более откровенными, Полина принималась ласкать себя, щупать за грудь и так далее, но даже до суррогатного сладострастия добраться не могла. А тут еще эта назойливая мечта о порке, которая приходила ей в голову в самые неподходящие моменты. Например, тогда, когда один умный мальчик вдруг предложил проводить ее до дому после школы. Возможно, он даже был в нее влюблен. Однако когда Полина шла с ним по улице, у нее в голове появилась эта дурацкая мысль, и она поскорее убежала в подъезд, позабыв, что могла бы пригласить его диски послушать… Правда, на следующий день мальчик снова к ней подошел, но к ним привязалась очень настырная и нахальная одноклассница, которой к тому же идти было гораздо дальше, чем Полине. Полина пошла домой, а мальчик с «настырной-нахальной» потопал дальше. На третий день он пошел именно с нахалкой, а на Полину и не посмотрел. Было и еще несколько похожих случаев.

И вот однажды, уже незадолго до окончания школы, Полина была одна дома. С чего ей в руки попалось отдельное издание пьесы Гоголя «Ревизор» — она сейчас уже не помнила. Может быть, собиралась просто так перечитать, а может, намеревалась «шпору» для грядущих выпускных, а заодно и вступительных экзаменов написать. Но долисталась она только до знаменитой фразы городничего насчет унтер-офицерской вдовы, точнее, до трех завершающих слов: «…Сама себя высекла!» Сколько раз Полина эту фразу в прошлом перечитывала, сколько раз слышала с экрана — не счесть. Но ни разу ей не приходило в голову то, что пришло в этот день.