История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том I - Петр Рябов

На сторону Самозванца перешли и воевода Пётр Басманов с войском, и хитрый боярин князь Василий Шуйский, некогда возглавлявший комиссию по «угличскому делу» и теперь «компетентно» подтвердивший «подлинность» царевича. Этот же факт был удостоверен и матерью Дмитрия инокиней Марфой Нагой (то ли таким образом мстившей ненавистным Годуновым, то ли и в самом деле признавшей своего спасшегося сына). На волне всенародного ликования и сильный «мнением народным» (по справедливым словам Пушкина) новый государь триумфально вступил в столицу. Эти радостные дни всенародной надежды и праздника были несколько омрачены неизбежным, но от того не менее мрачным злодеянием нового властителя. Фёдор Годунов и его мать были задушены (народу объявили, что они приняли яд), а его сестра красавица Ксения стала наложницей нового государя.

Лжедмитрий I (или всё-таки Дмитрий?) был совершенно не похож на всех предыдущих и последующих правителей Московии. Энергичный, милостивый (он опирался не на страх, а на милосердие), склонный к удали и новаторству, дерзкий и отважный, самостоятельный, красноречивый, обладающий острым умом, хорошо разбирающийся в военном деле, истории и международной политике, активно радеющий за просвещение, «народный царь» снискал огромную любовь, и популярность у широких слоёв населения (её хватило ещё на нескольких последующих Самозванцев). Он не соблюдал придворного этикета: не спал после обеда, сам садился на коня, попросту ходил по Москве почти без свиты, общаясь со всеми желающими, принимал у простых людей челобитные и лично их рассматривал. Новый царь был европейски образован, знал польский и латинский языки, сам обучал ратников, вникал во все государственные дела.

Он и не думал выполнять обещания, данные им польским магнатам и католическим иерархам (по передаче московских земель Польско-Литовскому государству и обращению страны в католицизм), проявляя самостоятельность и независимость. Лжедмитрий удвоил жалование служилым людям, снял все ограничения на въезд на Русь и выезд из Руси, ввёл свободу промыслов и торговли, даровал холопам свободу после смерти их господ, дал широчайшую повсеместную амнистию (вернув всех опальных при Борисе Годунове, в частности, Нагих, Романовых-Юрьевых и Черкасских и пощадив даже лукавого и подлого князя Василия Шуйского, организовавшего против него заговор и осуждённого на смерть судом), существенно уменьшил налоги с крестьян, намеревался учредить в Москве университет и вернуть право Юрьева дня…

Политика первого Самозванца была ориентирована на опору на общество, на открытость и милосердие (а не на страх и единоначалие). Лжедмитрий I выступал за веротерпимость (однако не позволил строить католические костёлы в Московии) и за общеевропейскую борьбу против общего страшного врага – Османской Империи. Он (избрав для себя образцами Гая Юлия Цезаря и Генриха IV Французского) жаждал подкрепить свою власть военными победами и готовился вести победоносное войско на Крым. Он первым на Руси (за сто лет до Петра I, которого он отчасти напоминает (но без его зверств и самодурства)) принял титул «императора» (кесаря) и стремился к широким контактам москвичей с иноземцами, к европеизации Московии. Новый царь стремился, но так и не решился, или не успел за год своего короткого правления, вернуть Юрьев день, ограничившись лишь смягчением системы крепостного права.

По справедливому мнению В. Б. Кобрина: «Думается, личность Лжедмитрия была хорошим шансом для страны: смелый и решительный, образованный в духе средневековой культуры и вместе с тем прикоснувшийся к кругу западноевропейскому, не поддающийся попыткам подчинять Россию Речи Посполитой. Но этой возможности тоже не дано было осуществиться».

Дело в том, что с новым царём были связаны огромные надежды у противоположных социальных сил. Крестьяне, веря в «доброго царя Дмитрия», надеялись, что он восстановит Юрьев день – но это означало конфликт с дворянами. Поэтому Лжедмитрий не отменил крепостного права, ограничившись разрешением крестьянам, ушедшим от своих господ в голодные годы, оставаться на новых местах. Крестьянам этого было мало, а вот дворян возмутило. В то же время он настроил против себя поляков (не оправдав их ожиданий), бояр (рассматривавших его как «выскочку» и простое орудие в борьбе с Годуновыми) и церковь. Церковные иерархи подозревали его в симпатиях к «латинству», осуждали за женитьбу на полячке и католичке Марине Мнишек. Кроме того, им не нравилось то, что Лжедмитрий называл монархов «бездельниками», низложил годуновского патриарха Иова и поставил своего ставленника Игнатия, и не соблюдал московской «старины». Бояре и церковники распускали в народе слухи о «неподлинности» царя Дмитрия. И тем не менее, его поддержка в народе оставалась огромной. Пожалуй, это был самый «популярный» и самый «народный» царь за несколько столетий русской истории – не испорченный властью и раболепием, энергичный, простой и смелый, милостивый и новаторский. Однако править ему, увы, суждено было всего один год.

17 мая 1606 года в Москве началось восстание против нескольких тысяч поляков, приехавших на свадьбу царя с Мариной Мнишек, в качестве свиты царицы, и возмутивших москвичей своим вызывающим поведением. Воспользовавшись этим и обвинив «литву» в том, «что она хочет государя нашего извести», группа заговорщиков-бояр и дворян во главе с коварным к неугомонным Василием Щуйским (лишь полгода назад милостью царя избегнувшего плахи и возвращённого из ссылки) проникла в Кремль и, используя возмущение москвичей против поляков как «дымовую завесу» для собственного заговора, вероломно напала на царский терем.

Лжедмитрий с криком: «Я им не Борис!» – отважно рубился с убийцами, выпрыгнул из высокого окна терема и, сломав при падении ногу и потеряв сознание, затем отдался под защиту отряда кремлевских стрельцов. Те встали вокруг него и выстрелами оберегали от врагов. Однако заговорщики заявили, что сейчас они отправятся в стрелецкую слободу и перебьют жён и детей стрельцов, после чего те отдали им Лжедмитрия на растерзание. Он посмертно был объявлен самозванцем, а его прах сожгли и выпалили им из пушки. А царём был скороспело провозглашён глава заговорщиков князь Василий Иванович Шуйский.

Однако, эти события, возмутившие всю страну, не положили конец Смуте, а лишь привели к её разрастанию. Провинциальное дворянство было возмущено узурпацией власти боярской группировкой, не созвавшей, как полагалось по обычаю, полноценного избирательного Земского Собора. Шляхта Речи Посполитой была возмущена массовым избиением и пленением поляков и литовцев в Московии. А широкие слои населения продолжали верить в «народного царя Дмитрия», его неуязвимость и новое «чудесное спасение». Оказалось, что Миф убить намного труднее, чем живого человека. Гражданская война в Московской Руси разгорелась с новой силой.

5.2.3. Василий Шуйский и восстание Ивана Болотникова (1606–1607)

Севший на трон престарелый (54-летний) царь Василий Иванович Шуйский был коварным интриганом, вероломным и беспринципным политиком, но довольно никчёмным правителем и никудышным полководцем. Выжив в эпоху опричного террора, он представлял собой яркий пример вырождения боярства, прошедшего через мясорубку репрессий, утратившего доблесть и честь, и сохранившего лишь лисью подлость, приспособленчество и огромный инстинкт выживания при любых условиях. Хотя он, действительно, был знатнейшим человеком страны (род Шуйских происходил от ветви Рюриковичей, более древней и знатной, чем московские Даниловичи, управлявшей в XIII–XV веках Нижегородско-Суздальским княжеством), однако он был избран без положенного согласия всей земли (на Земском Соборе), а лишь «выкрикнут» своими приспешниками на площади, овладев престолом волей случая. Недовольны были дворяне, провинциальная знать и широкие слои населения, видевшие в Шуйском лжеца, узурпатора и убийцу всенародно любимого государя Дмитрия. За новым царём стояли олигархические боярские группировки и назначенный им патриархом Гермоген, ярый приверженец старины и самодержавия, фанатичный враг всего иноземного.

Многие поляки и литовцы, находившиеся в Москве (включая Юрия и Марину Мнишек) были арестованы, но не убиты (во избежание конфликта с Речью Посполитой). Впрочем, властям федеративного Польско-Русско-Литовского государства в это время было не до мести новому московскому государю: Сигизмунд Ваза вёл войну со шведами и подавлял у себя рокош – мятеж собственной литовско-русской шляхты. Причём многие из мятежников как раз поддерживали царя Дмитрия и желали видеть его ещё и правителем Речи Посполитой, способным объединить под своей властью все русские земли. После разгрома восстания они бежали в Московскую Русь и пополнили ряды непримиримых и воинственных врагов Шуйского.

25 мая 1606 года Шуйский венчался на царство, причём дал «крестное целование» не казнить людей без суда и согласия Боярской Думы, не слушать доносов, не конфисковывать имущество осуждённых и их родственников. Данная кресто-целовальная запись (которую, впрочем, лживый Шуйский на деле мало соблюдал) стала первым прообразом конституционного акта, ограничивающего самодержавие в России (подобно Великой Хартии Вольностей или Хабеас Корпусу в Англии). По словам В.О. Ключевского: «Василий Шуйский превращался из государя холопов в правомерного царя подданных, правящего по законам». А В.Б. Кобрин утверждал, что «историческое значение «крестоцеловальной записи» Шуйского не только в ограничении произвола самодержавия, даже не только в том, что впервые был провозглашён принцип наказания только по суду (что, несомненно, тоже важно), а в том, что это был первый договор царя со своими подданными». К тому же, на престоле Московии появляется вновь не «природный» авторитарный государь, но правитель, опирающийся на общественную поддержку (вслед за Годуновым и Первым Лжедмитрием). Однако и этот замечательный шанс выхода из заколдованного круга и изменения рокового вектора русской истории, связанный с именем Шуйского, был упущен, как и шансы, связанные с Годуновым и с Лжедмитрием. Маховик Смуты, подобно поступи Судьбы в эллинской трагедии, уже раскручивался вовсю – к ужасу одних и надежде других.