Новый Мир ( № 11 2010) - Новый Мир Новый Мир

Откуда он черпал силы? Как умудрялся сохранять заряд радости и бодрости в самые темные времена? Много ему давало служение литургии и постоянное пребывание в молитве. Таинство евхаристии, во время которого верующему преподается под видом хлеба и вина Тело и Кровь Христа, является центральным в жизни христианина. Мне приходилось неоднократно наблюдать, как преображался во время служения литургии отец Александр. Для него служение литургии становилось неизбывной радостью ближайшего пребывания с воскресшим Иисусом Христом, реально, здесь и сейчас пребывающего в нашей жизни. Молитвенное воздевание рук перед престолом в то время, когда хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христа, благодатный свет, которым озарялось его лицо, смиренное поклонение Дарам - все это свидетельствовало о том, что для него служение литургии – живое и непосредственное общение с Богом. Залог вечной жизни, который вручается христианину уже на земле. Он постоянно напоминал нам, своим прихожанам, что благодать не обитает в злобных и завистливых сердцах. Приобщаясь Божественной благодати во время литургии, мы призваны бережно хранить и умножать ее в своих сердцах, страшась осуждения, зависти, злобы, недоброжелательства.

Он сумел приобщить многих прихожан к молитвенной стихии. Это особый талант духовника. Подобно раскаленной магме, которая ныне надежно упрятана в глубинах Земли и лишь изредка вырывается на поверхность, течет в глубинах времени раскаленная стихия молитвы. Какое счастье припадать к этой огненной реке, соединяясь с многовековыми молитвами далеких предков. Погружаясь в ее огненные воды, ощущаешь, как мгновенно она уничтожает распри и разделения, как сгорает все наносное - то, что слеплено нами здесь, на земле, из сена, соломы, дерева. Зато наши беды и печали сверкают в ней подобно драгоценным камням. Она выжигает все пустое и временное, неспешно уносясь к тому сияющему небесному Иерусалиму, о котором говорит тайновидец Иоанн в своем Апокалипсисе. Ведь она есть та самая река жизни, которая протекает через небесный град и напояет всех живительной силой. «И показал мне чистую реку воды жизни, светлую как кристалл, исходящую от престола Бога и  Агнца. Среди улицы его и по ту и по другую сторону реки, древо жизни» (Откр. 22: 1 - 2). Отец Александр постоянно припадал к этой реке и щедро делился дарами с окружающими.

Иногда казался чрезмерно смешливым и даже озорным. Помню, как композитор Соня Губайдулина после знакомства с ним в начале 1970-х годов сказала: «Слишком светский». Это происходило во время освящении квартиры композитора Валерия Ушакова на Преображенке. Действительно, он был своим среди московской интеллигенции, продолжая оставаться православным священником. Откуда нам, выросшим в безбожии, было знать, каким должен быть настоящий священник? Многие из нас под влиянием Достоевского, в том числе и автор этих строк, продолжали искать некоего старца Зосиму, который бы соответствовал воображаемым требованиям Православия. После того как по России прокатилось большевистское огненное колесо, как могли сохраниться в ней достоевские старцы? Гений не умещается ни в какие трафаретные рамки. По меткому выражению писателя и философа Николая Бокова, отец Александр был «моцартианской» личностью. Хотя сам он как-то признался мне, что его жизнелюбие не врожденное и не унаследованное. В ранней юности он рос довольно меланхоличным подростком. Да и сталинские времена не располагали к веселью. Это подтверждают немногое фотографии тех лет. Когда школьные друзья спросили его младшего брата Павла, чем занимается старший брат, тот кратко, но емко ответил: «Читает и пишет». Школьные годы целиком были посвящены изучению истории Церкви и богословию. Тогда он впервые начал писать, в том числе и стихи. Неплохо рисовал, занимаясь в студии известного художника-анималиста Ватагина. Многие его рисунки тех лет вполне могли бы украсить сегодня его книги. Но уже в институте Александр Мень стал душой общества, объединяя вокруг себя друзей и заражая их весельем и радостью. С гитарой в руках, в кругу друзей, любивший и умевший петь – таким он предстает на студенческих фотографиях. Таким я запомнил его в Тарасовке.

Вот пример еще одного из его афоризмов – «упущенные возможности – навсегда упущенные возможности». Следует отдать должное его тогдашним прихожанам – они мгновенно, на лету схватывали его замыслы и вместе претворяли их в жизнь. На моих глазах отец Александр передает английское издание книги Николая Зернова [10] «Русский религиозный ренессанс» Мише Меерсону, а тот, не пряча книгу в свой добротный прославленный кожаный портфель, в котором умещалось больше, чем в чемодане, почти тут же распределяет главы между прихожанами, чтобы те начали перевод. Одна из глав досталась мне. Неудивительно, что в 1974 году, спустя семь лет этот перевод, отредактированный самим Николаем Зерновым, был издан Никитой Струве в Париже.

Возрождение «Вестника русского студенческого христианского движения» было делом двух конгениально мыслящих людей – отца Александра в СССР и Никиты Струве во Франции. Об этом позже в расширенном издании книги «Бодался теленок с дубом» будет вспоминать Александр Солженицын, который активно подключился и стал третьим в деле возрождения парижского «Вестника», который благодаря Асе Дуровой и Степану Татищеву [11] нелегально возвращался в Москву, пробуждая и побуждая к делу религиозного просвещения и противостояния коммунизму. Когда из Пскова в Москву приезжал священник Сергий Желудков, он обязательно приезжал в Тарасовку. Во многом они с отцом Александром были единомышленниками.

И вот в эту живую атмосферу, окружавшую отца Александра, попала Наташа Трауберг. Ее прекрасное знание иностранных языков, талант переводчика пришлись весьма кстати в приходе отца Александра. Неиссякаемая энергия Миши Меерсона помогала распространению Честертона, который тогда казался нам трудно постигаемым и парадоксальным. Атмосфера свободы, то живительное окно в мир, которое открылось в 1960-е годы, способствовала бурному росту не только идей, но и жадному познанию того лучшего, что было наработано на Западе за те годы, когда СССР был намертво отрублен от него железным занавесом. Во многом мы были иностранцами в собственной стране – не знали богатейшего наследия русского религиозного ренессанса, не говоря уже о том, что было написано нашими мыслителями на Западе после революции.

В эти годы бурно процветал Самиздат. Непонятно, подчиняясь какому импульсу, мы садились за пишущие машинки и перепечатывали ночами запретные стихи Анны Ахматовой и Осипа Мандельштама, Николая Клюева и Варлама Шаламова, прозу Надежды Мандельштам и того же Шаламова. Самиздат, преследуемый и гонимый, набирал все б о льшие обороты и расширял свои границы – в конце 1960-х - начале 1970-х годов из рук в руки передавали запретную литературу уже не только в Москве и Ленинграде, но и во многих провинциальных городах. Самиздат как изголодавшийся после долгой и изнурительной болезни больной, требовал все большей и большей интеллектуальной и духовной пищи. КГБ уже был не в состоянии погасить этот разгоравшийся огонь, хотя уже прошел процесс над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем, уже осудили Юрия Галанскова, Веру Лашкову и Александра Гинзбурга [12] , вменяя им в вину не только изготовление, но и распространение антисоветской литературы.

Наташа Трауберг в эти годы жила в Литве вместе с мужем и детьми, но часто приезжала в Москву. В советские годы Прибалтика была для нас кусочком Запада. Три республики, присоединенные к СССР в 1939 году, а на самом деле лишь после войны, умудрились сохранить европейскую культуру и в быту, и в искусстве. Когда в 1920 - 1930-е годы в СССР разрушали храмы и уничтожали культуру, в Прибалтике шла размеренная спокойная жизнь. Граждане ездили в Европу и Америку, в Риге, Каунасе и Таллине продолжали работу кружки Русского христианского студенческого движения. Не прерывалась связь русской эмиграции, осевшей в республиках Прибалтики, с Парижем, бывшем тогда культурным и духовным центром российского рассеяния. Поэтому, когда Наташа приезжала в Москву, нам казалось, что она  навещает нас из прекрасного далека, делясь редкими дарами – переводами Честертона и Льюиса. Юрий Глазов с семьей часто проводил лето в Литве и вспоминал и встречах с Наташей: «Наше летнее пребывание на косе Неринга, среди песчаных, залитых солнцем дюн, вместе с Натали и многими нашими новыми знакомыми и друзьями, наполнило радостью и особым светом нашу жизнь. И если когда-нибудь жизнь и напоминала безмятежную сказку, то это было именно в Пярвалке с ее дивным приморским пейзажем, сосновыми лесами, березовыми рощами, с длинной извилистой дорогой от нашего залива к Балтийскому морю.