Цунами. История двух волн - Аня Ким
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я опустилась на колени и застыла, выпрямившись, прижав руки к груди, словно пытаясь удержать на месте свою расползающуюся грудную клетку.
У человека есть базовые реакции на опасность. Убежать, замереть или драться. Я всегда думала, что отношусь к тем, кто бежит, но в ту секунду меня парализовало. Я не могла говорить, я не могла пошевелить пальцем, я не уверена, что дышала. Я чувствовала каждую клетку своего тела, и каждую пронзала нестерпимая, холодная боль. Мое тело превратилось в соляной столп, и я могла только смотреть вперед, где на экране один за другим сменялись кадры бедствия из малознакомых городов и префектур. Такеши что-то говорил мне, но я его не слышала. Слово "Сендай" включало мое сознание, и я жадно поглощала взглядом дороги и дома, словно могла каким-то образом получить подтверждение, что с ним все хорошо.
— Аэропорт. Аэропорт в Сендае затопило. Люди спасаются на крыше.
Здание аэропорта словно стояло посреди залива. По экрану в бурой воде плыли грузовые автомобили и мелкие самолеты.
Я встряхнулась, в голове стало необычайно ясно.
— Сколько времени прошло от землетрясения, до того как затопило аэропорт?
— Больше часа. Час двадцать.
Я быстро прикидывала расстояние в уме.
— Он должен был успеть, в половину третьего он написал, что уже в пути, у него было полтора часа, чтобы добраться.
Такеши молча смотрел на меня. Я знаю, что он мог сказать. Что дорога могла быть повреждена, что транспортный поток мог быть слишком большим, что с машиной могло случиться что угодно. Я набирала его номер снова и снова, словно от этого мой телефон мог вернуться к жизни, его скайп на экране моего компьютера оставался неактивным.
Нет ответа.
Я просто сидела перед экраном телевизора и набирала его номер. Ты говорил, что такое бывает только в кинофильмах, как же ты ошибался! Ты обещал, что никто кроме нас самих не помешает нам быть вместе, как ты мог не учесть в своих расчетах грязную десятиметровую волну?
Нет связи, нет ответа.
О чем люди думают в такие моменты? Когда вся твоя жизнь кончается, ломается, сворачивается в ленту Мебиуса, а ты можешь только сидеть и смотреть в мерцающий экран?
Я думала о том, как буду жить без него. Словно поворачивая нож в открытой ране, я представляла, как буду долго-долго ждать, пока его найдут и опознают. Как буду плакать, и пить, пить и плакать, как улечу в Россию и сожру свой загранпаспорт, закусывая мерзко-соленой арахисовой пастой.
Нет связи, нет ответа. Как буду смотреть в потолок, как обрею наголо голову, как уйду в монастырь, попаду в психушку, стану лесбиянкой, перережу вены, усыновлю негритенка. Я думала, как буду ездить на смотровую площадку и кричать в море его имя, умоляя, чтобы море вернуло мне мое счастье. Я думала об этом, пока у меня не закружилась голова. Я легла на пол, и Такеши принес мне одеяло. Он лег рядом со мной, и я взяла его за руку. Мы лежали на полу, молча следя за происходящим на экране, крепко держа друг друга за руку, словно цунами могло достать и до нас тоже.
Нет связи, нет ответа.
В глубине души я понимала, что так все и должно было произойти. Я была слишком счастлива, человек не может быть, не должен быть таким счастливым. Я же с детства знала, нельзя смеяться слишком громко, любить слишком сильно и носить красные туфли в будний день. Если ты слишком счастлив, кто-нибудь обязательно придет и препарирует твое счастье на лабораторном стекле. А потом выбросит в биоотходы.
Нет ответа.
Рука Такеши держала меня как якорь, все мое тело онемело, и я чувствовала только те пальцы, что касались его кожи. Мне хотелось умереть, но я не могла умереть, я должна была снова и снова набирать его номер.
Диктор переключился на новости о пострадавшей в результате цунами АЭС и опасности радиационного заражения. Снова позвонили родители, и я вяло повторила, что у меня все хорошо. Мама разрыдалась, услышав мой голос. Я попыталась объяснить, что жду звонка от Хиро, но она только плакала. Папа на заднем фоне с возмущением доказывал, что Токио ничего не грозит, и она разводит панику. Я хотела тоже заплакать, но не могла, в моем теле не осталось энергии на слезы.
Людей должны были эвакуировать с крыши аэропорта. Крыша была неровной, и туда не мог сесть вертолет.
Такеши порылся в кладовой и нашел фонарик и аптечку. Сбегал вниз и купил пятилитровую бутылку питьевой воды. Мы больше не говорили о цунами, я выключила звук у телевизора и смотрела его в тишине. Есть не хотелось. Иногда мне казалось, что я снова ощущаю толчки, но я не могла поручиться, что это не плод моего воображения. Если бы я могла обмотать себя пластырем с ног до головы я бы сделала это, возможно тогда болело бы меньше.
Я открыла ноутбук и стала читать русскоязычные новости. Токио разрушен, радиация повсюду, мы все умрем. Я закрыла ноутбук.
Стемнело. В квартире резко похолодало, или это замерзала моя кровь. Стопками мятых карточек, хрупкими пластинками я перебирала наши воспоминания, как карточки в картотеке, боясь достать и посмотреть. Я не могла видеть его лицо даже в мыслях, я думала о том, как буду страдать, лишь бы не думать о его лице. Меня затошнило и я, не добежав до туалета, опорожнила желудок в мусорное ведро. Такеши принес мне воды, он тоже был бледен, но не прекращал спокойно заниматься своими делами. Отвечал на почту, пару раз связался с родителями и какой-то девушкой, сделал чай и бутерброды. Мы не включали обогреватель, чтобы не увеличивать нагрузку на линию и в комнате стало совсем холодно. Такеши притащил футон в гостиную, и мы сидели на нем, плотно укутавшись в одеяла.
Если этой ночью и можно было спать, то я не осмелилась.
Иногда, моргнув, я проваливалась в другую реальность, где мутная, желтая вода догоняла меня, а я, заплетаясь в собственных ногах, бежала, бежала вперед.
Утро не принесло мне облегчения. Толчки, похожие, на покачивание корабля на волнах, продолжались. Опасность цунами снизилась, и карта теперь мигала желтым. Такеши предложил прогуляться в магазин, и я кивнула. Мы дошли до ближайшего комбини, полки были чуть
