Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

– Слово сие не тайны требует, – молвил он, усмехаясь, – а кликов великих. Пусть слышат его все вои твои, государь!

– Что скажешь, Тимофей Никифорыч? – весело спросил князь Борис, оборачиваясь к начальнику отряда и догадываясь по лицу его, что вести добрые.

– С сеунчем тобя, государь! Побежал Шемяка от Волока к Галичу, а с ним и князь можайский.

– К Галичу? – не веря радостной вести, вскричал князь Василий. – Не к Москве ли?

– Нет, государь, к Галичу.

Обнялись князья и облобызались.

– Щадит нас Господь Бог, Иване, и милует! – радостно восклицает князь Василий. – Послал нам братнюю помощь князя Бориса.

– И умереть с тобой обещаю любви моей братней ради, – громко клянется тверской князь, обратясь к начальнику передового отряда, говорит: – Ты же, Тимофей Никифорыч, доложи вести сии воеводам нашим. Пусть обсудят и прикажут тобе, что дозорам нашим деять ныне и прочая, что сами ведают. Да скажи им становиться полкам в Редене. Станом стоять нам там два дни.

– Будьте здравы, государи! – крикнул, кланяясь, Тимофей Никифорович и поскакал прочь.

Иван, взволнованный и радостный, следил нетерпеливо, как боярин Садык лезет в княжую кибитку и садится на скамью против обоих государей. Не спуская глаз, смотрит он на боярина и ждет, что тот скажет.

– У меня тоже сеунч есть, – говорит тот, когда Васюк затворил за ним дверку кибитки, – да токмо сеунч-то мой от разума. Мыслю, не днесь, то утре и от Москвы вестник пригонит.

Рассказал боярин, как его приняли у Шемяки, как хотели выведать от него о замыслах тверских.

– Но так сие неискусно творили, – смеясь, воскликнул Садык, – что яз все их замыслы враз уразумел. Совестник-то у Шемяки, его боярин Добрынский, ядовит и хитер, да не разумен, а князь можайский и того простей. Тотчас учуял яз, что о многом они ничего не ведают. Шемяка-то, пожалуй, далее их видит. Разумеет, что ему петля и западня, да со зла упрям, злобы в нем много.

– Разумно баишь, боярин, – согласился князь Василий, – и яз о них так мыслю. А все же – пошто они все побегли? Может, Плещееву Бог помог?

– Ты спрашиваешь, княже Василий, пошто они побегли? – ответил Садык. – Как же не бежать-то им? Ведь о приходе полков из Литвы яз им сказал – они о том не ведали. О вашем походе на Волок яз известил Шемяку в слове государя моего. А когда весть к ним пришла о взятии Москвы, то и стало все, как нами тогда решено было в хоромах князя тверского, в опочивальне государевой.

– А что войско-то шемякино? – спросил князь Борис.

– Много у него людей не по вольной воле, – молвил боярин Садык, – одни – из-за целованья креста; другие – надеяние на тобя, князь Василий Василич, потеряв; третьи – силой взяты, страх обуял их. Сами же князи и бояре – людям своим не верят, вести худые от них таят, но от меня утаить ничего не могли. Очи у меня пока еще зрячие, а уши чуткие.

– Ну а разум у тобя, боярин, зорче глаз твоих и более чуток, чем уши! – засмеялся князь Борис. Заметив, что кибитка остановилась, добавил: – Вот, Бог дал, и приехали в Реден. Пообедаю здесь у попа, да потом о делах подумаем с воеводами вместе.

В горнице отца Рафаила после обеда князья сидели у стола под образами, в красном углу, а возле них – бояре и воеводы. Пили брагу, которой угощал их настоятель единственной в Редене маленькой деревянной церковки. Иван, как всегда, сидел рядом с отцом, а Васюк стоял около них поблизости. Тут, на походе, все просто, и сам даже князь Борис прост и ласков, но бояре и воеводы на походе не меньше чтут и боятся своего государя, чем в Тверском кремле. Княжич Иван, попивая сладкий, но слабый сыченый мед, жадно слушает речи воевод, вникает, поскольку может, в их военные замыслы. Особенно занимают его знаменитые воеводы тверские, братья Бороздины – Борис и Семен Захарьевичи. Они оба слушают со вниманием боярина Садыка, который докладывает о положении дел в шемякином войске, объясняя бегство их взятием Москвы.

Когда Садык кончил доклад, Иван впился глазами в суровые лица воевод. Они были неподвижны и непроницаемы. Но вот старший из них откинул рукой прядь густых волос со лба и медленно стал гладить густую, но уже седеющую бороду.

– Что нам боярин Садык сказывал, – начал Борис Захарьевич, – то все так и есть. В полках Шемякиных шатание среди воев. А теперь к нам уже новые вести идут – бают, разбегается рать-то Шемякина.

– А давно ль вести сии пришли? – спросил князь Борис.

– Кажный час, государь, к нам вести приходят. Гонцы-то наши бают, что Шемякины ратники все о взятии Москвы ведают. Бают, что с Шемякой остались токмо его галичане да князь можайский с своими воями.

– Ну на можайского-то плохая надежа, – усмехнувшись, молвил князь Василий, – переметчик он великий.

– А как теперь нам идти? – неожиданно для княжича Ивана спросил Борис Александрович, – то ли ране к Москве и потом к Галичу, то ли ранее к Галичу, а потом к Москве?

Иван даже вздрогнул. Возможность возвращения в Москву потрясла его. Вытянув шею, он подался вперед всем телом, чтобы не проронить ни единого слова.

– Пойти на Углич, – не сразу ответил Борис Захарьевич, – потом на Ярославль и Кострому, а далее в обход Галича к Чухломе, где княгиня Софья Витовтовна в заточенье сидит. Оттоль же к Галичу и, окружив град Галицкой, Шемяку поимать.

– Добре, добре придумано, – подтвердил Семен Захарьич, – от самой Твери до самой Костромы все по Волге, а и далее дороги хороши: вверх по Костроме до самой Чухломы.

– Истинно добре, – согласился князь Василий, – борзо нам все содеять надобно, чтобы не давать Шемяке вздохнуть. Яз мыслю тоже – лучше на Галич идти; Семен Захарыч дело говорит – по Волге-то ближе и скорей будет. А Шемяку гнать надо что есть духу. Немного помедлив, он добавил: – Токмо страх у меня за Москву-то…

– Не бойся, брате мой, – живо вступился Борис Александрович, – подмогу пошлем мы Измайлову да Плещееву. Да и не посмеет ныне Шемяка на Москву идти. Москва за тобя стоит.

– Знаю, что Москва за меня! – воскликнул ободренный князь Василий. – Вон покойный дядя мой, князь Юрий Димитрич, в Коломну меня прогнал, а Москва вся за мной в Коломну пошла. Не раз меня Москва спасала, вот и ныне паки спасет!

Княжич Иван весело усмехнулся на слова отца. Заметив это, князь Борис спросил его:

– А ты, Иване, чему смеешься?

– И бабка моя так про Москву говорила, – ответил Иван, – когда тата в полоне у татар был.

Все рассмеялись. Княжич обиделся и оглядел всех собеседников острым взглядом из-под нахмуренных бровей. Его большие темные глаза как-то непонятно действовали на всех – почему-то они смущали даже взрослых. Глядели они не по-детски сурово и проницательно. Борис Александрович внимательно посмотрел на княжича и молвил:

– А пошто же так Москва за тату твоего стоит?

– Илейка мне баил, – медленно и убежденно ответил Иван, – что за московским князем жить покойно и сытно. Владыка же Иона мне сказывал, что простой народ Москву любит, а без него нет силы и у князя.

Такому ответу княжича не смеялись ни бояре, ни воеводы, они недоуменно переглядывались, дивясь словам отрока. Боярин же Садык сказал, усмехаясь весело:

– Ох, вижу яз, будешь ты, Иване, сидя на княжом столе, один думу думать. Не надобны будут тобе советники, с одними вестниками да слугами управишься!

Оставив воевод и полки в Редене, князья неожиданно вернулись в Тверь по настоянию Василия Васильевича. Перепугались сначала все в доме князя тверского, думая, что случилось несчастье какое, но потом обрадовались, узнав, что Шемяка бежал от Волока Ламского. Весьма доволен был князь Василий, что в Тверь вернуться уговорил князя Бориса. Не хотел московский великий князь, чтобы после бегства Шемяки в походе шел рядом с ним князь тверской. Помощь-то князя Бориса еще нужна, но Василий Васильевич боится, что дорого платить за нее придется. Не терпится ему поговорить с княгиней своей, а нельзя: оба княжих семейства все время вместе. Тут же вскорости, к самому ужину, и новая радость пришла: пригнал сам воевода Измайлов с тверским отрядом своим и весть о взятии Москвы привез.

Ужин накрыли по-семейному, никаких чинов не соблюдая, просто и без лишних слуг. Дети тоже ужинали на этот раз с родителями, и даже Андрейка был в трапезной у Дуняхи на руках, чтобы отец мог если не увидеть его, то хоть головенку ему гладенькую рукой поласкать. Любит крепко все семейство свое Василий Васильевич. Князь же Борис Александрович, будучи в трапезной с княгиней своей и дочкой, пригласил еще инока Фому, боярина Садыка и приказал позвать Льва Измайлова.

Воевода вошел, когда уже шти по мисам разлили всем, и, помолившись и поздоровавшись поклонами со всеми, сел Измайлов, где указал князь Борис. Приезжие, как сами князья, так и Садык с Измайловым, были голодны. Молча съели они шти из кислой капусты с грибами и пирог с соминой, запивая еду то крепким медом, то холодным пивом, ибо в хоромах очень уж жарко натоплено, а от горячей пищи того жарче становилось.