Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию - Дональд Калшед

Я лицом к лицу с мужчиной. Он младше меня. Я представляюсь: Je m’appelle Cynthia. [Меня зовут Синтия.] Я не вполне одета. Я чувствую приятную теплоту в области гениталий. Затем я говорю по-французски: J’ai oublie mon père. [Я забыла своего отца.] Мы смотрим друг другу в глаза. Он отвечает: Je connais votre père. [Я знаю вашего отца.] В нашем общении есть сексуальный подтекст.

Он заинтересован. И я нахожу его интересным.

Мы оказываемся на свежем воздухе, на цветущем поле.

Цветы золотые, среди них много голубых. Я пытаюсь выразить в словах необычность и красоту этих цветов, чтобы рассказать об этом людям, которые находятся со мной. Это трудно сделать по-французски, но у меня получается.

Моя пациентка сразу ощутила важность этого сновидения. Оно ее взволновало. Оно было на «иностранном» языке, более красивом, чем язык ее Эго, но тем не менее знакомом ей с детства. Ей также казалось, что в сновидении забытый отец был не только ее реальным отцом, что сон отсылает к чему-то более «духовному». Эта бо́льшая реальность была «забыта», как будто трагический разрыв с ее реальным отцом также разрывал ее связь с Отцом, с тем, кто стоит за личным образом отца – с «Великим Отцом», как его называли американские индейцы, или на юнгианском языке – с центральным архетипом Самости (в его патриархальной форме). Забыть этого Отца означало страдать от разрыва ее сущностного духа, от нарушения оси «Эго – Самость». Сновидение показало, что восстановление связи с этим Отцом вернуло ей здоровую сексуальную реакцию, и это стало возможным благодаря фигуре посредника – мужчины в сновидении, с которым она позволяет себе полностью погрузиться в потоки эротического чувства.

У Синтии не было никаких ассоциаций по поводу этого мужчины, хотя она задалась вопросом, мог ли этот персонаж соответствовать ее чувствам ко мне в переносе, ведь я помогал ей восстановить связь с забытой травмой, связанной с отцом. Мы обсудили это, однако стало ясно, что этот образ сновидения ощущался как нечто «большее», чем отношения в переносе. Поразмыслив, она почувствовала, что ее партнер-мужчина во сне был более похож на нового внутреннего партнера, на того, кто, как она сказала, «оживляет меня изнутри». Юнг назвал бы этот образ из бессознательного творческим анимусом – образом души, отстаивающим жизнь как таковую. Этот образ объединил в себе ее сексуальность (тело) и дух (разум).

Завершающим образом сновидения является прекрасное поле голубых и золотых цветов, которое она пытается описать людям рядом с ней. Синтия сказала:

Эта сцена была настолько прекрасной, что даже сердце защемило. Иногда такая красота просто настигает и лишает дара речи. Однако я пыталась сказать что-то именно по-французски – кажется, важно, что я нахожу слова… мне трудно передать, насколько прекрасным был этот сон… это касается той стороны жизни, которую я иногда чувствовала, когда ребенком бывала на ферме… золотой свет, цветущие поля, вечерняя песня лугового жаворонка… это та суть жизни, которая доступна детям, а потом теряется – и вдруг это снова появилось здесь. Это ощущается целостно, как возвращение домой.

Обнаружение присутствия чего-то большего – невыразимого, но глубоко личного – может все изменить в процессе исцеления травмы. Когда Синтия нашла в себе мужество принять свою очень мрачную тайну и предаться чувствам, которые до этого были невыносимыми, то в ее глубинном бессознательном, где находится широчайший спектр архетипических образов, констеллировалось то, что в сновидении как бы говорило ей:

Я вижу твою целостность. И чтобы убедить тебя в этом, я покажу тебе, что знаю о твоей целостности, покажу тебе твою целостность в универсальных образах переживания Отца, покажу всю их красоту, жизненность и чувственность. И я волью их в твой сон через ту самую рану, которую нанес отец.

Заключение

Моя работа с Синтией показывает, что наша рутинная практическая психотерапевтическая работа, шаг за шагом собирающая забытые фрагменты личной истории пациента в общую картину, проявляет целостность, трансцендирующую частное – что-то вроде вертикальной оси, пересекающей горизонтальную. В сновидении это было в виде нового для нее ощущения – эротической оживленности рядом с незнакомым мужчиной – человеком, который «знал» ее отца.

Опираясь на приведенные выше данные исследований из сферы нейронаук, мы можем себе представить, что травматическое переживание Синтии насилия со стороны ее отца было диссоциировано. Эта диссоциация была закодирована в тормозных нейронных цепях правого полушария мозга, которое обычно помогает интегрировать компоненты опыта аффекты, интеллект, память, идентичность. Подобные тормозные нейронные цепи могли также мешать коммуникации между полушариями, поскольку, по словам Синтии, у нее было эксплицитное интеллектуальное знание о своей травме (левое полушарие), но не было имплицитного эмоционального знания (правое полушарие). Другими словами, перед внутренним взором Синтии все время находилось «кривое зеркало» ее травматического опыта в отношениях с отцом. Затем она смотрела в это кривое зеркало, когда пыталась самоопределиться, то есть оно стало интроецированным зеркалом и источником искажений ее собственной идентичности – ее представлением о самой себе, сильно нагруженным стыдом.

Работая с амбивалентным отношением Синтии к ее предыдущему аналитику, мы обнаружили более глубокую бессознательную амбивалентность по отношению к ее отцу и вскрыли ее причины. Мы также вскрыли способ действия ее интрапсихических защит, которые удерживали разрозненные различные части ее жизненного опыта от их полного осознания (люди в черном). Имплицитное знание об отношениях, возникшее в нашей работе со сновидениями, было кодировано где-то в ее теле/разуме в виде некоего смутного осознания, которое стало более явным в ходе нашего процесса коммуникации «от правого полушария к правому полушарию» (Schore, 2011). Правое полушарие мозга опосредовало бессознательные процессы и, вступая в диалог с левым полушарием, открывало в сновидениях смысл переживаний. Кроме того, этот смысл не был доступен ни Синтии, ни мне по отдельности. Он был «открыт» в нашем диалоге.

Одна из тайн психики, открывающихся нам в нашей работе с травмами, – почему неведомый создатель сновидений в бессознательном одаряет нас своим исцеляющим присутствием через сокровенные особенности наших травматических ран? Трансцендентное измерение целостности, кажется, проникает в нас именно через то, что является глубоко личным, особенно через те места разломов, где непрерывность нашей жизни была нарушена и не была опосредована межличностной поддержкой.

Именно там, где во внутреннем мире прошел разлом, мы можем получить в дар переживание целостности. Но если это произойдет, нам придется позволить себе заново оказаться в местах, где мы были разбиты, которые теперь окружены терновником защит – например, мужчин в черном, которые кричат нам: «Входа нет! Запрещено! Никогда больше не открывать!» – и стреляют в нас отравленными дротиками, если мы все-таки пытаемся это сделать. Иногда наше мужество подводит нас, и мы не отказываемся от того, чтобы вступить в область этих переживаний. Тогда жизненные трагедии продолжаются, чтобы вновь вынудить нас открыться, позволяя мельком увидеть свою утраченную целостность, как бы мы ни были амбивалентны по отношению к ней. Иногда с особым компаньоном, другом, аналитиком благодаря искусству или поэзии, которые могут привести нас к более высокому уровню осознанности, мы можем, подобно Синтии, открыть то, что было закрыто, и это больше уже не закроется. Тогда мы можем быть одарены присутствием Ангела или Сновидения.

Глава 6. Психоаналитические подходы к внутреннему миру

Приложение теорий к клиническим случаям

Нам всегда следует арендовать теории, а не покупать их.

Пациентка постепенно освобождалась от своих шизоидных защит, действовавших на протяжении всей ее жизни. Подобно вылупившемуся птенцу, она высунула свою голову из скорлупы, в которой так долго жила. Однажды она с опаской спросила: «Где же я была все это время?» Этот вопрос привел меня к некоторым любопытным размышлениям относительно природы внутреннего мира и особенно о том, что в нем происходит после ранней психической травмы с последующим защитным расщеплением Эго. Чем же является внутренний мир – тюрьмой или священным убежищем, а может, и тем, и другим?

В книге «Внутренний мир травмы» я сделал акцент на тиранических, насильственных «присутствиях» в системе самосохранения и показал, что под их присмотром внутренний мир становится преследующим и негативным, пока не появятся благоприятные жизненные обстоятельства или не будет оказана терапевтическая помощь (Kalsched, 1996). Негативизм и деструктивность, которые берут верх во внутреннем мире, видимо, являются результатом естественной агрессии ребенка, которую он не мог выразить вовне или переработать с помощью своих объектов любви. Вместо этого, как показал Фейрберн, агрессия перенаправляется вовнутрь, где становится энергией диссоциации и расщепления (Fairbairn, 1981: 115).