Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию - Дональд Калшед

Невинный и творческий «ребенок», обитавший во внутреннем мире до травмы, оказывается под сильным гнетом, погребенным или заточенным в бессознательном, он больше не принимает участия в последующем развитии Эго (потеря души). И, что еще хуже, эта зависимая, регрессировавшая и уязвимая часть личности, теперь скрывающаяся в соматическом бессознательном, подвергается дальнейшим нападениям со стороны преждевременно повзрослевшего, ложного или «прогрессировавшего я», как правило, отождествляющегося с разумом. Отсюда берет начало архетипическая тема, которую мы рассматривали в главе 2: ребенок под угрозой смерти – изгнанный, «брошенный на произвол судьбы» или отверженный.

В этой главе мы рассмотрим взгляды некоторых теоретиков психоанализа на внутренний мир и их оценки того, что им там открывается. Когда в 1996 году я писал книгу «Внутренний мир травмы», мне был неизвестен вклад этих теоретиков в психо-духовное понимание травмы, за исключением Фейрберна. Разделы этой главы резюмируют труды некоторых теоретиков, имеющие отношение к предпринятому мной исследованию, и дополняют мои собственные мысли по этой теме. Как мы увидим, у всех аналитиков, работы которых мы здесь рассматриваем, есть собственная особенная установка по отношению к природе и функционированию нашей внутренней жизни. Некоторые рассматривают главным образом необходимые человеку защитные функции внутреннего мира. Для других главным в нашем внутреннем мире является его способность быть истоком нашего творчества. Они видят именно в нем источник нашей личностной аутентичности. Фейрберн и Гротштейн склонны считать сновидения главным способом отображения нашего внутреннего ландшафта. Работы этих аналитиков оказали заметное влияние на мой способ формулирования мыслей о травме и системе самосохранения. Теоретики, работы которых мы будем здесь рассматривать, предлагают нам широкое разнообразие подходов, из которых следуют разные ответы на вопрос моей пациентки о том, где же она была все это время.

Рональд Фейрберн и внутреннее преследование

Новаторские работы Фейрберна, недооцененного гения, положили начало нашему пониманию внутреннего мира и его «шизоидной динамики». Он составил свою карту различных частей я на основе сновидений нескольких пациентов (см.: Fairbairn, 1981: 98–112, 216–222). У одной пациентки с ранней травмой в связи с врожденной аномалией гениталий была серия ярких сновидений, которые она назвала просто «сны о положении дел» (Fairbairn, 1981: 99, 197–222). В этих сновидениях постоянно присутствовали два персонифицированных образа (1) «мальчик-озорник», которого пациентка ощущала как свою мятежную детскую часть, и (2) «критиканша», которая, как правило, была «серьезной, суровой пуританкой, агрессивной женщиной средних лет». (Fairbairn, 1981: 216). Была еще и третья фигура – наблюдающее Эго пациентки, которое иногда было на стороне озорника, а иногда – на стороне критиканши.

Фейрберн соотнес эти фигуры с фрейдовской тройной структурой психики: Ид, Эго и Супер-Эго. Однако в сновидениях этой пациентки стала появляться четвертая фигура, которую она описывала как «маленькую девочку» (Fairbairn, 1981: 217). Видимо, эта фигура представляла собой невинное природное дитя, которым пациентке никогда не позволяли быть в ее реальном детстве. И, наконец, появилась пятая фигура, названная пациенткой Фейрберна «мученицей».

На основании этих «снов о положении дел» Фейрберн пришел к выводу, что персонификации в сновидениях отражают актуально существующие эндопсихические ситуации и структуры, которые следует рассматривать как типичные:

Предварительно я сформулировал мнение, что все фигуры, появляющиеся в сновидениях, представляют собой или части личности сновидца (понимаемые в терминах Эго, Супер-Эго, Ид) или же идентификации с какими-то частями Эго. Дальнейшее развитие этой точки зрения ведет к пониманию, что сновидения, по сути, являются не исполнением желаний, а драматизацией или «короткометражкой» (в кинематографическом смысле) ситуаций, существующих во внутренней реальности.

Фейрберн далее отмечает, что «актеры» в этих короткометражках представляют собой

…или части Эго, или интернализованные объекты; а ситуации, отображенные в сновидениях, представляют собой отношения, существующие между эндопсихическими структурами; то же самое относится к ситуациям, появляющимся в дневных фантазиях.

Одна из самых важных идей Фейрберна относится к его понятию эндопсихической структуры. Речь идет о первоначальном расщеплении Эго и его объектов (ведущих к [возникновению] внутренних фигур), которое происходит, если ранняя любовь младенца ощущается им как отвергнутая. Такое переживание приводит к резкому разделению исходного объекта/матери на принимающий и отвергающий объекты, а также к соответствующему расщеплению Эго, связанному с этими объектами. Ребенок приходит к выводу, что его любовь – это «плохо», в результате чего детская часть собственной психики («озорник» в приведенном примере) неизбежно отвергается той частью, которую Фейрберн называет внутренним саботажником («критиком»). Еще одна сторона амбивалентного отношения ребенка к тому, кто о нем заботится, – это «маленькая девочка», представляющая собой дотравматическую невинность пациентки, и «мученица», которая, видимо, представляет собой нетрансформированную часть младенческого всемогущества и идеализацию «хорошего» объекта/матери.

Фейрберн пришел к убеждению, что травмированный ребенок интернализует свои переживания, связанные с «плохими объектами», чтобы (1) контролировать их и чтобы (2) сохранить свои внешние объекты идеализированными и «хорошими», то есть достойными его любви. Как это понимал Фейрберн, в результате защитная внутренняя система, состоящая из частичных объектов, воспроизводит внешние объектные отношения и увековечивает их в виде внутренних психических структур.

Итак, если любовь ребенка была травмирующим образом отвергнута, его/ее внутренний мир будет содержать расщепленную репрезентацию я («озорник»/«маленькая девочка»), преследуемую и/или защищаемую расщепленной объект-репрезентацией («критиканша»/«мученица»). Таким образом, динамика внутренних объектных отношений повторяет травматический опыт прошлого в отношениях с внешним объектом. Фейрберн считал, что его представления о внутренней системе объясняют чувства стыда и ощущения себя плохими у детей – жертв насилия, когда они вспоминали о своих страданиях, которые им пришлось вынести во время психотравмирующих ситуаций, хотя они не совершали ничего плохого. Их чувства стыда и вины возникали из того факта, что из-за травмы они ощущали несостоятельность своей любви. Они пришли к выводу, что их любовь отвергли потому, что в них самих с самого начала было что-то «не так». Впоследствии отщепленные и вытесненные «плохие объекты» во внутреннем мире подкрепляют это ощущение собственной априорной «негодности». Таким образом, терапия направлена на то, чтобы с помощью высвобождения в переносе плохих объектов из бессознательного в присутствии «хорошего» объекта, помочь осознать эту систему. Случай, иллюстрирующий, как это происходит, описан в главе 3 (случай Элен).

Фейрберн, развивая свои идеи о воссоздании во внутреннем мире внешних травматических отношений ребенка, продолжает линию, начатую в ранних работах Ференци и Анны Фрейд, посвященных «идентификации с агрессором» у детей (см.: Ferenczi, 1933; Freud, 1967). Вектор агрессии, который изначально естественным образом был направлен вовне, на внешнего обидчика, изменяет свое направление на противоположное, что приводит к атаке на внутреннего ребенка, который является носителем души, а также к развитию психического эквивалента аутоиммунного заболевания. Как метко выразился Фейрберн, «ребенок использует максимум своей агрессии, чтобы подавить максимум своих либидинозных потребностей» (Fairbairn, 1981: 115).

Внутренний мир остается, главным образом, преследующим, а его функция, в первую очередь, является защитной.

Это означает, что его аффективная тональность в основном негативная («плохой») и преследующая. Тем не менее, как мы видели в некоторых описанных выше случаях, это не всегда так. Также внутренний мир нередко может быть священным убежищем для позитивного, «невинного» детского состояния я (моя пациентка и ее сновидение о «ребенке в клетке» в главе 2; отсутствовавшие долгое время блудные «сыновья» Майка в главе 4) или местом, в котором защита, спасающая душу, исходит от «ангелов-хранителей» (Дженнифер и Женевьева Фостер в главе 1), от спасительных видений (Катарина в главе 1) или от поддерживающих душу мудрых животных («пони» Делии в главе 2).

Вот почему подход Фейрберна в рамках теории объектных отношений оказывается ограниченным и односторонним. По его мнению, в психике нет ничего, чего поначалу не было бы в мире. Это утверждение полностью отрицает мифопоэтическую природу психики. Юнг и его последователи предлагают альтернативу, а именно, что психика спонтанно персонифицирует свои аффекты (и хорошие, и плохие) на основе формообразующих «структур», которые являются всеобщими. Несмотря на то, что внутренние «лица» психики могут быть констеллированы на основе личного опыта в реальном мире, они не сводятся только к внешним лицам[46]. Вот почему образ «ребенка», который мы исследовали в последних четырех главах, является и фактом (из детства сновидца), и чем-то «бо́льшим», то есть символом всего того, что когда-либо олицетворял собой «ребенок» в человеческой культуре. Ребенок одновременно представляет собой как этот, так и другой, невыразимый мир. Ребенок одушевляет наш опыт с помощью чего-то бо́льшего, чем наши воспоминания. Он обретает свою истинную жизнь «между мирами».