Ночь над водой - Кен Фоллетт

— Да, однако ты сама говорила, что знаешь Ванденпостов из Филадельфии.

— Правильно, но теперь я точно вспомнила, что он не из этой семьи.

— Знаешь, мне хочется заняться им только с одной целью — наказать тебя за твой снобизм.

— Это не снобизм, дитя мое, а воспитанность. И, пожалуйста, не употребляй слова, значения которых не понимаешь.

Маргарет вспыхнула, но сделала вид, что смирилась. Мать фанатично верит в свое превосходство, и с ней бесполезно спорить. Но Маргарет и не думала подчиняться. Гарри для нее слишком интересный экземпляр.

— Интересно, а кто такой мистер Мембюри? — спросил Перси. — Мне нравится его вязаная вишневая жилетка. Он не похож на обычного пассажира трансатлантического рейса.

— Полагаю, какой-то чиновник, — сказала мать. «Да, похоже, — подумала Маргарет. — Мама каким-то шестым чувством угадывает людей».

— Возможно, он работает на «Пан Америкэн», — предположил отец, но мама не согласилась:

— Нет, скорее всего, государственный служащий.

Стюарды разнесли второе. Мать отказалась от филе.

— Жареного ничего не ем, извините. — Она попросила стюарда принести ей икры и какой-нибудь зелени.

За соседним столиком барон Гейбон доказывал своему другу:

— У нас обязательно должен быть наш собственный кусок земли, другого решения просто нет.

— Но вы же сами допускаете, что это будет милитаризованное государство.

— Да, чтобы обороняться от многочисленных воинственных соседей.

— А разве вы не понимаете, что, по сути, проповедуете дискриминацию арабов в пользу евреев, ибо милитаризм и расизм вкупе дают фашизм — как раз то зло, с которым вы намерены бороться.

— Тише, нас слышат, — сказал Гейбон, и они заговорили шепотом. При других обстоятельствах Маргарет наверняка заинтересовалась бы темой их беседы, она уже обсуждала эту проблему с Яном. Социалисты по-разному относились к вопросу о Палестине. Некоторые утверждали, что предоставляется уникальная возможность создать замечательное государство, другие говорили, что эта земля принадлежит арабам и отдать ее евреям — все равно что сгонять со своих земель жителей Ирландии, Гонконга или, например, штата Техас. И тот факт, что многие социалисты были евреями, лишь осложнял проблему.

Сейчас, однако, она молила Бога лишь о том, чтобы Гейбон и Хартманн поскорее замолчали, чтобы этих речей не слышал отец.

Но ее мольбы не были услышаны, слишком жгучую проблему обсуждали эти люди. Хартманн опять повысил голос.

— Я не хочу жить в расистском государстве.

— Черт, знал бы, что в этом самолете одни жиды, не полетел бы, клянусь, — не сдержался отец.

— О, зохен вей[1], — пожал плечами Перси, театрально закатив глаза.

Маргарет с тревогой взглянула на отца. Напрасно он так, его время давно прошло. Когда-то его философия, может, кого-то и привлекала. Естественно, при миллионах безработных и голодных наци выглядели почти героями, когда заявили, что систему надо менять, что и при капитализме и при социализме трудовой народ обречен на нищету и медленное вымирание, спасение лишь в диктатуре, сильном государстве, мощной передовой индустрии. Но тогда национал-социалистов и их идеи мало кто понимал, теперь, слава богу, разобрались.

Хорошо еще, что за соседним столом как будто не услышали грубой реплики отца. Гейбон с Хартманном сидят к ним спиной, да и слишком они увлечены беседой. Надо отвлечь отца.

— Когда мы ляжем спать?

— Я хотел бы пораньше, — ответил Перси. — Странно, для него очень необычно такое желание, но, наверное, в этом и есть особый шарм, очень романтично лежать на разложенной кушетке высоко над бурлящим морем.

— Мы ляжем в обычное время, — сказала мама.

— Смотря по какому времени, — упорствовал Перси. — Я что, лягу в пол одиннадцатого по английскому летнему времени или уже по «ньюфаундлендскому»?

— Вот США — расистское государство, — снова донесся до них голос Гейбона, — так же как и Франция, Англия, Советский Союз, — все это, в принципе, расистские государства.

— Боже, нет, я больше не могу это слушать! — Отец ерзал на стуле.

Маргарет вспомнила смешное стихотворение-считалочку их детства:

— Если лягу я в кровать, до обеда буду спать.

Перси оценил рифму.

— Кто с подушечкою дружит — никогда нигде не тужит.

Подключилась мама:

— Ложиться рано не хочу — ведь я в Нью-Йорк лечу.

— Твоя очередь, па, — засмеялся Перси.

Наступила тишина. Когда-то отец играл с ними и в прятки, и в жмурки, но теперь все по-другому. На мгновение его лицо просветлело, и Маргарет подумала, что может…

— Ну давай же, па, давай еще немного…

— Зачем же создавать еще одно расистское государство? — не унимался Хартманн.

Это и стало последней каплей, которая переполнила чашу. Отец повернулся к соседнему столику, лицо красное, бешеное. Никто и глазом моргнуть не успел, как он выпалил.

— Еврейчики могли бы и потише вести свои глупые беседы.

Хартманн и Гейбон изумленно уставились на него.

Маргарет была готова провалиться сквозь землю со стыда. Отец говорил очень громко, в столовой моментально стало тихо. Какой позор! Наверняка все смотрят и думают: вот дочь грубого пьяного кретина. Она случайно встретилась взглядом с Никки и увидела, что стюард смотрит на нее с сочувствием, от этого ей стало еще хуже.

Барон Гейбон побледнел. Какое-то мгновение казалось, что вот сейчас он скажет в ответ что-нибудь резкое, но он вдруг передумал и просто отвернулся в сторону. Хартманн лишь ухмыльнулся. Маргарет подумала: этот человек недавно из нацистской Германии и наслушался там всякого, гораздо худших оскорблений.

Но отец, увы, на этом не остановился, он продолжал:

— Это салон первого класса, черт побери!

Маргарет наблюдала за Гейбоном. Делая вид, что не слышит отца, он спокойно ел суп, но было видно, что он нервничает: руки его дрожали, и он даже закапал жилетку. Наконец Гейбон отложил ложку в сторону.

Маргарет поняла, что творится сейчас в душе этого человека. Она почувствовала прилив ужасной злобы к отцу, который поступил по-хамски. Она повернулась к нему и в первый раз осмелилась высказать свою мысль открыто:

— Как ты мог! Ты только что грубо оскорбил двух выдающихся людей Европы!

— Двух выдающихся евреев Европы, — поправил он.

— Опомнись, подумай о бабуле Фишбейн, — встрял в разговор Перси.

Отец повернулся к мальчику:

— Послушай, лучше прекрати свои выходки, или я тебя накажу.

— Ой, извините, мне надо в туалет, — вдруг сказал Перси, вставая. — Живот болит. — Он вышел из столовой.

Маргарет поняла, что в один прекрасный день они с братом могут победить, как Элизабет. Отец уже ничего не сможет сделать, он бессилен.

Отец будто угадал мысли дочери, наклонился к ней и прошептал:

— Учти, именно из-за таких людей и им подобных, которые засели в аппарате власти, мы и вынуждены бежать из собственного дома. — Он опять повысил голос. — И если они хотят путешествовать вместе с нами, то пусть сначала научатся хорошим манерам.

— Так, ладно, хватит! — прозвучал чей-то голос. Маргарет оглянулась. Это произнес Мервин Лавси, мужчина, который сел в Фойнесе. Он уже вставал со своего места. Стюарды Никки и Дейви испуганно уставились на него. Из своего дальнего угла Лавси прошел через всю комнату, подошел к столу Оксенфордов, остановился и угрожающе посмотрел на барона. Это был высокий, уверенный в себе мужчина лет сорока, густые волосы с сединой, черные брови, тонкие черты лица. На нем добротный дорогой костюм, хотя говорит он с провинциальным ланкаширским акцентом.

— Был бы очень признателен, если бы вы держали свои мысли при себе, — сказал он мрачно. — Вас это не касается, черт побери!

— А я говорю, касается, ясно?

Краем глаза Маргарет заметила, что Никки поспешно удалился, Очевидно, чтобы позвать кого-нибудь на помощь с верхней палубы.

Лавси продолжал:

— Вам, естественно, неизвестно, но профессор Хартманн один из лучших физиков мира.

— Мне наплевать, кто он.

— Может быть. Зато мне нет. И я рассматриваю ваши слова, как гнусные грязные оскорбления.

— Я всегда говорю то, что считаю нужным. Ни у кого разрешения не спрашиваю. — Отец попытался подняться, но тут Лавси остановил его, положив свою крепкую руку ему на плечо.

— Мы воюем как раз с такими людьми, как вы.

— Сейчас же отпустите меня и убирайтесь.

— Уйду, только если вы дадите обещание заткнуться.

— Я позову капитана.

— Уже нет необходимости, — раздался еще один голос, и в столовую вошел Марвин Бейкер, он был строг и спокоен, на голове фуражка, — потому что я здесь. Мистер Лавси, могу я попросить вас вернуться на свое место? Пожалуйста, сделайте одолжение.